Иван Феофанович Орленко
Крылатые торпедоносцы

Часть 1
В небе Балтики

Из бездонной голубизны неба обрушился на землю могучий грохот, словно раскаты недалекой грозы. Два торпедоносца прошли на бреющем, взмыли ввысь и тотчас разнеслась очередь из крупнокалиберных пулеметов – вернувшиеся с боевого задания экипажи салютовали в честь очередной победы. Значит, еще один вражеский корабль с живой силой, боевой техникой, оружием и военными грузами отправился на дно Балтики.
– Прогуливаешься Иван Феофанович?
Я обернулся на голос и приостановился, поджидая майора Добрицкого, заместителя командира полка по политической части. Григорий Васильевич приветливо щурился, чувствовалось, что настроение у него отличное.
– Точнее сказать, совмещаю приятное с полезным, – ответил я. Командир приказал проверить в воздухе одну машину из первой эскадрильи. Туда и иду… Заодно хочется и аэродром посмотреть, вчера с воздуха-то не рассмотрел как следует.
– Ну, и прекрасно. Значит, нам по пути, я тоже в первую… Погодка-то, Иван Феофанович, а? Прямо-таки лето вернулось.
– Лето – не лето, а дни стоят – грех жаловаться!
Действительно, середина сентября 1944 года в Прибалтике радовала вновь установившимся теплом, безоблачным небом, почти полным безветрием. Зеленая ширь аэродрома, затканная белыми и лиловыми цветами, благоухала ароматами осеннего разнотравья. По периметру летного поля высились красавицы березы и сосны, надежно укрывшие своими кронами наши самолеты от вражеских воздушных разведчиков. Там сновали бензозаправщики, спеша своевременно наполнить самолетные баки горючим, внешне неторопливо, но сноровисто двигались люди – техники и механики подвешивали торпеды, бомбы, мины, подвозили боекомплект для пулеметов. То и дело тишина взрывалась ревом моторов, и густое басовитое эхо долго бродило по окрестностям – техники опробовали моторы.
Аэродром оставлял хорошее впечатление. И не только потому, что казался он каким-то по-домашнему уютным. Главное – он имел взлетно-посадочную полосу (ВПП), удовлетворяющую требованиям эксплуатации торпедоносцев с полной боевой нагрузкой. В конце полосы была произведена глубокая вспашка, созданы «улавливатели» на случай прекращения взлета или отказа тормозов при посадке. Гитлеровцы, отступая, сильно повредили летное поле. И теперь во многих местах среди зелени чернели проплешины свежей земли – следы засыпанных воронок.
– Смотрю, изрядно пришлось потрудиться нашим товарищам из строительного батальона, – заметил я.
– Да. Не так-то легко подготовить к эксплуатации изуродованный аэродром, – согласился Григорий Васильевич.
– Сил, конечно, потрачено немало. Но справились быстро и, что важно, хорошо. Очень хорошо! Молодцы, ничего не скажешь.
Он умел видеть добрые дела, наш замполит. Умел видеть в людях самое яркое, самое светлое, умел не только увидеть, но непременно отметить, высветить это, показать всем. Всего два месяца с небольшим знали мы друг друга, но как-то незаметно сдружились. Произошло это само собой, без каких-либо усилий с той и другой стороны. Я заметил, что и летчики, и техники с неизменным уважением относятся к Григорию Васильевичу. И тут не было никакого феномена, разгадка лежала, что называется, на поверхности. По-отечески заботливый и чуткий к людям, он всегда знал их нужды и чаяния, с любым находил общий язык, умел вовремя прийти на помощь в трудную минуту, дать совет. Каждое его слово шло от души, что и подкупало слушателей, располагало к нему.
На этот аэродром – Клопицы – в западной оконечности Ленинградской области наш 51-й минно-торпедный авиационный полк (МТАП) перебазировался только накануне. Эта передислокация стала просто необходима. Недавно начавшееся наступление войск Ленинградского и Карельского фронтов при активной поддержке Краснознаменного Балтийского флота успешно развивалось, и наш прежний аэродром в Новой Ладоге оказался на значительном удалении от районов боевых действий. Теперь при постановке боевых задач летчикам все чаще стали упоминаться морские коммуникации Рига-Таллинн, Рижский залив, острова Моонзундского архипелага, устье Западной Двины, Ирбенский пролив… Война откатывалась на запад.

