https://wodolei.ru/brands/Geberit/
— Через два часа будешь там, — и остановился, глядя, как мул идет на его родину, неся на себе доносчика, припавшего к луке. Метис попытался выпрямиться.
— Куда вы?
— Будь свидетелем, — сказал священник. — Я не заходил в Кармен. Но если ты помянешь там про меня, тебе дадут поесть.
— Да как же?.. Подождите! — Метис стал заворачивать голову мула, но сил на это у него не хватало. Мул шел и шел вперед. Священник крикнул:
— Помни. Я не заходил в Кармен. — Но куда ему теперь идти? И он понял, что во всем штате есть только одно место, где не возьмут заложником ни в чем не повинного человека. Но в такой одежде там нельзя показываться. Метис цеплялся за седельную луку, умоляюще вращая малярийными глазами:
— Не бросайте меня! — Но не только метиса бросал он здесь, на лесной тропе: мул стоял на ней поперек и мотал своей глупой башкой, отгораживая его, точно барьером, от родных мест. Он был как человек без паспорта, которого гонят из всех гаваней.
Метис кричал ему вслед:
— А еще христианин! — Он все-таки ухитрился выпрямиться в седле и сыпал бранью — бессмысленным набором грязных слов, которые замирали в лесу, точно слабые удары молотка. Он прохрипел: — Если мы когда-нибудь встретимся, пеняй на себя… — У этого человека, конечно, были все основания прийти в ярость: он лишился семисот песо. Метис крикнул отчаянным голосом: — У меня память на лица!
2
В жаркий, насыщенный электричеством вечер по площади кружили молодые мужчины и девушки; мужчины — в одну сторону, девушки — в другую. Они не заговаривали друг с другом. В северной части неба сверкала молния. Это гулянье чем-то напоминало религиозный обряд, который давно потерял всякий смысл, но тем но менее ради него все наряжались. Иногда к молодежи примыкали женщины постарше, внося в это шествие чуть больше оживления и смеха, точно у них еще сохранилось воспоминание о прежней жизни, о которой теперь и в книгах не прочтешь. Со ступеней казначейства за гуляющими наблюдал полицейский с кобурой на бедре, а у дверей тюрьмы, держа винтовку между колен, сидел маленький, щуплый солдат, и тени пальм тянулись к нему, точно заграждение из сабель. В окне у зубного врача горело электричество, освещая зубоврачебное кресло, ярко-красные плюшевые подушки, стакан для полоскания на низеньком столике и детский шкафчик, набитый инструментами. В жилых домах, за проволочной решеткой окон, среди семейных фотографий, взад и вперед покачивались в качалках старухи. Делать им было нечего, говорить не о чем — сидели и покрывались потом под ворохом своих одеяний. Так шла жизнь в главном городе штата.
Человек в поношенной бумажной одежде сидел на скамейке и смотрел на все это. К казармам прошел вооруженный отряд полиции; полицейские шагали не в ногу, держа винтовки кое-как. Площадь освещалась электрическими лампочками — по три на каждом углу; их соединяли между собой безобразно обвисшие провода. От скамьи к скамье ходил нищий, безуспешно клянча милостыню.
Нищий сел рядом с человеком в поношенной одежде и повел какое-то длинное объяснение. Тон у него был вкрадчивый, и в то же время в нем слышалась угроза. Улицы спускались с площади к реке, к порту, к заболоченной равнине. Нищий говорил, что у него жена и куча детей и что последние недели они голодают. Он замолчал и потрогал своего соседа за рукав.
— Сколько же, — спросил он, — такой материал стоит?
— Не поверишь, как дешево, просто гроши.
Часы пробили половину десятого, и лампочки сразу погасли. Нищий сказал:
— Так совсем ум за разум зайдет. — Он повертел головой, провожая взглядом гуляющих, которые уходили вниз по склону. Человек в поношенной одежде поднялся со скамьи, нищий тоже встал и поплелся следом за ним в дальний конец площади. Его босые ноги шлепали по асфальту. Он сказал: — Несколько песо… Что тебе стоит, не разоришься.
— Еще как разорюсь!
Нищий озлился. Он сказал:
— Иной раз готов на что угодно пойти ради нескольких песо. — Теперь, когда огни во всем городе погасли, они стояли, скрытые дружелюбной темнотой. Нищий сказал: — Осуждаешь меня?
— Да нет. И не думаю.
