Кажется, все, висишь на пределе, но сумеешь воспользоваться даже ничтожным преимуществом – и ход конем. Уже ты навязываешь свою волю врагу.
Итак, комбинация разыгрывается. Я чувствую, как моя машина вписывается в перекрестие прицела «мессера», а в моем прицеле крутится подбитый «мессер». Что делать? Риск?
Как часто нас выручает случай!
Дымящийся впереди «мессер» вдруг начинает уклоняться влево – пытается увернуться от меня: тоже ведь жить хочет. В мгновение ока вписываюсь во внутрь его разворота, даю короткую очередь и скольжением ухожу влево. Выпущенные моим преследователем эрликоны прошли рядом со мною – я не видел их, но почувствовал характерный запах дыма в кабине.
Ход сделан! «Мессер» проскакивает мимо меня, и теперь я хозяин положения. Прицеливаюсь, открываю огонь. И тут вижу, что фашист попадает в «объятия» Филиппова и Цыкина. От них ему не уйти…
После посадки оба подошли ко мне расстроенные, с виноватым видом:
– Понимаешь, командир, мы с шеститысячной высоты увидели этого «мессера», ринулись на него, а в прицел никак не поймаем. А он сближается с тобой. Вот тогда мы и начали бить тревогу.
– Ничего, все закончилось хорошо, а урок есть, – сказал я ребятам. Они очень переволновались из-за меня, и я чувствовал себя неловко…
Половина января позади. Виктор Кирилюк за это время уничтожил одиннадцать вражеских машин, Олег Смирнов довел свой счет до девятнадцати, нескольких летчиков представили к званию Героя Советского Союза. Все это умножило наши силы, придало нам еще больше решительности и самоотверженности.
Мы перебазировались на аэродром Чаквар. Произошло это так быстро, что я даже не успел повидать кузнеца Шандора и попрощаться с ним.
В Чакваре устроились всем летным составом в особняке, хозяин которого бежал с гитлеровцами. Сразу же приступили к боевой работе. Соблюдая маскировку, при любом ветре взлетали на восток, а садились курсом на запад с бреющего полета.
И вот однажды возвращается на аэродром Петр Якубовский и приводит за собой «хвост». Якубовский выпустил шасси и не заметил, что ему грозит опасность. Смотрим – «мессер», не сделав ни единого выстрела, увеличивает обороты, вроде бы собирается уходить. Вот он уже проносится над «лавочкиным». Якубовский увидел его, убрал шасси, бросился вдогонку. «Мессер», уже спасаясь, прижался к самой земле. И тут происходит нечто невероятное. Старший техник-лейтенант Петр Трепашкин хватает трехлинейку, прицеливается – и «мессер» на земле. Он совершает пробежку, застывает на месте. Сразу никто не поверил в столь удачный выстрел. Решили, что гитлеровец прилетел сдаваться. Но оказалось, Трепашкину здорово повезло – пуля перебила бензопровод «мессера», и мотор заглох. Вскоре удивительный случай произошел в одном из штурмовых полков нашего корпуса: из горящего самолета выбросился стрелок, а парашют у него не раскрылся. Так и падали они на землю: впереди самолет, а за ним человек. Казалось, гибель неминуема. Но при ударе самолета о землю стрелка спасла взрывная волна. Мне лично довелось встретиться с этим человеком. Прыжок, конечно, даром ему не обошелся, однако чудо-то все-таки произошло!..
Между тем из кабины «мессера» вылез летчик и, увидев бегущих к нему людей, сразу же поднял руки.
Окружили мы его, стали выяснять, кто он. Немец мадьярского происхождения. Спрашиваем:
– Почему не стрелял?
– Ваш пилот был беззащитен. Я не хотел стрелять.
Подумать только – какое рыцарство! Так ли это? Лезем в кабину «мессера», проверяем систему вооружения. Эге, отказал электроспуск.
Вот тебе и фашист-гуманист… Не откажи пушка – несдобровать бы Петру.
Все-таки нельзя ни при каких обстоятельствах забывать золотое правило: осмотрительность нужна от посадки в кабину до выхода из нее.
На память об этом необычном случае Якубовский взял у немца новенький добротный шлемофон.
– Ему он уже не пригодится, отлетался…
Но на этом события не закончились.
Видимоо у сбитого «мессера» был ведомый, которого мы не заметили. Наверное, он и доложил, что в двух-трех километрах от переднего края расположился русский авиационный полк.
Поздним вечером, как только мы улеглись спать, где-то совсем рядом заухали разрывы снарядов. Все ближе, ближе. Скоро могут накрыть особняк. Вот снаряд врезался прямо в угол особняка, из окон повылетали стекла, что-то рухнуло с потолка.
Спокойным голосом Онуфриенко сказал:
– Хватит судьбу испытывать – все в подвал!