* * *

Нельзя не отметить, что к середине сентября авиация Краснознаменного Балтийского флота значительно выросла по своему составу и была полностью нацелена на морские объекты. С вводом в строй 51 МТАП главная ударная сила по существу удвоилась. Удвоилось и число обеспечивающих сил: с Черного моря, где война практически закончилась, сюда, в Прибалтику, была перебазирована штурмовая авиадивизия, возросло количество истребительной авиации.
Теперь наши усилия распределялись так: 1-й минно-торпедный авиационный полк, действовавший ранее рядом с нами, перебазировался на один из освобожденных аэродромов в районе Вильнюса и действовал на коммуникациях, а южной части Балтийского моря. Акватория Рижского и Финского заливов оставались под контролем нашего полка. И здесь боевая работа не утихала ни днем, ни ночью. Используя всякую возможность, мы наносили торпедно-бомбовые удары по вражеским кораблям, осуществляли минные постановки. Дневные экипажи сменялись «ночниками», которые были допущены к полетам днем и ночью в любых условиях без всяких ограничений.
Позже, анализируя этот период войны, наши военные историки скажут: «Авиация КБФ еще в 1943 году заняла ведущее место в действиях на морских коммуникациях противника. Эффективность ее ударов по вражеским судам возросла в 1944 году в 7 раз, а в 1945 году – в 11–12 раз. Начиная со второй половины 1944 года вплоть до капитуляции фашистской Германии, основная тяжесть борьбы на морских сообщениях легла на минно-торпедную авиацию КБФ (1-й и 51-й полки) и штурмовую авиацию»*. Они же подсчитают, что минно-торпедная авиация КБФ уничтожила почти в полтора раза больше транспортов и боевых кораблей противника, чем бомбардировочная и штурмовая.

* * *

За разговором мы с майором Добрицким быстро пересекли летное поле, и пришли в расположение первой эскадрильи. Признаюсь, я порой был, мягко говоря, не совсем внимательным и не совсем учтивым собеседником. Дважды мне пришлось переспрашивать и извиняться. Григорий Васильевич, в свойственной ему манере, сделал вид, что не заметил или не придал значения моей невнимательности, уж он-то понимал, что моя голова занята не нашей праздной болтовней о бабьем лете в Прибалтике, а мыслями о предстоящем полете. Я уже говорил, что он умел проникаться заботами и мыслями людей, с которыми его сводила судьба. А я не мог не думать о полете, как всегда, мысленно «проигрывал» все свои действия от взлета до посадки, поэтому, может быть, иной раз и отвечал ему невпопад.
Нет, я не был в то время новичком в авиации. С тех пор как в октябре 1933 года окончил Харьковскую военную школу пилотов, я прошел через все ступени летной практики: был младшим летчиком, старшим летчиком, командиром звена, инструктором по теории и технике пилотирования, командиром эскадрильи, заместителем командира полка… Чего-чего, а опыта предостаточно. Мне довелось летать на самолетах всех типов и марок, которые в минувшие одиннадцать лет состояли на вооружении нашей советской военной авиации. А вот американский А-20ж и А-20до, или попросту «Бостон», на которых летал 51-й минно-торпедный, мне пришлось осваивать уже здесь, в полку. И хотя за два месяца моего пребывания здесь, за плечами числилось уже больше восьмидесяти вылетов на этом самолете, чувство ответственности не покидало. Я знал: десятки пар глаз будут наблюдать за моим взлетом и посадкой, экипаж оценит мои действия на маршруте, и разве имел право я, заместитель командира полка по летной подготовке, летать хуже других, допускать пусть даже незначительные огрехи и промахи, которые свойственны порой вчерашним выпускникам училища, лишь недавно взявшим в руки штурвал! Тут задумаешься. Я слышал, что артист перестает быть артистом, если предстоящая встреча со зрителем его перестает волновать. Так же, по-моему, и летчик. Ведь каждый полет – это маленькое открытие, он уже в чем-то не похож на предыдущие. И как же можно оставаться равнодушным!
Самолет стоял уже готовым к вылету, техник опробовал двигатели и они гудели басовито и ровно. На покрытой зелено-голубым лаком обшивке тут и там серели свежие латки – следы пробоин, полученных в предыдущих вылетах. Моноплан, имеющий необычайно широкий фюзеляж, этакая летающая цистерна, «Бостон» более походил на транспортный самолет, нежели на боевой. Но у американцев он считался штурмовиком, хотя, как показала практика, не был приспособлен для боевых действий на малых высотах. Недостаточно высокая скорость, слабая маневренность, малый запас прочности, а, главное, отсутствие брони и передней штурманской кабины делали весьма сложным его пилотирование в плохих метеорологических условиях Балтики и очень уязвимым от огня зенитной артиллерии, особенно малокалиберной, автоматической. И, честно говоря, мы в душе всегда завидовали летчикам наших отечественных бронированных Ил-2, в саму конструкцию которых была заложена забота о воздушных бойцах.
Тем не менее «Бостон»-торпедоносец в руках советских людей становился послушным и грозным оружием. Наши умельцы в условиях полевых авиаремонтных мастерских устанавливали на самолеты держатели для торпед, а также авиационных бомб весом 250, 500 и 1000 кг. Пуск торпеды и бомбометание осуществлялись нажатием кнопки на штурвале летчика. Если почему-либо не срабатывал электропуск, сбрасывание можно было проводить нажатием на рычаг, трос от которого вел к держателям. Солидный запас горючего (1510 л) и скорость до 525 км/час позволяли вести поиск морских целей и боевые действия на достаточно большом удалении от мест базирования. На вооружении торпедоносцев стояли 9 крупнокалиберных пулеметов: четыре неподвижных в носовой части фюзеляжа, два тоже неподвижных, нацеленных вперед, располагались в плоскостях. Огонь из тех и других вел летчик нажатием кнопки на штурвале. В кабине стрелка-радиста, расположенной за центропланом, на вращающейся турели была укреплена спаренная установка. И, наконец, еще один крупнокалиберный пулемет предназначался для стрельбы из нижнего люка, что было особенно необходимо при отражении атак вражеских истребителей с нижней полусферы, а также для подавления огневых средств противника при прохождении самолета над целью. Надо отметить, что наши авиаторы умело использовали эту немалую огневую мощь самолета.
И вот уже взлетная полоса сплошной серо-зеленой лентой стремительно уносится назад. Самолет солидно и упруго подрагивает на неровностях дорожки. Прибавляю газ и плавно беру штурвал на себя, «Бостон» легко отрывается от земли.
С Григорием Васильевичем Добрицким мы живем в одной комнате. Вечером, при свете переноски, питавшейся от тарахтящего за стеной движка, обложившись брошюрами, газетными вырезками, сводками Совинформбюро, он делает какие-то пометки в своем блокноте, может быть, набрасывает тезисы завтрашних бесед с людьми, и я в такие моменты стараюсь не мешать, не отвлекать его разговорами. Человек работает. Кто знает, а вдруг в эту минуту рождается боевая история нашего полка, а то и всей авиации Краснознаменного Балтийского флота! Краем глаза заглядываю в подборку сводок Совинформбюро:

«18 июля летчики Пресняков и Иванов обнаружили и потопили в Балтийском море транспорт противника водоизмещением 10000 тонн…».


«19 июля самолет-торпедоносец Краснознаменного Балтийского флота торпедировал и потопил транспорт противника водоизмещением в 4000 тонн…».


«20 июля летчики Краснознаменного Балтийского флота потопили в Финском заливе транспорт водоизмещением 3500 тонн».


«21 июля летчики Краснознаменного Балтийского флота потопили три СКР*. Нанесены серьезные повреждения другим судам…».


«25 июля авиацией Краснознаменного Балтийского флота в Балтийском море потоплен транспорт водоизмещением 7000 тонн и сторожевой корабль…»*.

Дальше не читаю, больно уж сухие и однообразные эти сводки. Но я-то знаю, что эти вырезки только для памяти, для завязки разговора, что в завтрашней беседе майора Добрицкого с молодыми летчиками эти протокольные сводки оживут, наполнятся живым содержанием, героикой огневых будней торпедоносцев, жарким дыханием боя, готовностью людей преодолеть страх, презреть смерть во имя победы над врагом. И, раскрывая одну из таких сводок, наш замполит наверняка расскажет о том памятном вылете…

* * *

Тогда воздушная разведка обнаружила в Балтийском море караван вражеских судов, идущих в Либаву. Экипажи, находившиеся в состоянии повышенной боевой готовности, получили задание на вылет. Ведущий группы – старший лейтенант А.М. Гагиев, ведомый – лейтенант П.А. Порохня. Оба летчика – с торпедой. Обеспечивали торпедную атаку Герой Советского Союза старший лейтенант И.К. Сачко, прославившийся своими дерзкими топмачтовыми атаками, и молодой, но смелый и талантливый летчик А.Е. Скрябин.
Самолеты взлетели по одному ровно в 17.00. Их сразу же взяли под охрану истребители подполковника П.И. Павлова.
Маршрут пролегал западнее литовского городка Шяуляя, где проходила линия фронта. Ее прошли на бреющем, маскируясь верхушками берез и елей. На небе – ни облачка. Хорошая видимость усложняла атаку: она позволяла противнику обнаружить самолеты на подходе и лишала возможности атаковать внезапно.
Встреча с вражеским караваном, как и предполагалось, произошла в заданном районе. В кильватерной колонне шли три транспорта. С правого борта по одному в голове и в хвосте колонны их охраняли три СКР.
Гагиев принял решение атаковать концевой транспорт, самый крупный. Атаковать всей группой со стороны солнца в соответствии с обычной, широко применявшейся в полку тактикой.
По команде ведущего «Атака!» Сачко и Скрябин прибавили обороты двигателя, вырвались вперед и устремились на караван, принимая на себя встречный огонь кораблей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23