-- Точно так, слышим.
-- Мало только слышать,-- продолжал свою проповедь
фельдкурат.-- В окружающем вас мраке, болваны, не снизойдет к
вам сострадание всевышнего, ибо и милосердие божье имеет свои
пределы. А ты, осел, там, сзади, не смей ржать, не то сгною
тебя в карцере; и вы, внизу, не думайте, что вы в кабаке!
Милосердие божье бесконечно, но только для порядочных людей, а
не для всякого отребья, не соблюдающего ни его законов, ни
воинского устава. Вот что я хотел вам сказать. Молиться вы не
умеете и думаете, что ходить в церковь -- одна потеха, словно
здесь театр или кинематограф. Я вам это из башки выбью, чтобы
вы не воображали, будто я пришел сюда забавлять вас и
увеселять. Рассажу вас, сукиных детей, по одиночкам -- вот что
я сделаю. Только время с вами теряю, совершенно зря теряю. Если
бы вместо меня был здесь сам фельдмаршал или сам архиепископ,
вы бы все равно не исправились и не обратили души ваши к
господу. И все-таки когда-нибудь вы меня вспомните и скажете:
"Добра он нам желал..."
Из рядов подштанников послышалось всхлипывание. Это рыдал
Швейк.
Фельдкурат посмотрел вниз. Швейк тер глаза кулаком. Вокруг
царило всеобщее ликование.
-- Пусть каждый из вас берет пример с этого человека,--
продолжал фельдкурат, указывая на Швейка.-- Что он делает?
Плачет. Не плачь, говорю тебе! Не плачь! Ты хочешь исправиться?
Это тебе, голубчик, легко не удастся. Сейчас вот плачешь, а
вернешься в свою камеру и опять станешь таким же негодяем, как
и раньше. Тебе еще придется поразмыслить о бесконечном
милосердии божьем, долго придется совершенствоваться, пока твоя
грешная душа не выйдет наконец на тот путь истинный, по коему
надлежит идти... Днесь на наших глазах заплакал один из вас,
захотевший обратиться на путь истины, а что делают все
остальные? Ни черта. Вот, смотрите: один что-то жует, словно
родители у него были жвачные животные, а другой в храме божьем
ищет вшей в своей рубашке. Не можете дома чесаться, что ли?
Обязательно во время богослужения надо. Смотритель, вы совсем
не следите за порядком! Ведь вы же солдаты, а не какие-нибудь
балбесы штатские, и вести себя должны, как полагается солдатам,
хотя бы и в церкви. Займитесь, черт побери, поисками бога, а
вшей будете искать дома! На этом, хулиганье, я кончил и требую,
чтобы во время обедни вы вели себя прилично, а не как прошлый
раз, когда в задних рядах казенное белье обменивали на хлеб и
лопали этот хлеб при возношении святых даров.
Фельдкурат сошел с кафедры и проследовал в ризницу, куда
направился за ним и смотритель. Через минуту смотритель вышел,
подошел прямо к Швейку, вытащил его из кучи двадцати
подштанников и отвел в ризницу.
Фельдкурат сидел, развалясь, на столе и свертывал себе
сигарету. Когда Швейк вошел, фельдкурат сказал:
-- Ну, вот и вы. Я тут поразмыслил и считаю, что раскусил
вас как следует. Понимаешь? Это первый случай, чтобы у меня в
церкви кто-нибудь разревелся.
Он соскочил со стола и, тряхнув Швейка за плечо, крикнул,
стоя под большим мрачным образом Франциска Салеского:
-- Признайся, подлец, что ревел ты только так, для смеха!
Франциск Салеский вопросительно глядел на Швейка. А с
другой стороны на Швейка с изумлением взирал какой-то
великомученик. В зад ему кто-то вонзил зубья пилы, и какие-то
неизвестные римские солдаты усердно распиливали его. На лице
мученика не отражалось ни страдания, ни удовольствия, ни сияния
мученичества. Его лицо выражало только удивление, как будто он
хотел сказать: "Как это я, собственно, дошел до жизни такой и
что вы, господа, со мною делаете?"
-- Так точно, господин фельдкурйт,-- сказал Швейк
серьезно, все ставя на карту,-- исповедуюсь всемогущему богу и
вам, достойный отец, я должен признаться, что ревел, правда,
только так, для смеху. Я видел, что вам недостает только
кающегося грешника, к которому вы тщетно взывали. Ей-богу, я
хотел доставить вам радость, чтобы вы не разуверились в людях.
Да и сам я хотел поразвлечься, чтобы повеселело на душе.
Фельдкурат пытливо посмотрел на простодушную физиономию
Швейка. Солнечный луч заиграл на мрачной иконе Франциска
Салеского и согрел удивленного мученика на противоположной
стене.
-- Вы мне начинаете нравиться,-- сказал фельдкурат, снова
садясь на стол.-- Какого полка?-- спросил он, икая.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, что принадлежу
и не принадлежу к Девяносто первому полку и вообще не знаю, что
со мною происходит.
