Замечаем каких-то людей. Никто не стреляет. Подходим ближе – нам машут. Кто такие, чего хотят? Делаем отметку на карте и берем курс домой: на малой высоте расход горючего повышенный, оно уже на исходе, подзаправимся – и снова сюда. На аэродроме нас поджидал офицер штаба дивизии. Выслушав доклад, он сказал:
– Пока ничего существенного, но кое-что есть… Изучайте район дальше.
Мы пересекли излучину Днепра, углубились километров на пять в степь. Обнаружили землянки, костры. Шли ва высоте метров двести, и тут ударили зенитки, один снаряд попал в самолет Овчинникова и повредил управление. Снова сделали пометку на карте – и в обратный путь.
Овчинников сменил машину – и мы отправились в третий разведрейд. На этот раз обнаружили в лесу четыре танка. Чьи? Установить трудно. Но танковые пушки смотрят на запад. А вот, в сторонке, еще один – его пушка повернута на восток. Ну-ка, снизимся, присмотримся. За танком растянулась перебитая гусеница, на его бортах кресты. На броне сидит человек. Он вроде бы даже приветствует нас.
Как же установить, кто здесь?
Не стреляют. А где начинают бить зенитки? Попробуем чуть подняться и отойти в сторонку. Ага, вот и они, голубчики, огненные шарики. Чуток вниз, ближе к танкам – все прекращается. Несколько таких маневров, и на карте вырисовывается линия боевого соприкосновения с противником. Только вот надо все точно установить. Дело-то чрезвычайно серьезное. Жаль, горючее быстро расходуется.
Во время четвертого полета мы обнаружили еще четыре замаскированных танка. Снизились до пяти метров, чтобы получше рассмотреть их. Наши, точно наши! Танкисты в темных комбинезонах прыгают, что-то кричат, бросают вверх шлемы.
Пятый вылет. Нас атакуют «мессеры». Одного из них Овчинников поджег, но и сам попал под вражеские огненные трассы, они повредили его самолет. Однако мы вернулись с полным, четким докладом о местонахождении наших подразделений, выяснили линию боевого соприкосновения с противником.
Выслушав нас, тут же доложили в штаб армии. Приказали еще раз уточнить все данные. Овчинников сел в третий самолет, и мы снова ушли по знакомому маршруту. Раздобыли новые сведения. Но теперь на окончательной проверке данных настаивал уже штаб фронта.
Седьмой вылет. Гитлеровцам мы, наверное, уже до чертиков надоели. Они открыли бешеный зенитный огонь. Однако мы уже научились избегать их «гостинцев». Снизились до десяти метров – и все нам нипочем. Еще раз облетели весь «подопечный» участок, запаслись новыми важными наблюдениями и – назад.
Только приземлились – а было это уже в сумерках, – как меня сажают на По-2 и везут прямо в штаб фронта.
В темнеющем небе тарахтит наш «кукурузник». Пытаюсь собраться с мыслями, но все тело сковывает усталость, и я против своей воли задремал. Проснулся от толчков.
– Слышишь, разведчик, ждут, – будил пилот. Сначала представляют меня начальнику разведки фронта. Тот дотошно, скрупулезно выспрашивает обо всем, что я видел. Потом уходит, и вскоре меня приглашают к начальнику штаба фронта генералу Корженевичу. Снова такие же детальные расспросы. Каждое мое слово записывают офицеры для особых поручений.
– Вот вам листик, вспомните все, что видели, и набросайте схему, – сказал генерал.
Я старательно изобразил линию боевого соприкосновения с противником, расположение наших танков, которых в общем обнаружил одиннадцать штук, систему оборонительных укреплений, огневые точки.
Взяв нарисованную схему, генерал приказал порученцу позаботиться о моем отдыхе и ушел. Порученцем генерала оказался чудесный парень – майор Федор Мартынюк.
После ужина меня снова пригласили к начальнику штаба. Там я впервые увидел генерала армии.
«Командующий фронтом Малиновский», – успел шепнуть сопровождавший меня Мартынюк.
От неожиданности я растерялся, стушевался, собрался было представиться, но командующий добродушно улыбнулся, махнул рукой:
– Присаживайтесь и рассказывайте.
Я повторил все сначала.
– Так, – задумчиво произнес Малиновский. И повернулся к генералу Корженевичу: – Есть ли какие-либо сведения оттуда?
– Пока что нет, товарищ командующий! Они продолжали о чем-то говорить, несколько раз прозвучало «САУ-76», все это было для меня непонятно, я решил, что со мной разговор окончен, вопросительно взглянул на Мартынюка. Тот подошел поближе:
– По твоим докладам, через Днепр перебросили целый батальон. Теперь вот ждут данных.
– А что такое САУ-76? – спросил я тихо.
– Самоходные артиллерийские установки. Ты на той стороне мог видеть их, а не танки. Тебе они, наверное, незнакомы?
– Впервые о них слышу.