К рассвету стрельба утихла. Решили сходить в столовую чайку попить. Вылезли из подвала, пришли в столовую, а там прямым попаданием убита повариха, ранены официантки. Какой уж тут может быть чай…
Измученные тяжелой бессонной ночью, приступаем к полетам К вечеру начинаем думать, где будем ночевать. Пришли к выводу, что лучше всего устроиться там, где расположились техники, – в небольшом поселке рядом с Чакваром.
На новом месте уснули как убитые, но в три часа ночи нас опять подняла на ноги стрельба.
В наш дом влетел встревоженный начальник штаба подполковник Горнов.
– Немцы наступают!
Я глянул в окно – действительно немцы.
Откуда они взялись? Онуфриенко приказал подготовиться к бою, мы вытащили из кобур пистолеты, ждем, что будет дальше.
Стрельба то затухает, то нарастает. Постепенно вся эта кутерьма улеглась.
Что же произошло?
Заблудилась немецкая маршевая рота и неожиданно столкнулась с нашими обозными, которые огнем ручных пулеметов встретили непрошеных гостей.
Утро тоже не принесло нам спокойствия. Где-то рядом с аэродромом грохотал бой за небольшую высотку, на летном поле то и дело с треском взрывались мины. Пришлось засыпать воронки.
Подполговник Горнов стал уговаривать Онуфриенко сменить аэродром. Один нажим, второй – Онуфриенко сдался, позвонил в штаб дивизии. Ему ответила: нечего дрейфить, надо воевать.
Мы остались на месте. Нас прикрывал специально приданный зенитно-артиллерийский полк. И когда на аэродром пошли танки, орудийные расчеты смело вступили с ними в бой, сумели подбить четыре машины. Мы помогали – взлетали, отсекали от танков пехоту. Общими усилиями сорвали вражескую атаку. Но воздушно-наземную борьбу вели еще несколько суток. Нам, летчикам, было нелегко: из-за многочисленных осколков от мин и снарядов одно за другим лопались колеса шасси при взлетах и посадках. Видя это, капитан Алексей Капустянский – летчик из эскадрильи Кравцова, лучший друг Василия Калашонка – быстро освоил трофейный самолет, стал на нем доставлять покрышки с основной базы.
Фашисты лютуют все больше и больше. Стали засыпать нас минами и снарядами. Самолеты, стоявшие в канонирах, то и дело выходили из строя, мы тут же восстанавливали их.
Пришлось основательно заняться охраной аэродрома. Мы разбили его на семь секторов, в каждом из них – тоже свои секторы наблюдения и обстрела. Отрыли щели, траншеи, наладили тесное взаимодействие с зенитчиками и пехотинцами.
Но, несмотря на все принятые меры, наступил день, когда нам стало совсем тяжело: аэродром весь в воронках, каждая посадка опасна, многие самолеты вышли из строя, остались без резины.
Тут уж Онуфриенко ничего не оставалось, как обратиться к командарму.
– Не паникуй, Онуфриенко, – был ответ, – не так страшен черт, как его малюют. Мне бы не хотелось менять свое мнение о вас.
Нам оставалось одно – стоять насмерть.
Стали думать, как облегчить наше положение. Надо сделать так, чтобы не мы находились под постоянным огневым воздействием противника, а его самого поставить в наши условия. Но как? С утра до вечера парами, сменяющими друг друга, штурмовать огневые позиций противника. Попробовали – получилось, фашисты приумолкли, расползлись по щелям. Зато они попытались взять реванш ночью – мы общими усилиями еле отбили их атаку, А с рассветом появились «фоккеры» и «мессеры», обрушили на нас удар с воздуха. Кто сумел взлететь – завязал бой с противником.
Под вечер над аэродромом появляется По-2. Вот он смело садится. Кто прилетел к нам в такое жаркое время? Владимир Александрович Судец. Мы давно слышали, что он часто бывает на самом переднем крае, там, где складываются критические ситуации. Фашисты открыли по аэродрому шквальный минометный огонь. Кто-то тут же свалил командарма на землю, и все мы поползли к командному пункту. В укрытии В. А. Судец стал отчитывать Онуфриенко:
– Почему не докладываете, что у вас такая тяжелая обстановка?
– Я вам докладывал, товарищ командующий…
– Что вокруг стреляют и у вас нет покрышек?
Онуфриенко переминался с ноги на ногу, не знал, что сказать.
– Так вот, слушайте, – строго сказал командарм, – самолеты разобрать – опыт у вас есть, – вывезти их на полевой аэродром, там собрать и перелететь в Текель. Вышедшие из строя и требующие основательного ремонта машины сжечь.
В. А. Судец улетел, оставив нас в глубоком раздумье.
До наступления темноты – тридцать минут. Для выполнения приказа времени почти нет.
Онуфриенко собрал командиров эскадрилий и инженеров.
– Что будем делать?
– Товарищ командир, – взял слово Олег Смирнов, – зачем разбирать машины? Летали же до сих пор? Так же можем перелететь и на новое место.
Онуфриенко явно по душе пришлось такое предложение.
– Как, комиссар? – обратился он к замполиту. – Поддержим Смирнова?
– Можно поддержать. Выполнение любого приказа обеспечивает прежде всего полезная инициатива со стороны исполнителей, – ответил подполковник Резников.