-- А за что вы здесь сидите? -- спросил фельдкурат, не
переставая икать.
Из часовни доносились звуки фисгармонии, заменявшей орган.
Музыкант-учитель, которого посадили за дезертирство, изливал
свою душу в самых тоскливых церковных мелодиях. Звуки эти
сливались с икотой фельдкурата в какой-то неведомой доселе
дорической гамме.
-- Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я, по правде
сказать, не знаю, за что тут сижу. Но я не жалуюсь. Мне просто
не везет. Я стараюсь как получше, а выходит так, что хуже не
придумаешь, вроде как у того мученика на иконе.
Фельдкурат посмотрел на икону, улыбнулся и сказал:
-- Ей-богу, вы мне нравитесь! Придется порасспросить о вас
у следователя. Ну, а больше болтать с вами я не буду. Скорее бы
отделаться от этой святой мессы. Kehrt euch! Abtreten!/ Кругом!
Марш! (нем.)/
Вернувшись в родную семью голоштанников, стоявших у
амвона, Швейк на вопросы, чего, мол, фельдкурат от него хотел,
ответил очень сухо и коротко:
-- В стельку пьян.
За следующим номером программы -- святой мессой -- публика
следила с напряженным вниманием и нескрываемой симпатией. Один
из арестантов даже побился об заклад, что фельдкурат уронит
чашу с дарами. Он поставил весь свой паек хлеба против двух
оплеух -- и выиграл.
Нельзя сказать, чтобы чувство, которое наполняло в часовне
души тех, кто созерцал исполняемые фельдкуратом обряды, было
мистицизмом верующих или набожностью рьяных католиков. Скорее
оно напоминало то чувство, какое рождается в театре, когда мы
не знаем содержания пьесы, а действие все больше запутывается и
мы с нетерпением ждем развязки. Все были захвачены
представлением, которое давал фельдкурат у алтаря. Арестанты не
спускали глаз с ризы, надетой наизнанку: все с воодушевлением
следили за спектаклем, разыгрываемым у алтаря, испытывая при
этом эстетическое наслаждение.
Рыжий министрант, дезертир из духовных, специалист по
мелким кражам в Двадцать восьмом полку, честно старался
восстановить по памяти весь ход действия, технику и текст
святой мессы. Он был для фельдкурата одновременно и
министрантом и суфлером, что не мешало святому отцу с
необыкновенной легкостью переставлять целые фразы. Вместо
обычной мессы фельдкурат раскрыл в требнике рождественскую
мессу и начал служить ее к вящему удовольствию публики. Он не
обладал ни голосом, ни слухом, и под сводами церкви раздавались
визг и рев, словно в свином хлеву.
-- Ну и нализался сегодня, нечего сказать,-- с огромным
удовлетворением отметили перед алтарем.-- Здорово его развезло!
Наверное, опять где-нибудь у девок напился.
Пожалуй, уже в третий раз у алтаря звучало пение
фельдкурата "Ite, missa est", напоминавшее воинственный клич
индейцев, от которого дребезжали стекла. Затем фельдкурат еще
раз заглянул в чашу, проверить, не осталось ли там еще хоть
капли вина, поморщился и обратился к слушателям:
-- Ну, а теперь, подлецы, можете идти домой. Конец. Я
заметил, что вы не проявляете той набожности, которую подобало
бы проявить в церкви перед святым алтарем. Хулиганы! Перед
лицом всевышнего вы не стыдитесь громко смеяться и кашлять,
харкать и шаркать ногами... даже при мне, хотя я здесь вместо
девы Марии, Иисуса Христа и бога отца, болваны! Если это
повторится впредь, то я с вами расправлюсь как следует. Вы
будете знать, что существует не только тот ад, о котором я вам
позапрошлый раз говорил в проповеди, но и ад земной! Может
быть, от первого вы и спасетесь, но от второго вы у меня не
отвертитесь. Abtreten!
Фельдкурат, так хорошо и оригинально проводивший в жизнь
старый избитый обычай посещения узников, прошел в ризницу,
переоделся, велел себе налить церковного вина из громадной
оплетенной бутыли, выпил и с помощью рыжего министранта сел на
свою верховую лошадь, которая была привязана во дворе. Но тут
он вспомнил о Швейке, слез с лошади и пошел в канцелярию к
следователю Бернису.
Военный следователь Бернис был прежде всего светский
человек, обольстительный танцор и распутник, который невероятно
скучал на службе и писал немецкие стихи в свою записную книжку,
чтобы всегда иметь наготове запасец. Он представлял собой
важнейшее звено аппарата военного суда, так как в его руках
было сосредоточено такое количество протоколов и совершенно
запутанных актов, что он внушал уважение всему военно-полевому
суду на Градчанах. Он постоянно забывал обвинительный материал,
и это вынуждало его придумывать новый, он путал имена, терял
нити обвинения и сучил новые, какие только приходили ему в
голову; он судил дезертиров за воровство, а воров -- за
дезертирство; устраивал политические процессы, высасывая
материал из пальца; он прибегал к разнообразнейшим фокусам,
чтобы уличить обвиняемых в преступлениях, которые тем никогда и
не снились, выдумывал оскорбления его величества и эти им самим
сочиненные выражения инкриминировал тем обвиняемым, материалы
против которых терялись у него в постоянном хаосе служебных
актов и других официальных бумаг.