Что бы он ни сказал, все выводило нищего из себя.
— Иной раз, кажется, убить готов…
— Вот это, конечно, очень нехорошо.
— Значит, нехорошо, если я схвачу кого-нибудь за горло?
— Что ж, голодный на все имеет право ради спасения своей жизни.
Нищий смотрел на этого человека с яростью, а тот продолжал говорить, словно обсуждая какой-то отвлеченный вопрос:
— Из-за меня, пожалуй, не стоит идти на такой риск. Пятнадцать песо семьдесят пять сентаво — вот все мое богатство. Я сам двое суток ничего не ел.
— Матерь Божия! — сказал нищий. — Да ты что, каменный? Сердце у тебя есть?
Человек в поношенной одежде вдруг хихикнул. Нищий сказал:
— Вранье. Почему же ты ничего не ел, когда у тебя пятнадцать песо в кармане?
— Видишь ли, в чем дело, я хочу купить чего-нибудь выпить.
— А именно?
— Того самого, чего в этом городе чужому не найти.
— Значит, тебе нужно спиртное?
— Да… и вино.
Нищий подошел к нему вплотную, нога к ноге, тронул за руку. Они, как близкие друзья, как братья, стояли вдвоем в темноте. Теперь даже в домах гасили огни, и таксисты, весь день тщетно поджидавшие пассажиров на склоне холма, начали разъезжаться. Вот последняя машина скрылась за углом полицейских казарм, мигнув задними огнями. Нищий сказал:
— Ну, друг, считай, тебе повезло. Сколько ты мне дашь…
— За бутылку?
— За то, что я сведу тебя с человеком, у которого есть бренди — настоящее, из Веракруса.
— С моим горлом, — пояснил человек, — мне можно только вино.
— Пульке, мескаль — у него все есть.
— А вино?
— Айвовое.
— Я отдам все свои деньги, — торжественно сказал человек в поношенной одежде и уточнил: — То есть кроме сентаво… за натуральное виноградное вино. — Где-то внизу, у реки, послышались барабанная дробь и нестройный топот — раз-два, раз-два. Солдаты или полицейские возвращались на ночевку в казармы.
— Сколько? — нетерпеливо повторил нищий.
— Я дам тебе пятнадцать песо, и ты достанешь мне вино. Сколько заплатишь, твое дело.
— Тогда пошли.
Они стали спускаться с холма; на углу, где одна улица вела к аптеке и дальше, к казармам, а другая — к гостинице, набережной и к складу «Объединенной банановой компании», человек в поношенной одежде остановился. Навстречу, держа винтовки как придется, шагали полицейские.
— Подожди. — Вместе с ними шел какой-то метис; два клыка выступали у него над нижней губой. Человек в поношенной одежде следил за ним из темноты. Метис повернул голову, и взгляды их встретились. Полицейские прошли мимо, поднимаясь на площадь. — Пошли. Быстрее.
Нищий сказал:
— Они нас не задержат. Они за другой дичью охотятся — покрупнее.
— А почему этот человек с ними, как ты думаешь?
— А кто его знает? Может, заложник.
— Заложнику связали бы руки.
— Почем я знаю? — В словах нищего была вызывающая независимость — не редкость в стране, где бедняки имеют право клянчить милостыню. Он спросил: — Так тебе нужно спиртное или нет?
— Мне нужно вино.
— Не знаю, что у него там есть. Бери, что дадут.
Нищий повел своего спутника к реке. Он сказал:
— Может, его и в городе нет. — Жуки вились вокруг них и оседали на асфальт; они щелкали под ногами, как грибы-дождевики, а с реки тянуло зеленой кислятиной. В раскаленном, пыльном скверике белел гипсовый бюст генерала, а на первом этаже единственной в городе гостиницы глухо пульсировал движок. Широкие деревянные ступени, усеянные жуками, вели на второй этаж. — Ну, я постарался ради тебя как мог, — сказал нищий. — Больше никто бы не сделал.
Из номера на втором этаже вышел человек в черных брюках, в плотно облегающей торс фуфайке и с полотенцем через плечо. У него была аристократическая седая бородка, брюки держались на подтяжках и на поясе. Откуда-то из недр гостиницы донеслось урчанье водосточной трубы; жуки с размаху хлопались об электрическую лампочку без абажура. Нищий повел серьезный разговор с человеком в черных брюках, и пока они говорили, свет погас, а потом, мигая, зажегся опять. На верхней площадке лестницы стояли вразброс плетеные качалки, а на большой черной доске были написаны фамилии постояльцев — трое на двадцать номеров.