– Коль так, – закончил Онуфриенко, – будем взлетать. Только пойдем для начала не в Текель – в темноте его вряд ли найдем, а на наш прежний аэродром. По машинам!
Первая группа во главе с Онуфриенко сумела стартовать засветло, на прощание в последний раз с яростью проштурмовала вражеские позиции и взяла курс на Кишкунлацхазу…
Мне с несколькими летчиками довелось подняться в воздух последними, когда уже совсем стемнело.
Как будем садиться – загадка. Километров за десять до прежнего аэродрома видим фейерверк. Догадались: Онуфриенко приказал ракетами обозначить посадочную полосу, две трети которой было бетонировано, а остальной участок – щебеночный. Гитлеровцы готовили аэродром для реактивных самолетов, да не успели довести дело до конца.
Приземлились с трудом, но благополучно. Стали считать самолеты – одного не хватает. Встревожились: кто же не прилетел? В темноте трудно установить. На всякий случай еще выпустили ракеты и, убедившись, что ждать уже бесполезно, решили собраться вместе, выяснить, кого все-таки нет.
Только сошлись – слышим, шагает кто-то по бетонке. Подходит поближе – узнаем Алексея Артемова.
– Ты что, пешком притопал из Чаквара? – спрашивает его обрадованный Онуфриенко.
– Нет. Прилетел, «лавочкин» застрял в щебенке…
Итак, мы снова в Кишкунлацхазе. Я тотчас же вспомнил о знакомом кузнеце, подумал, что надо его обязательно навестить.
Здесь мы уже в ста километрах от фронта. Тишина, спокойствие. Доложили командарму о перебазировании. Он сначала удивился, но тут же обрадовался и всему личному составу полка объявил благодарность.
С рассветом мы с помощью нескольких техников и механиков, перелетевших с нами, приступили к обслуживанию самолетов. Во второй половине дня я четверкой отправился в первый вылет. После выполнения задания прошлись над островом Чепель. На нем находится известный Чепельский завод. Снизились, осмотрели аэродром – ни одного самолета, но уже расположился какой-то батальон, ждет, видимо, полк. Я отправил ведомых домой, а сам решил произвести посадку, чтобы убедиться в пригодности летного поля для боевой работы.
Через тридцать минут вернулся к своим и застал там Онуфриенко, распекающего моих ведомых.
– Как вы могли оставить Скомороха одного? Если с ним что-либо случится – не сносить вам всем головы, – гремел он.
– Товарищ командир, – войдя в комнату, сказал я, – ничего не случилось, ребята выполняли мой приказ. А аэродром Текель – отличный, можно туда перелететь хоть сейчас.
Онуфриенко на секунду растерялся, не зная, как поступить. Потом махнул рукой:
– Ладно, на этот раз всех прощаю. Но повторится подобное – пеняйте на себя.
Меня не покидало желание навестить кузнеца Шандора. Странное дело – перестали доноситься удары молота и перезвон наковальни. Уж не стряслось ли что со стариком? Улучив свободную минутку, я поспешил в кузницу. И ужаснулся тому, что увидел: от взрыва бомбы кузница обвалилась. Нельзя было ни зайти, ни заглянуть. Где же Шандор? Пошел к ближайшему дому, увидел во дворе женщину, которая, по-видимому, наблюдала за мной.
– Немецкая бомба убила Шандора, нет у нас больше кузнеца, – сказала она.
– А Ласло?
– Живой, живой Ласло…
– Передайте ему привет, – ответил я и, опустив голову, пошел на аэродром. До слез, жалко было трудягу – мадьяра. Он погиб на своем рабочем посту. Столько пережить, перенести, дождаться наконец светлых дней и умереть от случайной бомбы!
Было в этом что-то сверхжестокое, несправедливое.
…Остров Чепель – между старым и новым руслом Дуная, под самым Будапештом. Его аэродром – благоустроенный, с добротной бетонированной полосой. На нем базировались немецкие авиационные части.
Мы снова очутились в непосредственной близости к району боевых действий как раз в момент третьего контрудара противника западнее Будапешта.
Количество вылетов нарастало с каждым днем. Дело в том, что немцы попытались проложить воздушный мост к окруженной группировке, чтобы перебрасывать в Будапешт оружие, боеприпасы и продовольствие. «Мост» этот прикрывался большим количеством «мессеров» и «фоккеров». Над столицей Венгрии постоянно завязывались ожесточенные воздушные схватки. Горьков, Калашонок, Кирилюк, Маслов, Цыкин и другие почти каждый день увеличивали свои личные боевые счета. Но не обходилось без жертв и с нашей стороны. Дивизией в эти дни потеряно 24 самолета. Не вернулся с задания и мой ведомый – младший лейтенант Иван Филиппов.
Это была невероятно тяжелая для меня утрата. Тяжелая потому, что я успел всей душой привязаться к Филиппову и до этого не терял ни одного из ведомых – всегда берег их так же, как и они меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41