Филиппа со смущенной улыбкой наблюдала за тем, как он пятится из комнаты. Видимо, она не так уж плохо выглядит.
В ожидании Фишера Филиппа попыталась разложить по стопкам текущие материалы, ожидающие дешифровки. Цифровые шифры в одну стопку, буквенные – в другую. Занимаясь этой простой, недовольно интересной работой, она начала напевать старую восточную мелодию.
Услышав шаги, Филиппа повернулась, уверенная, что это Фиш.
– Как вы быстро. Я думала…
Но это был Джеймс. Он пристально смотрел на Филиппу, удивление, смешанное с яростью, полыхало в его глазах.
– Амила.
Мелодия, которую, она напевала, была той самой арабской песней, под которую танцевала Амила. У Филиппы перехватило дыхание, и она невольно попятилась. Облизнув пересохшие губы, Филиппа подняла руку.
– Джеймс…
Филиппа, Этуотер в голубом платье напевала мелодию Амилы.
Джеймс похолодел, потом его бросило в жар. Казалось, сердце его сейчас разорвется от гнева. Амила тоже оказалась обманом. Единственное приятное воспоминание последних дней омрачило осознание собственной глупости.
Эта порочная женщина отравила ему жизнь. Вошла в его дом под видом умного Филиппа, очаровала его друзей, его сына. Он провел с ней ночь, думая, что это Амила.
Филипп – Филиппа – Амила. В первый раз он увидел все лики этой подобной хамелеону женщины в одном лживом, предательском, но красивом лице, с которого на него смотрели большие изумрудно-зеленые глаза.
Он был отвратителен самому себе. Ослепленный одиночеством и желанием, погруженный в чувство собственной вины – какой удобной мишенью он оказался! Как, должно быть, она сейчас смеется над ним.
Он мысленно слышал ее смех. Видел внутренним взором ее смеющийся, горячий и жадный рот… Одним стремительным движением он настиг ее. С силой возбужденного жеребца он буквально вдавил ее в стену.
– Что за игру ты затеяла? – прошипел он. – Зачем преследуешь меня? Что тебе от меня нужно? Частица моей души? Тогда тебе придется встать в очередь!
Филиппа отчаянно замотала головой. Она задыхалась от боли и обиды и едва могла говорить.
– Нет… нет никакой игры! – воскликнула она. Джеймс взревел, навалившись на нее всем телом.
– Так, значит, это? Этого ты от меня хотела? – Он отпустил ее плечо и обхватил ладонью грудь, массируя ее и вытягивая сосок через шелковую ткань. – Этого я могу тебе дать сколько угодно. Это у меня получается лучше всего.
Слезы сожаления и гнева полились из глаз Филиппы. Не пытаясь их скрыть, она решительно отбросила его руку со своей груди.
– Прекрати! Ты ведь этого не хочешь, Джеймс!
– Нет? Тогда, возможно, я хочу сделать вот это!
Он грубо обхватил ее губы своими губами, не обращая внимания на ее отчаянные протесты.
В какой-то момент Филиппа поняла, что ее сопротивление лишь заставит его свернуть на ту дорогу, с которой обратного пути нет. Тогда она уступила своему сердцу и ответила на его поцелуй. Она целовала его, стараясь унять его боль и гнев, целовала, пытаясь компенсировать весь тот вред, который она, не желая, нанесла ему, и уничтожить то зло, которое причинила ему Лавиния. Она целовала того мужчину, который скрывался под этими страданиями и жестокостью, мужчину, которым он мог быть, но забыл об этом.
Его руки стали менее суровыми, теперь его хватка больше походила на объятие, чем на жесткий захват. Теперь он целовал ее с желанием, которое до сих пор скрывалось под его жестокостью, и на его желание она отвечала своим собственным.
Оторвавшись от губ, он припал к шее Филиппы.
– О Боже, – пробормотал он. – Мне необходимо…
– Да, – прошептала она и запрокинула голову. – Да, прошу тебя.
На этот раз его рука обхватила ее грудь с нежной настойчивостью, и она охотно подалась вперед, отвечая на его прикосновение. Этот мужчина принадлежал ей, ей одной, по крайней мере сейчас. Она желала его пылкости и его страсти. Желала его так же сильно, как он желал ее.
Жаркое томление охватило ее бедра, заставив возбужденно вздыбиться соски. Она прижалась к нему, и Джеймс горячими от нетерпения руками начал исследовать ее жаждущую плоть.
– Прикасайся… да… пожалуйста!
Сбивчивые и бессвязные слова, казалось, воспламенили его. Он спустил с ее плеч лиф платья, и ее руки оказались в ловушке коротких плотных рукавов. Но ее это мало волновало, поскольку это позволило его страстным губам прильнуть к ее ноющим соскам. Он склонился над ней, наслаждаясь ее телом, лаская ее, и эта сладкая пытка исторгла из его груди стон.
В тумане переполнявших ее чувств Филиппа осознала, что его руки скользнули по ее юбке до лодыжек и теперь скользят по ее икрам. Она не могла сказать ему «нет». К черту здравомыслие и благоразумие.