Нищий повернулся к своему спутнику.
— Того господина, — сказал он, — сейчас нет, хозяин говорит. Ну что, подождем его?
— Мне времени не жалко.
Они вошли в большой пустой номер с плиточным полом. Маленькую черную железную кровать, стоявшую там, словно кто-то забыл при переезде. Они сели на нее рядышком и стали ждать, а жуки влетали в комнату сквозь дырявую москитную сетку.
— Он очень важный человек, — сказал нищий. — Двоюродный брат губернатора. Все достанет, все, что ни пожелаешь. Но свести тебя с ним может только тот, кто пользуется у него доверием.
— А ты пользуешься?
— Я на него работал, — сказал нищий и добавил с полной откровенностью: — Хочешь не хочешь, а приходится доверять.
— И губернатор знает об этом?
— Конечно нет. Губернатор человек крутой.
Водопроводные трубы то и дело громко заглатывали воду.
— Почему же он мне должен довериться?
— Ну, любителя выпить сразу видно. Ты еще не раз к нему придешь. У него товар хороший. Дай-ка мне твои пятнадцать песо. — Он дважды пересчитал монеты. — Получишь бутылку самого хорошего бренди из Веракруса. Помяни мое слово. — Свет погас, и они сидели в темноте. Когда кто-нибудь из них двигался, кровать под ним скрипела.
Послышался голос:
— Бренди мне не нужно. Во всяком случае, не целую бутылку.
— Так что же тебе нужно?
— Я уже говорил — вино.
— Вино дорого.
— Это неважно. Или вино, или ничего.
— Айвовое?
— Нет, нет. Французское вино.
— У него иногда бывает из Калифорнии.
— Ну что ж, это мне годится.
— Сам-то он, конечно, получает все даром. С таможни.
Движок внизу снова начал тарахтеть, загорелся тусклый свет. Дверь отворилась, и хозяин поманил нищего; последовали длинные переговоры. Человек в поношенной одежде откинулся на кровати. Подбородок у него был порезан в нескольких местах — там, где рука с бритвой дрогнула, — лицо осунувшееся, болезненное; когда-то, вероятно, щеки были круглые, пухлые, но теперь ввалились — ни дать ни взять разорившийся делец.
Нищий вернулся. Он сказал:
— Тот господин сейчас занят, но скоро придет. Хозяин послал за ним мальчишку.
— Где он?
— Ему нельзя мешать. Он играет на бильярде с начальником полиции. — Нищий подошел к кровати, раздавив двух жуков босыми ногами. Он сказал: — Гостиница эта прекрасная. Ты где остановился? Ты ведь не здешний?
— Да, я здесь только проездом.
— Этот господин очень влиятельный человек. Хорошо бы угостить его. Ведь не унесешь же ты все с собой. Выпить можно и здесь.
— Мне бы оставить себе хоть немножко — взять домой.
— Какая разница, где пить. Я считаю, где есть стул и стакан, там и дом.
— Все-таки… — Свет опять погас, а молнии на горизонте взлетали, как занавески. Откуда-то издали сквозь москитную сетку в комнату докатились удары грома, похожие на гул, который доносится с другого конца города во время воскресного боя быков.
Нищий спросил по-дружески:
— А ты чем занимаешься?
— Да так, чем придется.
Они замолчали, прислушиваясь к шагам на деревянной лестнице. Дверь отворилась, но в темноте ничего не было видно. Чей-то голос отпустил ругательство — для порядка — и спросил:
— Кто тут? — Зажженная спичка осветила синеватую тяжелую челюсть и потухла. Движок затарахтел, и свет снова вспыхнул. Вошедший устало проговорил: — А, это ты.
— Это я.
Он был маленький, с широким не по росту, бледным лицом, одет в узкий серый костюм. Под жилетом у него выпячивался револьвер. Он сказал:
— У меня ничего нет. Ровным счетом ничего.
Нищий прошлепал через всю комнату и начал тихо и серьезно говорить что-то. За разговором он осторожно нажал босой ногой на начищенный до блеска ботинок своего собеседника. Тот испустил вздох, раздул щеки и подозрительно оглядел кровать, словно опасаясь, уж не распорядились ли тут посетители без него. Он резко проговорил, обращаясь к человеку в поношенной одежде:
— Значит, тебе нужно бренди? Из Веракруса? Это противозаконно.
