Основная масса присутствующих – седые головы с румянами на скорректированных пластическими операциями лицах.
Джимми Кейдж знал многих из них и бесконечно пожимал руки. Царила веселая атмосфера некоего воссоединения; поблекшие звезды пятидесятых и шестидесятых, пожухнувшие от времени и калифорнийского солнца, ослабленные любовными романами, алкоголем и наркотиками, тоскующие о потерянных годах, обнимали друг друга с окаменелыми улыбками. Тонкие пальцы на хрупких запястьях трепыхались в приветствиях, дрожащие губы целовали воздух вокруг морщинистых или гладко выглаженных щек, ноги неуверенно искали равновесия, глаза, щурясь за бифокальными очками, помнили мускулистые ляжки, округлые груди и бесчисленные эрекции.
Еврея Роберта хоронили «как всех». При жизни он не был членом еврейской общины и никогда не слыл верующим, но Грин не сомневался, что Роберт хотел быть похороненным по еврейскому обычаю, с ритуалами и кадишем. В траурном зале Шейла сказала, что Кант не составил завещания. Роберт считал высокомерным организовывать собственные похороны: заботиться о предании его тела земле должны были оставшиеся в живых. Смерть была для него сугубо личной темой. «Американцы беззаботно говорят о чем угодно и таким образом все опошляют», – неоднократно замечал он, качая головой. Молчание он считал высшей добродетелью в Америке. Теперь он молчал.
Грину следовало обратиться за помощью к Роберту, когда он потерял право на владение «Пожаром». Он думал о Роберте, но так и не позвонил ему. Он не желал быть никому обязанным, даже Роберту. Другие пользовались услугами Роберта и платили ему десять процентов от своих доходов. Грин не хотел строить свои отношения с Кантом таким образом. Никаких общих дел, никаких контрактов, никаких денег. Наверно, это было правильно.
Шесть могильщиков катили алюминиевую тележку с гробом Роберта по залитым солнцем полям с ярко-зеленой травой. Возле свежевырытой могилы, среди бесчисленных надгробий в мемориальном парке «Форест Лоун», гроб сняли с тележки. Люди молча подходили к телу. Пятьсот человек безмолвно смотрели на цветы, на горку земли, которой вскоре засыплют могилу, и пытались представить, каково ему там.
Грин хотел спросить Шейлу, не упоминал ли Роберт о рецензионной работе, но не мог улучить момент, чтобы вокруг никто не подслушивал. Его благоговение перед Робертом, уже несколько минут лежащим в земле, слегка меркло на фоне прогорклого отчаяния по поводу собственного будущего.
Вдруг он почувствовал, как кто-то сильно схватил его за шею – так приветствуют друг друга подростки, – и обернулся.
Ухмыляющийся Кейдж стоял рядом с пожилым мужчиной. Грин мгновенно его узнал: Флойд Бенсон, еще одна легенда, дородный, исполненный величия человек. Седые вьющиеся волосы, темно-карие глаза с детским выражением. Шея отсутствовала – голова крепилась прямо на круглых плечах. Он радовался, как будто только что получил в подарок самокат.
– Флойд, это Том Грин. Талантливый парень. Еще наступит день, когда его наградят премией Американской академии киноискусства. И если мы будем хорошо себя вести, он упомянет наши имена в своей благодарственной речи.
Грин пожал удивительно маленькую руку, никак не соотносящуюся по размеру с телом Бенсона.
– Жаль, что я не видел ваших ролей, но у меня нет телевизора, я больше не хожу в кино и вообще порвал с этим миром. Джимми очень хорошо о вас отзывается. Вы, конечно, знаете, что он всегда преувеличивает, но если пять процентов из того, что он говорит, правда, то вы удостоились неслыханного комплимента. Когда мы последний раз встречались, Джимми?
Голос Бенсона был знаком Грину по фильмам. Глубокий звук доносился как бы из живота. В отличие от хриплого гортанного голоса Джимми. Микрофоны любили голос Бенсона.
– Лет девять назад, – ответил Джимми. – На съемках… того сериала…
– «Герольды»! – вспомнил Флойд Бенсон.
– Точно, – кивнул Кейдж.
– Трагическое недоразумение.
– Скорее тупоумие, – возразил Кейдж.
– Каждое утро в четыре часа нас начинали гримировать так, будто напяливали на нас маски. Невозможно было разглядеть, кто играет. После десяти серий канал прекратил наши страдания.
– Коллективное помешательство всегда было манифестом в этом городе, – констатировал Кейдж, – но иногда безумие становится деструктивным. Так произошло и с «Герольдами». Боже, какой это был кошмар.
– Хотите что-нибудь выпить? – спросил Бенсон.
– Обычно да, но сейчас у меня, к сожалению, срочные дела, – ответил Грин.
– Ну, мастурбировать ты успеешь и вечером, – сказал Кейдж, – а сейчас пошли, Флойд нас подвезет.
В баре пиво стоило как минимум полтора-два доллара, а суммарная жажда Кейджа и Бенсона, по подсчетам Грина, измерялась сорока кружками. Грин не потянул бы угощение.