– То-то, учись…
Между тем Малиновский, закончив беседовать с Корженевичем, снова перевел на меня взгляд и неожиданно спросил:
– А что это у тебя, братец, такой комбинезон? Я весь сжался – комбинезон, позаимствованный у оружейницы, был не по мне, в обтяжку, рукава и штаны короткие.
– Нет другого на складе, товарищ командующий, – ответил я, волнуясь.
– Надо найти, негоже так. Кто по должности?
– Заместитель командира эскадрильи, товарищ командующий.
– Командир, значит. Тем более надо заботиться о внешнем виде.
Сам командующий фронтом в этом мог служить образцом. Все на нем сидело ладно, было чистым, отутюженным, сапоги, пуговицы, пряжки прямо-таки сияли.
Ладно, это так, к слову, – продолжал Малиновский. – А воюете как?
– Сбил десять самолетов, товарищ командующий!
– Вот как?! Тогда такой комбинезон совсем не годится. Подберите ему у нас что-либо подходящее, – сказал он Мартынюку и тут же направился к выходу из кабинета. Корженевич последовал за ним.
Федор схватил меня за рукав:
– Пошли, сейчас так тебя одену – закачаешься.
«Закачаться» не пришлось – нашли самый обычный комбинезон, но моего размера. Я переоделся, уставился на Мартынюка:
– Что дальше?
– Будем ждать.
Только в 4 часа 30 минут, после того как мои данные подтвердились, разрешили убыть в свой полк. Я попрощался с Мартынюком и улетел. Встретился с ним вновь уже после войны в академии имени М. В. Фрунзе, где, работая с картами, мы часто вспоминали ту памятную ночь и мое наивное: «А что такое САУ-76?» Между прочим, именно после этого случая я всерьез подумал об изучении основ общевойскового боя. Это и привело меня в конце концов в общевойсковую академию.
…На рассвете прибыл на свой аэродром уставшим, измотанным.
– Отдохни хорошенько, завтра пойдешь на новое ответственное задание, – сказал Мелентьев.
Так закончилась моя первая встреча с Днепром, принесшая много забот, волнений и радость сознания честно выполненного воинского долга.
«Каким же будет новое задание? – подумал я, укладываясь спать. – Неужели снова разведка? Так совсем переквалифицируюсь».
Но на этот раз задача оказалась совсем необычного характера.
Речь шла о Днепрогэсе. Враг готовился смести с лица земли энергетический гигант первых пятилеток.
Согласно разведданным, в потерне – узком коридоре, идущем через все тело плотины и под зданием электростанции, находилось громадное количество взрывчатки, сто пятисоткилограммовых авиационных бомб.
Спасением Днепрогэса занимался лично Верховный Главнокомандующий. К нему стекались все сведения относительно этого грандиозного по тем временам сооружения. Командующий фронтом потребовал от генералов М. И. Неделина – командующего артиллерией фронта, Л. 3. Котляра – начальника инженерных войск фронта и В. А. Судца – командующего нашей 17-й воздушной армией сделать все для сохранения Днепрогэса.
Так получилось, что мы с Овчинниковым тоже оказались причастными к большому, государственной важности, делу. Нам было приказано несколько раз сфотографировать плотину и подходы к ней. Нас предупредили: придется преодолевать чрезвычайно сильную противовоздушную оборону. «Ясно, – подумал я, – значит, мы не первые и, конечно же, не последние. Нужно собрать достаточное количество данных, чтобы на основании их принять какое-то определенное решение».
Днепрогэс… С ним у каждого из нас было связано очень и очень многое. И прежде всего – представление о Советской власти, социализме, ленинском плане электрификации страны. Пуск этого днепровского гиганта по своему воздействию на умы и сердца людей был равнозначен запуску в космос первого советского спутника земли. Это если смотреть с высоты сегодляшнего дня. А тогда-то, пожалуй, нелегко было найти событие, равное пуску Днепрогэса.
Невозможно было подумать, что в судьбе Днепрогэса случится вот такая лихая година, когда за него будет тревожиться вся страна. Мог ли я предположить, что и мне придется принимать участие в его спасении? Строилась-то плотина на века, и, казалось, не было в мире силы, способной разрушить ее.
…Снова дружно взлетаем с Васей Овчинниковым.
Степная ширь. Приднепровское синеватое раздолье. Но земля неухоженная, редко где увидишь пахоту, не зеленеют озимые всходы. Проклятые фашисты! На всем видна печать их злого присутствия.
Выходим к Днепру. Вот она, плотина Днепрогэса!
Темно-серая, пустынная. В разрушенных пролетах пенится вода. Белые буруны летят к массивному каменному утесу и потом до самого острова Хортица, на котором маячат стальные мачты, вода закручивает воронки.
С восточной стороны мы благополучно достигаем середины реки. Пока – тихо. Даже странно как-то, что никто не стреляет. Только это продолжается недолго – внезапно на нас обрушивается бешеный шквал огня. Да такой, в который еще ни разу не приходилось попадать. Огонь настолько плотный, что увернуться от разрывов очень трудно. Маневр по курсу и по высоте нам противопоказан: загубим фотопленку, не выполним задание.