— Не бренди. Бренди мне не нужно.
— А пиво, скажешь, плохо? — Поскрипывая ботинками по плиткам, он развязно, начальственно вышел на середину комнаты — губернаторский родственник! — И пригрозил: — Мне ничего не стоит тебя посадить.
Человек в поношенной одежде сказал, как и полагалось, приниженно:
— Конечно, ваше превосходительство…
— Думаешь, только мне и дела что поить каждого попрошайку, который…
— Я бы не стал вас беспокоить, но вот этот человек…
Губернаторский брат сплюнул.
— Но если вашему превосходительству угодно, я уйду…
Тот резко проговорил:
— Я человек мягкий. Всегда делаю одолжение людям… когда это в моих силах и никому не вредит. Я человек с положением, понимаешь? Спиртное получаю легально.
— Да, конечно.
— И беру за него столько, сколько оно мне самому стоит.
— Конечно, конечно.
— А не брать, так по миру пойдешь. — Ступая осторожно, точно ему жали ботинки, он подошел к кровати и откинул одеяло. — Болтать любишь? — бросил он через плечо.
— Нет, я умею держать язык за зубами.
— Болтать-то болтай, только знай кому. — В тюфяке была большая дыра; он вытащил из нее пук соломы и снова запустил туда пальцы. Человек в поношенной одежде с деланным безразличием устремил взгляд на скверик за окном, на темные глинистые берега и на мачты парусников; позади них вспыхивали молнии, гром стал слышнее.
— Вот, — сказал губернаторский брат. — Это я могу тебе дать. Хорошее бренди.
— Да мне, собственно, не бренди нужно.
— Бери, бери, что дают.
— Тогда, пожалуй, верните мне мои пятнадцать песо.
Губернаторский брат вскричал:
— Пятнадцать песо? — Нищий поторопился объяснить, что этот человек хочет купить и немножко вина, и бренди. Сидя на постели, они стали яростно торговаться вполголоса. Губернаторский брат сказал: — Вино трудно достать. Бренди две бутылки я тебе дам.
— Одну бренди, а вторую…
— Это лучшее бренди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Куда вы?
— Будь свидетелем, — сказал священник. — Я не заходил в Кармен. Но если ты помянешь там про меня, тебе дадут поесть.
— Да как же?.. Подождите! — Метис стал заворачивать голову мула, но сил на это у него не хватало. Мул шел и шел вперед. Священник крикнул:
— Помни. Я не заходил в Кармен. — Но куда ему теперь идти? И он понял, что во всем штате есть только одно место, где не возьмут заложником ни в чем не повинного человека. Но в такой одежде там нельзя показываться. Метис цеплялся за седельную луку, умоляюще вращая малярийными глазами:
— Не бросайте меня! — Но не только метиса бросал он здесь, на лесной тропе: мул стоял на ней поперек и мотал своей глупой башкой, отгораживая его, точно барьером, от родных мест. Он был как человек без паспорта, которого гонят из всех гаваней.
Метис кричал ему вслед:
— А еще христианин! — Он все-таки ухитрился выпрямиться в седле и сыпал бранью — бессмысленным набором грязных слов, которые замирали в лесу, точно слабые удары молотка. Он прохрипел: — Если мы когда-нибудь встретимся, пеняй на себя… — У этого человека, конечно, были все основания прийти в ярость: он лишился семисот песо. Метис крикнул отчаянным голосом: — У меня память на лица!
2
В жаркий, насыщенный электричеством вечер по площади кружили молодые мужчины и девушки; мужчины — в одну сторону, девушки — в другую. Они не заговаривали друг с другом. В северной части неба сверкала молния. Это гулянье чем-то напоминало религиозный обряд, который давно потерял всякий смысл, но тем но менее ради него все наряжались. Иногда к молодежи примыкали женщины постарше, внося в это шествие чуть больше оживления и смеха, точно у них еще сохранилось воспоминание о прежней жизни, о которой теперь и в книгах не прочтешь. Со ступеней казначейства за гуляющими наблюдал полицейский с кобурой на бедре, а у дверей тюрьмы, держа винтовку между колен, сидел маленький, щуплый солдат, и тени пальм тянулись к нему, точно заграждение из сабель. В окне у зубного врача горело электричество, освещая зубоврачебное кресло, ярко-красные плюшевые подушки, стакан для полоскания на низеньком столике и детский шкафчик, набитый инструментами. В жилых домах, за проволочной решеткой окон, среди семейных фотографий, взад и вперед покачивались в качалках старухи. Делать им было нечего, говорить не о чем — сидели и покрывались потом под ворохом своих одеяний. Так шла жизнь в главном городе штата.