-- Servus! / Привет! (лат.)/ -- сказал фельдкурат, подавая
ему руку.-- Как дела?
-- Неважно,-- ответил военный следователь Бернис.--
Перепутали мне материалы, теперь в них сам черт не разберется.
Вчера я послал начальству уже отработанный материал об одном
молодчике, которого обвиняют в мятеже, а мне все вернули назад,
дескать, потому, что дело идет не о мятеже, а о краже
консервов. Кроме того, я поставил не тот номер. Как они и до
этого добрались, ума не приложу!
Военный следователь плюнул.
-- Играешь еще в карты?-- спросил фельдкурат.
-- Продулся я в карты. Последний раз играли мы с
полковником, с тем плешивым, в макао, так я все ему просадил.
Зато у меня на примете есть одна девочка... А ты что
поделываешь, святой отец?
-- Мне нужен денщик,-- сказал фельдкурат,-- Последний мой
денщик был старик бухгалтер, без высшего образования, но
скотина первоклассная. Вечно молился и хныкал, чтобы бог
сохранил его от беды и напасти, ну, я его и послал с маршевым
батальоном на фронт. Говорят, этот батальон расколошматили в
пух и прах. Потом мне прислали одного молодчика, который ничего
не делал, только сидел в трактире и пил на мой счет. Этого бы
еще можно было вытерпеть, да уж очень у него ноги потели.
Пришлось и его послать с маршевым батальоном. А сегодня нашел я
одного типа, который во время проповеди, смеху ради,
разревелся. Вот такого-то мне и нужно. Фамилия его Швейк, а
сидит в шестнадцатой. Интересно бы знать, за что его посадили и
нельзя ли мне его как-нибудь вытащить оттуда?
Следователь стал рыться в ящиках стола, отыскивая дело
Швейка, но, как всегда, не мог ничего найти.
-- Наверно, у капитана Лингардта,-- сказал он после долгих
бесплодных поисков.-- Черт их знает, куда у меня пропадают все
дела! Видно, я их послал Лингардту. Позвоню-ка ему... Алло! У
телефона следователь поручик Бернис. Господин капитан, будьте
добры, нет ли там у вас бумаг относительно некоего Швейка?
Должны быть у меня?.. Странно... Сам от вас принимал?
Действительно странно. Сидит в шестнадцатой... Да, я знаю,
господин капитан, что шестнадцатая у меня. Но я думал, что
бумаги о Швейке где-нибудь там у вас валяются... Вы просите с
вами так не говорить? У вас ничего не валяется? Алло! Алло!
Огорченный Бернис присел к столу и принялся осуждать
беспорядок в ведении следствия. Между ним и капитаном
Лингардтом давно уже существовала неприязнь, причем ни один не
хотел уступать. Если бумага, относившаяся к делам Лингардта,
попадала в руки к Бернису, то Бернис засовывал ее так далеко,
что потом уже никто не мог ее найти. Лингардт то же самое делал
с бумагами, относящимися к делам Берниса. Точно так же
пропадали и приложения к делам / Тридцать процентов людей,
сидевших в гарнизонной тюрьме, пробыли там всю войну и ни разу
не были на допросе. (Прим. автора.)/.
(Дело Швейка было найдено в архиве военно-полевого суда
только после переворота со следующей пометкой: "Намеревался
сбросить маску лицемерия и открыто выступить против особы
нашего государя и нашего государства". Дело Швейка было
засунуто среди бумаг какого-то Йозефа Куделя. На обложке дела
был поставлен крестик, а под ним: "Приведено в исполнение" и
дата.)
-- Итак, пропал у меня Швейк,-- сказал Бернис.-- Велю
вызвать его сюда и, если он ни в чем не признается, отпущу. Я
прикажу отвести его к тебе, а остальное ты уж сам устроишь в
полку.
После ухода фельдкурата следователь Бернис велел привести
к себе Швейка. Но он заставил его ждать за дверьми, так как в
этот момент получил телефонограмму из полицейского управления о
том, что затребованный материал к обвинительному акту No 7267,
касающийся рядового пехоты Мейкснера, был принят канцелярией No
1 за подписью капитана Лингардта.
Швейк между тем разглядывал канцелярию военного
следователя.
Нельзя сказать, чтобы обстановка здесь оставляла чересчур
благоприятное впечатление, особенно фотографии различных
экзекуций, произведенных армией в Галиции и в Сербии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16