– Я приглашаю вас и Джимми, – сказал Бенсон, как будто прочитав мысли Грина.
Джимми с силой тряханул Бенсона за плечи, бурно радуясь его присутствию. Бенсон усмехнулся и попробовал сгруппироваться, словно профессиональный боксер, но возраст давал о себе знать. На уровне живота его брюки были подпоясаны тоненьким ремешком, и это придавало его облику, несмотря на размеры и почтенные лета, что-то детское.
Бенсон ездил на «олдсмобиле торнадо» начала восьмидесятых, светло-бежевого цвета, с отделанной под дерево приборной доской. Он едва умещался на водительском кресле, а руль упирался в его шарообразный живот.
* * *
Блестящие БМВ, «мерседесы», «порши», «лендроверы» покинули парковку возле кладбища, направляясь обратно в Голливуд.
– Этому «олдсу» двенадцать лет, – сказал Бенсон, объясняя поразительный контраст между помятым «олдсом» и морем сияющих автомобилей. – Сейчас почти у всех машины, принадлежащие компаниям, но моя еще в хорошем состоянии, мотор – ну просто как новый. Поэтому я не хочу ее менять. При покупке страховки в «ААА», я проходил техосмотр. Оценщик сказал, что эта машина – коллекционный экземпляр. Двенадцать лет назад я купил ее буквально за десять минут, потому что мне предложили хорошую цену. Думаю, продавец хотел от нее поскорее избавиться. А сейчас эта подержанная машина стоит дороже, чем новая. Восемь тысяч долларов. Из которых я заплатил лишь восемьсот. Если долго ждешь, то со временем все превращается в «коллекционный экземпляр». И мы тоже.
Грин устроился на заднем сиденье двухдверного автомобиля и смотрел в затылки своих спутников. У Джимми еще было полно волос – ярко крашенные, похожие на жесткий парик, они придавали ему вид дешевого сутенера. У Бенсона уже наметилась залысина – признак возраста. Бенсону было как минимум семьдесят. Свои первые роли он сыграл где-то в пятидесятом году. Молодой актер, он работал по контракту со студией и выполнял все, что ему поручали. Телевидение нанесло удар по студийной системе и вытеснило фильмы категории «Б» – Бенсон все это пережил. Он получил приз американской киноакадемии за лучшую роль второго плана, но так же, как и Кейдж, навсегда остался хорошо оплачиваемой рабочей лошадью. Последние десять лет он вообще не появлялся на экране. Возможно, он что-то делал на телевидении, но скорее всего, что нет. Он входил в число лучших актеров своего времени и заработал не на одну безбедную жизнь.
Когда проезжали мимо киностудии «Уорнер Бразерс», Кейдж спросил:
– Как дела у твоей дочери?
– Спасибо, хорошо, – ответил Бенсон.
На крыше одного из зданий комплекса стоял рекламный щит высотой в десять метров с изображением Хитер Бенсон. Она снялась в фильме, который выходил на экран через два месяца. «Еще только восемь недель», – гласила надпись на щите. Это был дорогой боевик с высокотехнологичными специальными эффектами об уничтожении Земли роботами. Хитер считалась настоящей звездой, самостоятельно ведущей проекты. Фильмы с ее участием собрали больше миллиарда долларов и автоматически давали ей повсюду «зеленый свет». Грин читал в какой-то газете, что она возглавляла собственную продюсерскую компанию и намеревалась стать режиссером. Уже сейчас она превзошла своего отца.
– А как твой сын? – спросил Бенсон голосом из диафрагмы.
Кейдж посмотрел на него исподлобья широко раскрытыми глазами, переваривая вопрос, и затем отвел взгляд в сторону.
– Он давно умер.
– О, извини, Джимми, извини, я не знал, – ответил Бенсон, вдруг необычно тихо, как испуганный мальчишка.
– Девять лет назад, – сказал Кейдж.
– Прости, я должен был знать, – продолжал оправдываться Бенсон. – Мне очень жаль. Как глупо.
– Ты не мог об этом знать.
Минуту они ехали молча. В машине было душно. Отработавший свое кондиционер не спасал от жары.
– А у вас есть дети, господин Грин? – спросил Бенсон, повернувшись к Грину.
– Нет, – ответил он.
– Вы многое теряете.
По бульвару Бархама они добрались до Голливудского шоссе.
– Господин Грин, у вас едва заметный акцент. Поскольку он практически неуловим, я не могу определить, откуда вы.
– Я из Голландии.
– Из Голландии? Я был там пару раз. Амстердам, Волендам, Маркен. А вы из какого города?
– Я родился в Гааге, но потом жил в десяти разных местах по всей стране.
– Мой отец тоже из Голландии, – сказал Кейдж. – Его звали Яп Каахман. После Первой мировой войны он переехал в Америку. А мой дед работал в кошерной мясной лавке в местечке под названием «Винтерсвяйк». Знаешь такое?
– Да, – ответил Грин. – Унылый уголок на востоке.
– Несколько лет назад я съездил туда и понял, почему дед так стремился оттуда уехать.