Человек в поношенной бумажной одежде сидел на скамейке и смотрел на все это. К казармам прошел вооруженный отряд полиции; полицейские шагали не в ногу, держа винтовки кое-как. Площадь освещалась электрическими лампочками — по три на каждом углу; их соединяли между собой безобразно обвисшие провода. От скамьи к скамье ходил нищий, безуспешно клянча милостыню.
Нищий сел рядом с человеком в поношенной одежде и повел какое-то длинное объяснение. Тон у него был вкрадчивый, и в то же время в нем слышалась угроза. Улицы спускались с площади к реке, к порту, к заболоченной равнине. Нищий говорил, что у него жена и куча детей и что последние недели они голодают. Он замолчал и потрогал своего соседа за рукав.
— Сколько же, — спросил он, — такой материал стоит?
— Не поверишь, как дешево, просто гроши.
Часы пробили половину десятого, и лампочки сразу погасли. Нищий сказал:
— Так совсем ум за разум зайдет. — Он повертел головой, провожая взглядом гуляющих, которые уходили вниз по склону. Человек в поношенной одежде поднялся со скамьи, нищий тоже встал и поплелся следом за ним в дальний конец площади. Его босые ноги шлепали по асфальту. Он сказал: — Несколько песо… Что тебе стоит, не разоришься.
— Еще как разорюсь!
Нищий озлился. Он сказал:
— Иной раз готов на что угодно пойти ради нескольких песо. — Теперь, когда огни во всем городе погасли, они стояли, скрытые дружелюбной темнотой. Нищий сказал: — Осуждаешь меня?
— Да нет. И не думаю.
Что бы он ни сказал, все выводило нищего из себя.
— Иной раз, кажется, убить готов…
— Вот это, конечно, очень нехорошо.
— Значит, нехорошо, если я схвачу кого-нибудь за горло?
— Что ж, голодный на все имеет право ради спасения своей жизни.
Нищий смотрел на этого человека с яростью, а тот продолжал говорить, словно обсуждая какой-то отвлеченный вопрос:
— Из-за меня, пожалуй, не стоит идти на такой риск. Пятнадцать песо семьдесят пять сентаво — вот все мое богатство. Я сам двое суток ничего не ел.
— Матерь Божия! — сказал нищий. — Да ты что, каменный? Сердце у тебя есть?
Человек в поношенной одежде вдруг хихикнул. Нищий сказал:
— Вранье. Почему же ты ничего не ел, когда у тебя пятнадцать песо в кармане?
— Видишь ли, в чем дело, я хочу купить чего-нибудь выпить.
— А именно?
— Того самого, чего в этом городе чужому не найти.
— Значит, тебе нужно спиртное?
— Да… и вино.
Нищий подошел к нему вплотную, нога к ноге, тронул за руку. Они, как близкие друзья, как братья, стояли вдвоем в темноте. Теперь даже в домах гасили огни, и таксисты, весь день тщетно поджидавшие пассажиров на склоне холма, начали разъезжаться. Вот последняя машина скрылась за углом полицейских казарм, мигнув задними огнями. Нищий сказал:
— Ну, друг, считай, тебе повезло. Сколько ты мне дашь…
— За бутылку?
— За то, что я сведу тебя с человеком, у которого есть бренди — настоящее, из Веракруса.
— С моим горлом, — пояснил человек, — мне можно только вино.
— Пульке, мескаль — у него все есть.
— А вино?
— Айвовое.
— Я отдам все свои деньги, — торжественно сказал человек в поношенной одежде и уточнил: — То есть кроме сентаво… за натуральное виноградное вино. — Где-то внизу, у реки, послышались барабанная дробь и нестройный топот — раз-два, раз-два. Солдаты или полицейские возвращались на ночевку в казармы.
— Сколько? — нетерпеливо повторил нищий.
— Я дам тебе пятнадцать песо, и ты достанешь мне вино. Сколько заплатишь, твое дело.