В его жаждущих сильных руках она была податлива как воск, и Джеймс благодарил Бога за это. Он рванул застежки на брюках, освобождая свою рвущуюся наружу плоть.
Филиппа скользнула на него, словно горячий влажный шелк, и он застонал, припав губами к ее шее. Ее стон словно пламя пронесся у его уха, и он мощным толчком вошел в нее, чтобы вновь услышать эту эротическую песню. Филиппа не была хрупким цветком. Она была гибкой и достаточно сильной, чтобы отвечать на каждый его глубокий толчок взлетом и падением своего тела.
– Иди ко мне, – пробормотала Филиппа.
Ее тяжелое дыхание слилось в едином ритме с его мощными толчками, и Джеймс с радостью последовал за ней, окунаясь в стремительный поток оргазма. На какой-то момент они стали единым целым, она принадлежала ему, и он больше не был одинок.
Обхватив друг друга, они долгие сладостные мгновения оставались в заоблачных высях, не в силах восстановить дыхание и вернуться в реальный мир.
Филиппа напряглась, ее пальцы, нежно ласкавшие его шею, замерли.
Джеймс тоже замер, хотя и не разомкнул объятий. Оторвавшись от ее сладких губ, он глубоко вздохнул, запрокинув голову.
– Вот так исчезает последний осколок чести, которой я так гордился когда-то, – произнес он. – Не думаю, что когда-нибудь ты сможешь простить меня. Да и я никогда себя не прощу.
Избегая ее взгляда, он осторожно отстранился, мягко опустив Филиппу на пол, и отвернулся, словно собираясь уйти, потом остановился.
– Могу я спросить – почему? Почему Филипп? Почему Амила? Почему именно я?
Филиппа торопливо подняла лиф платья.
– Ты знаешь, зачем мне нужно было выдать себя за Филиппа, – прошептала она. – Амила…
Он ждал, все еще не глядя на нее.
– Амила появилась, потому что я полюбила тебя.
Джеймс вздрогнул. Меньше всего он ожидал услышать эти слова и слегка повернул голову. Теперь она видела его профиль, хотя он по-прежнему избегал ее взгляда.
– Флип, ты не любишь меня. Ты даже не знаешь меня.
«Я знаю тебя». Филиппа сжала кулаки. Он не станет ее слушать.
В этот момент в сопровождении шефа вернулся Фишер. Далтон приветствовал ее и Джеймса с равной непринужденностью, хотя Филиппе вновь показалось, что эти серебристые глаза видят гораздо больше, чем она знает. Она исподтишка проверила, в порядке ли ее платье, и невозмутимо поднесла руку к волосам.
Внешне все выглядело вполне нормально, а то, что она ощущала внутри, было известно лишь ей одной.
Фишер и Далтон заговорили, продолжая обсуждать какой-то вопрос, и, воспользовавшись возникшей заминкой, Джеймс направился к двери. Однако Далтон не собирался его отпускать.
– Джеймс, думаю, тебе интересно будет взглянуть.
Джеймс повернулся к мужчинам, но Филиппа заметила, что он избегает смотреть им в глаза. Вначале Филиппа была рада, что на нее никто не обращает внимания, но когда увидела, что они изучают дневник ее отца, подошла поближе.
– Господа, этот дневник не зашифрован, – сказала Филиппа. – Я прочла его очень внимательно, но не увидела структур, свидетельствующих о наличии зашифрованного текста.
Фишер бормотал себе под нос, перекладывая пачки сообщений.
– Вот схема, которая неоднократно появляется в перехваченных письмах и сообщениях. Но я не смог определить тип используемого шифра.
Он подал стопку документов Филиппе. На первый взгляд казалось, что это несистематизированные личные письма, рецепты и от руки написанные списки. Но в некоторых повторениях однокоренных слов она обнаружила определенную систему.
– Откуда это?
– У нас ведь имеются разведчики и тайные агенты по всему…
– Фишер! – предостерегающе рявкнул Джеймс. – Следи за собой!
Далтон был более вежлив, но столь же категоричен:
– Мисс Этуотер нет необходимости знать источник нашей информации, Фишер. Будь любезен, ограничь свое красноречие пределами необходимого.
Значит, лорд Этеридж пока еще не полностью доверяет ей или ее отцу. Тревога, которая несколько поутихла за последние недели, вновь дала о себе знать. Если она не сможет найти способ доказать невиновность своего отца, эти люди убьют его и будут считать, что выполнили свой долг.
Фишер прикусил губу и покраснел, затем погрузился в изучение документов. Джеймс наконец позволил себе открыто посмотреть на Филиппу. Она была спокойна, но бледна и не сводила глаз с шефа шпионов.
Далтон кивнул Фишеру и взглянул на Джеймса.
– Каннингтон, я был бы вам весьма признателен, если бы вы поручили Фишеру продолжить заниматься этим вопросом, но с участием мисс Этуотер. Если появится какая-либо новая информация, тотчас поставьте меня в известность.