– Сколько вы уже живете в Голливуде? – поинтересовался Бенсон.
– Шестнадцать лет.
– Работы хватает?
– Сейчас трудные времена, – сказал Грин.
– А у кого они легкие? – спросил Кейдж, глядя в зеркало на противосолнечном козырьке и рассматривая волоски на своих ушах. – Ты в последнее время много снимался? – обратился он к Бенсону, не поворачиваясь к нему лицом.
– Нет, к сожалению, нет, – ответил Бенсон.
– Но ты действовал с умом и вкладывал свои барыши. А я нет, – признался Кейдж.
Бенсон покачал головой:
– Джимми, у тебя обо мне явно ошибочное представление.
– Ну да, один только дом на Малхолланде тянет миллиона на три-четыре.
– Тот дом я уже давно продал.
– Так ты уже там не живешь? Прекрасный был дом, – сказал Кейдж.
– Задолженность по налогам.
– Мне бы твои заботы.
– Не говори так, Джимми.
– Флойд, ты не знаешь, что такое настоящие проблемы, – назидательно сказал Кейдж.
– Если вы соревнуетесь в том, кто глубже сидит в дерьме, то я тоже с удовольствием поучаствую, – заметил Грин.
– Господа, предоставим академикам в этом разобраться, – сказал Бенсон. – В любом случае, счет за сегодняшние напитки оплачиваю я.
– Мне всегда приятно слышать, как люди проматывают свое состояние. – Кейджу не хватало такта, чтобы оставить Бенсона в покое.
– Это, как правило, довольно скучные истории, Джим.
– Но не для тех, кто живет в «Сант-Мартине», – не стесняясь, ответил Кейдж.
– Это в Голливуде?
– Да.
– Я снимался там дважды. Больше четверти века назад. Если там до сих пор так же отвратительно, как тогда, то я, пожалуй, действительно останусь при своих заботах.
– Я тоже живу в «Сант-Мартине», – признался Грин, словно хотел поддержать Кейджа в его явной нищете – как будто спать в пристанище для бедных без цента в кармане представляло собой нечто геройское.
– Ладно, господа, я угощу вас сегодня еще и ужином перед тем, как вы вернетесь к своим братьям по несчастью.
Бенсон замолчал на секунду. С шумом работали восемь цилиндров старенького «олдса».
– Я все потерял во время кризиса восемьдесят седьмого года, – вдруг открылся он.
– А у тебя много было? – тотчас захотел узнать Кейдж, словно стервятник.
– Прилично.
– И все потерял?
– Все.
– Боже, – прошептал Кейдж, обрадованный ответом.
Грин наклонился вперед и, слушая, прислонился к спинкам впереди стоящих кресел.
– Плохие консультанты? – спросил Кейдж.
– К сожалению, нет. Это было бы легче пережить. Нет, просто собственная слепая жадность. Многие тогда погорели, а некоторые полностью разорились. И я в том числе. Я активно вкладывал деньги в Японию и Юго-Восточную Азию. Я не обладал колоссальным состоянием, но его хватило бы мне еще на долгие-долгие годы. Развивающиеся рынки вскружили мне голову. Прибыли в сорок, пятьдесят процентов. Если бы так продолжалось хотя бы несколько лет, я стал бы миллионером.
– Ты и так им уже был, – сказал Кейдж.
– Да.
– Но ты разорился.
– Окончательно.
– На что же вы сейчас живете, если больше не снимаетесь? – спросил Грин, одержимый мыслями о еде, ночлеге, билетах на автобус и прачечных. – За счет семьи?
– Семьи? – фыркнув, покачал головой Бенсон. – Нет, господин Грин. Я сам зарабатываю.
– Ты же только что сказал, что больше не работаешь, – заметил Кейдж.
– Не как актер.
– Почему?
– Кто будет сейчас писать роли для толстых стариков? Я не работаю, потому что для толстых стариков работы нет.
– А чем вы занимаетесь? – поинтересовался Грин.
– Я работаю электриком. Да, я стал простыми рабочим.
Джимми Кейдж в изумлении посмотрел на него:
– Электриком? Ты? Да у тебя «Оскар» дома стоит! Неужели нет никакой другой работы?
– Я не единственный безработный обладатель «Оскара». Владелец предприятия, куда я каждый день хожу, мной доволен. Он страстный поклонник нескольких фильмов с моим участием. У меня свободный график, да и платят неплохо. Не думаю, что он делает на мне деньги. Все, что я зарабатываю, он полностью мне выплачивает. Я для него своего рода талисман, так же, как для английских духовых оркестров козел или бульдог. Его зовут Бенни Зар. Персидский израильтянин. К счастью, действительно настоящий киноман. Бежал, когда к власти пришли фундаменталисты, для которых существует только одно «изображение». Когда они закрыли все кинотеатры, он бежал. Если господин Зар устраивает вечеринки, я всегда присутствую.
– Но разве человека вашего калибра не должна кормить его профессия? – спросил Грин.
– Нет, господин Грин.
– Где ты сейчас живешь? – спросил Кейдж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32