— Тогда пошли.
Они стали спускаться с холма; на углу, где одна улица вела к аптеке и дальше, к казармам, а другая — к гостинице, набережной и к складу «Объединенной банановой компании», человек в поношенной одежде остановился. Навстречу, держа винтовки как придется, шагали полицейские.
— Подожди. — Вместе с ними шел какой-то метис; два клыка выступали у него над нижней губой. Человек в поношенной одежде следил за ним из темноты. Метис повернул голову, и взгляды их встретились. Полицейские прошли мимо, поднимаясь на площадь. — Пошли. Быстрее.
Нищий сказал:
— Они нас не задержат. Они за другой дичью охотятся — покрупнее.
— А почему этот человек с ними, как ты думаешь?
— А кто его знает? Может, заложник.
— Заложнику связали бы руки.
— Почем я знаю? — В словах нищего была вызывающая независимость — не редкость в стране, где бедняки имеют право клянчить милостыню. Он спросил: — Так тебе нужно спиртное или нет?
— Мне нужно вино.
— Не знаю, что у него там есть. Бери, что дадут.
Нищий повел своего спутника к реке. Он сказал:
— Может, его и в городе нет. — Жуки вились вокруг них и оседали на асфальт; они щелкали под ногами, как грибы-дождевики, а с реки тянуло зеленой кислятиной. В раскаленном, пыльном скверике белел гипсовый бюст генерала, а на первом этаже единственной в городе гостиницы глухо пульсировал движок. Широкие деревянные ступени, усеянные жуками, вели на второй этаж. — Ну, я постарался ради тебя как мог, — сказал нищий. — Больше никто бы не сделал.
Из номера на втором этаже вышел человек в черных брюках, в плотно облегающей торс фуфайке и с полотенцем через плечо. У него была аристократическая седая бородка, брюки держались на подтяжках и на поясе. Откуда-то из недр гостиницы донеслось урчанье водосточной трубы; жуки с размаху хлопались об электрическую лампочку без абажура. Нищий повел серьезный разговор с человеком в черных брюках, и пока они говорили, свет погас, а потом, мигая, зажегся опять. На верхней площадке лестницы стояли вразброс плетеные качалки, а на большой черной доске были написаны фамилии постояльцев — трое на двадцать номеров.
Нищий повернулся к своему спутнику.
— Того господина, — сказал он, — сейчас нет, хозяин говорит. Ну что, подождем его?
— Мне времени не жалко.
Они вошли в большой пустой номер с плиточным полом. Маленькую черную железную кровать, стоявшую там, словно кто-то забыл при переезде. Они сели на нее рядышком и стали ждать, а жуки влетали в комнату сквозь дырявую москитную сетку.
— Он очень важный человек, — сказал нищий. — Двоюродный брат губернатора. Все достанет, все, что ни пожелаешь. Но свести тебя с ним может только тот, кто пользуется у него доверием.
— А ты пользуешься?
— Я на него работал, — сказал нищий и добавил с полной откровенностью: — Хочешь не хочешь, а приходится доверять.
— И губернатор знает об этом?
— Конечно нет. Губернатор человек крутой.
Водопроводные трубы то и дело громко заглатывали воду.
— Почему же он мне должен довериться?
— Ну, любителя выпить сразу видно. Ты еще не раз к нему придешь. У него товар хороший. Дай-ка мне твои пятнадцать песо. — Он дважды пересчитал монеты. — Получишь бутылку самого хорошего бренди из Веракруса. Помяни мое слово. — Свет погас, и они сидели в темноте. Когда кто-нибудь из них двигался, кровать под ним скрипела.
Послышался голос:
— Бренди мне не нужно. Во всяком случае, не целую бутылку.
— Так что же тебе нужно?
— Я уже говорил — вино.
— Вино дорого.
— Это неважно. Или вино, или ничего.
— Айвовое?
— Нет, нет. Французское вино.
— У него иногда бывает из Калифорнии.
— Ну что ж, это мне годится.
— Сам-то он, конечно, получает все даром. С таможни.
Движок внизу снова начал тарахтеть, загорелся тусклый свет. Дверь отворилась, и хозяин поманил нищего; последовали длинные переговоры. Человек в поношенной одежде откинулся на кровати. Подбородок у него был порезан в нескольких местах — там, где рука с бритвой дрогнула, — лицо осунувшееся, болезненное; когда-то, вероятно, щеки были круглые, пухлые, но теперь ввалились — ни дать ни взять разорившийся делец.