Да, в таком почти безнадежном положении я оказался впервые, хотя совершил уже более двухсот боевых вылетов. Будет ли судьба милостива ко мне и на этот раз? Или, в лучшем случае, придется искупаться в осенней днепровской воде?
Но, кажется, один заход нам уже удался. Ныряю вниз, набираю скорость, иду на полупетлю, и снова, как на лезвие ножа, становлюсь на боевой курс, но теперь уже в обратном направлении. Овчинников преданно следует за мной. Не сворачивая, не уклоняясь в сторону, проходим сквозь сплошные разрывы зенитных снарядов. Есть еще фотопленка! Может, достаточно заходов? Нот, для гарантии надо сделать еще один.
Встаю в разворот и вдруг слышу встревоженный голос Овчинникова:
– Слева и справа «мессеры».
– Вижу, – отвечаю как можно спокойнее. Мне нужно совсем немного времени, чтобы еще раз произвести фотографирование.
– Скоморох, «мессеры» атакуют! Еще немного выдержки, и дело сделано. И тут вокруг потянулись шнуры эрликонов. Три пары «мессеров» остервенело набросились на нас, решив любой ценой рассчитаться с нами.
Драгоценными фотопленками мы не могли рисковать.
– Вася, уходим!
Затяжелил винт, сектор газа – полностью вперед. Фашисты преследуют нас. Бьют из всех пушек. А тут еще и горючее на исходе. В голове одна мысль: неужели на этот раз не выкручусь? Нет, нет, – нас ждут на аэродроме. Резко перехожу в набор высоты. Овчинников – следом. Отлично держится! Но «мессеры» не отстают. С пяти тысяч очертя голову бросаюсь вниз. А где Овчинников? Потерялся? Что-то на него не похоже. Ага, он перешел на другую сторону, так ему удобнее наблюдать.
Пока искал ведомого, следил за «мессерами», не заметил, что до земли рукой подать, еще секунда – и врежусь.
С такой силой я никогда раньше не рвал ручку на себя. В глазах потемнело. На мгновение потерял сознание. Пришел в себя – самолет странно покачивается, плохо повинуется. Что такое? Смотрю – капот вспух, на плоскостях обшивка висит клочьями, элероны тоже «раздеты».
Нет, и на этот раз вражеские снаряды меня миновали. Просто я превысил все нормы перегрузок. Зато своего достиг: фашистские летчики, расстреляв боеприпасы, ушли восвояси. Мы с Овчинниковым благополучно вернулись домой. Правда, мой самолет больше в воздух не поднимался – его списали. Расставаясь с ним, я мысленно говорил: «Прости меня, верный друг, надежно послуживший, но пойми, воздушный боец не только тот, кто сбивает, но и тот, кто умеет сам не быть сбитым».
Наши пленки немедленно отправили в вышестоящий штаб. Дай бог, чтобы они оказались полезными – слишком дорого нам достались. Так дорого, что меня начало знобить. Я сказал об этом Овчинникову, тот в ответ пошутил:
– Пройдет, командир, с вас-то обшивочку не сорвало, значит, все в порядке.
А через два часа звонок из штаба армии:
– Пару Скоморохова срочно отправить на повторное фотографирование с той же высоты, с того же направления, под тем же ракурсом.
Понятно – нужны какие-то уточнения.
А у меня впервые в жизни пропало всякое желание что-либо делать. Хотелось лечь и забыться. Чувствую температуру. Что делать? Когда дана команда на вылет – поздно идти к врачу, объяснять свое самочувствие. Тем более что требуются именно наши повторные снимки. Кто их сделает? Овчинников ведь меня прикрывал – он не помнит точно, как мы заходили на съемку.
Деваться некуда – летим.
Над плотиной повторяем все точь-в-точь, что делали раньше. И все события повторяются: на третьем заходе нас снова атакуют «мессеры». А на меня нашло полное безразличие ко всему, в глазах плывут и плывут какие-то желтые круги, стала одолевать дремота.
– Вася, со мной что-то неладное. Какая у нас высота?
– Две тысячи, командир. Держите курс на аэродром, буду отбиваться.
– Ищи посадочную площадку, я не могу вести машину.
– Скоморох, продержись немного, – перешел Вася на «ты», – я попробую отогнать «мессеров», тогда что-нибудь придумаем.
– Ладно, действуй…
А силы мои тают. Начинаю снижаться, искать, где бы приземлиться. Сознание то и дело пронизывает мысль:
«Снимки! Снимки! Их ведь ждут».
Передал по радио Овчинникову:
– Ищи посадочную площадку, ищи.
Сколько после этого прошло времени – не знаю. Передо мной вдруг возник силуэт самолета Овчинникова, я услышал голос ведомого:
– Следуй за мной, идем на посадку…
Это было как нельзя кстати – внизу я ужо ничего не видел.
– Вась, высота?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41