С этими словами он вышел. Джеймс подозревал, что он не единственный в этой комнате, кто вздохнул с облегчением, хотя был не в восторге от того, что ему приказали остаться в обществе Филиппы.
Фишер прочистил горло и почесал в затылке.
– Он цифровой, я знаю. Просто не могу распознать схему. Возможно, это простой переводной шифр. Надо только знать ключ.
Он поднял глаза и с почти комическим трагизмом во взгляде посмотрел на Филиппу. Джеймс скрестил руки на груди и сел на край письменного стола. Этот трагизм можно было бы назвать комическим, если не знать, сколько человек погибло и сколько еще может погибнуть, если Англия не узнает о планах Наполеона.
– Не знаю, смогу ли я вам помочь, Фишер, – сказала Филиппа. – Я не профессионал, мне просто нравилось разгадывать загадки, которые загадывал отец. О существовании дневника я узнала совсем недавно.
Джеймс внимательно всматривался в ее лицо, пытаясь понять, не лжет ли она. Однако не заметил ничего, кроме разочарования и усталости.
Впрочем, Филиппа мастерица лгать. Джеймс убедился в этом на собственном опыте.
Фишер хлопнул ладонью по столу.
– Но что-то же должно в этом быть! Иначе зачем было вашему отцу беспокоиться о том, чтобы дневник в целости и сохранности попал к мистеру Апкерку?
Филиппа подняла дневник в руках и провела кончиками пальцев по тисненому рисунку на его обложке.
– Полагаю, отец больше беспокоился о том, чтобы до Апкерка в целости и сохранности добралась я, – произнесла Филиппа.
Джеймс следил за движением ее пальцев, околдованный их изяществом. Его кожу все еще пощипывало от ее нежных прикосновений.
Джеймса бросило в жар, и он дернул жесткий накрахмаленный воротничок. От него не ускользнуло, что Филиппа заметила, как он исподтишка наблюдает за ней, и улыбнулась.
– Если ваш отец желал лишь вашей безопасности, значит, он утаил информацию, которая могла бы помочь Апкерку понять шифры французов. – Джеймс усмехнулся, увидев, как побледнела Филиппа. – Один-ноль.
Фишер попытался было протестовать, но Филиппа подняла руку.
– Нет, мистер Фишер. Мистеру Каннингтону необходимо излить свой гнев, так что некоторое время нам придется потерпеть.
Она встала, с жалостью посмотрев на Джеймса, обошла стол и склонилась над плечом Фишера. Джеймс отобрал у них тетрадь и захлопнул ее.
– Ничего здесь нет, Фиш. Этуотер и не рассчитывал, что мы взломаем его код. Я тебе постоянно это повторял. Теперь сам Наполеон владеет его душой.
– Нет! – В мгновение ока Филиппа обежала вокруг стола. – У вас нет оснований обвинять моего отца! Вы вообще его почти не знали!
– Я знаю людей подобного типа. Преданность делу или стране для них ничего не значит, их больше волнуют деньги или слава. Таких людей можно купить с помощью горсти золотых или…
– С помощью женщины? – Джеймс вздрогнул.
Филиппа покачала головой, ее злость исчезла.
– Не обвиняйте моего отца в своих ошибках, Джеймс. Уверена, у него и своих достаточно, но эта ошибка только ваша.
Джеймс швырнул дневник и, сжав кулаки, оперся на стол. Он возвышался над ней, подавляя ее, и все же у нее достало мужества смотреть ему прямо в глаза.
– Да, Джеймс?
Он первым отвел взгляд. Казалось, Филиппа видит его насквозь. Черт возьми! И зачем только он откровенничал с Филиппом Уолтерсом! Джеймс взглянул на свои кулаки, которыми, казалось, хотел раздавить тисненный на обложке дневника символ.
Филиппа, не сводившая с него глаз, тоже посмотрела на его руки.
– Это греческая буква. Фита. Некоторые называют ее…
– Божественной пропорцией, – пробормотал Джеймс. На мгновение он вновь оказался в кабинете отца в один из тех редких моментов, когда Джеймс Каннингтон-старший уделял внимание своему сыну. Ему даже казалось, что он чувствует шерсть ковра, которая щекочет его локти, когда он, лежа на полу и подперев руками подбородок, слушает, как отец, обладавший обширными познаниями в области математики, естествознания и философии, рассказывает ему о строении мира.
– Это доказательство священного плана, неопровержимое, научное математическое доказательство! Ключ от Вселенной, начиная от спирали раковины улитки и до структуры звезд. Золотое сечение! Осколок математики, который может рассказать тебе о пропорциях невообразимых вещей! – Отец нарисовал символ. Каждый штрих пера был медленным и благоговейным, словно отец проводил священный ритуал. – Фита.
Возглас Филиппы вырвал его из прошлого.
– Это известно не многим, – сказала Филиппа.
Джеймс провел пальцем по символу.
– У меня не было выбора. Отец был выдающимся математиком. К сожалению, я не унаследовал его таланта.
– Он первоклассный «лжец», – обратился Фишер к Филиппе. – Он мог бы стать взломщиком кодов после самого Этуотера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41