Нищий вернулся. Он сказал:
— Тот господин сейчас занят, но скоро придет. Хозяин послал за ним мальчишку.
— Где он?
— Ему нельзя мешать. Он играет на бильярде с начальником полиции. — Нищий подошел к кровати, раздавив двух жуков босыми ногами. Он сказал: — Гостиница эта прекрасная. Ты где остановился? Ты ведь не здешний?
— Да, я здесь только проездом.
— Этот господин очень влиятельный человек. Хорошо бы угостить его. Ведь не унесешь же ты все с собой. Выпить можно и здесь.
— Мне бы оставить себе хоть немножко — взять домой.
— Какая разница, где пить. Я считаю, где есть стул и стакан, там и дом.
— Все-таки… — Свет опять погас, а молнии на горизонте взлетали, как занавески. Откуда-то издали сквозь москитную сетку в комнату докатились удары грома, похожие на гул, который доносится с другого конца города во время воскресного боя быков.
Нищий спросил по-дружески:
— А ты чем занимаешься?
— Да так, чем придется.
Они замолчали, прислушиваясь к шагам на деревянной лестнице. Дверь отворилась, но в темноте ничего не было видно. Чей-то голос отпустил ругательство — для порядка — и спросил:
— Кто тут? — Зажженная спичка осветила синеватую тяжелую челюсть и потухла. Движок затарахтел, и свет снова вспыхнул. Вошедший устало проговорил: — А, это ты.
— Это я.
Он был маленький, с широким не по росту, бледным лицом, одет в узкий серый костюм. Под жилетом у него выпячивался револьвер. Он сказал:
— У меня ничего нет. Ровным счетом ничего.
Нищий прошлепал через всю комнату и начал тихо и серьезно говорить что-то. За разговором он осторожно нажал босой ногой на начищенный до блеска ботинок своего собеседника. Тот испустил вздох, раздул щеки и подозрительно оглядел кровать, словно опасаясь, уж не распорядились ли тут посетители без него. Он резко проговорил, обращаясь к человеку в поношенной одежде:
— Значит, тебе нужно бренди? Из Веракруса? Это противозаконно.
— Не бренди. Бренди мне не нужно.
— А пиво, скажешь, плохо? — Поскрипывая ботинками по плиткам, он развязно, начальственно вышел на середину комнаты — губернаторский родственник! — И пригрозил: — Мне ничего не стоит тебя посадить.
Человек в поношенной одежде сказал, как и полагалось, приниженно:
— Конечно, ваше превосходительство…
— Думаешь, только мне и дела что поить каждого попрошайку, который…
— Я бы не стал вас беспокоить, но вот этот человек…
Губернаторский брат сплюнул.
— Но если вашему превосходительству угодно, я уйду…
Тот резко проговорил:
— Я человек мягкий. Всегда делаю одолжение людям… когда это в моих силах и никому не вредит. Я человек с положением, понимаешь? Спиртное получаю легально.
— Да, конечно.
— И беру за него столько, сколько оно мне самому стоит.
— Конечно, конечно.
— А не брать, так по миру пойдешь. — Ступая осторожно, точно ему жали ботинки, он подошел к кровати и откинул одеяло. — Болтать любишь? — бросил он через плечо.
— Нет, я умею держать язык за зубами.
— Болтать-то болтай, только знай кому. — В тюфяке была большая дыра; он вытащил из нее пук соломы и снова запустил туда пальцы. Человек в поношенной одежде с деланным безразличием устремил взгляд на скверик за окном, на темные глинистые берега и на мачты парусников; позади них вспыхивали молнии, гром стал слышнее.
— Вот, — сказал губернаторский брат. — Это я могу тебе дать. Хорошее бренди.
— Да мне, собственно, не бренди нужно.
— Бери, бери, что дают.
— Тогда, пожалуй, верните мне мои пятнадцать песо.
Губернаторский брат вскричал:
— Пятнадцать песо? — Нищий поторопился объяснить, что этот человек хочет купить и немножко вина, и бренди. Сидя на постели, они стали яростно торговаться вполголоса. Губернаторский брат сказал: — Вино трудно достать. Бренди две бутылки я тебе дам.
— Одну бренди, а вторую…
— Это лучшее бренди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31