– Не знаю, о чем вы хотите спросить меня, – произнесла Роуз, помешивая суп длинной деревянной лопаткой. – Я не была знакома с Генри.
– Но вы знаете мадам де Бове. – Зак заметил под переплетенными кронами ивы и жасмина серую, изъеденную непогодой скамью и направился к ней, вспугнув пересмешника. Перелетев на галерею второго этажа, он недовольно чирикнул оттуда.
– Она родилась не здесь, не так ли?
Роуз бросила пристальный взгляд, ее глаза подозрительно сузились. Но, по-видимому, она решила, что ответ не принесет никакого вреда, и поэтому мрачно выдохнула:
– Ее мама и папа приехали сюда из Франции пятнадцать лет назад.
В 1848 году, высчитал Зак, произведя в голове несложный подсчет. По всей Европе тогда прокатились революции. Вряд ли было простым совпадением то, что семья Маре покинула страну именно в этот год. Но вслух Зак произнес:
– Сколько времени вы с ней?
– Я была первой рабыней, которую они купили. Мне было шестнадцать, столько же, сколько мисс Эммануэль. – Роуз очистила трехзубчатую лопатку о край медного горшка. – И с тех пор я с ней постоянно.
Зак почувствовал, что в нем растет раздражение. Вряд ли он сможет узнать здесь что-либо полезное. Трудно понять эту преданность, даже любовь, которую многие рабы чувствуют к своим хозяевам. Заку было неприятно думать, что женщина, к которой он чувствует симпатию, имела в собственности человека, словно какую-то вещь.
– Это ее отец, доктор Маре, подарил вас Эммануэль? – сухо спросил он.
Лопатка с грохотом упала на камни. Уперев руки в бока, Роуз резко повернулась к нему.
– Вы думаете, я рабыня? Ну, тогда я скажу вам, что так же свободна, как и вы. О, одно время я принадлежала цветному господину. Иногда он избивал меня до полусмерти только для того, чтобы показать, что он выше меня по положению. Он решил продать меня на пристани в тот день, когда семья Маре приехала из Франции. Они купили меня прямо там, на берегу, но быстро освободили. И я отработала до цента все, что они заплатили.
Изящным движением она подхватила лопатку и стала вновь помешивать содержимое котелка.
– Вы не знаете мисс Эммануэль, – произнесла Роуз, не глядя на него, – если думаете, что она когда-либо имела рабов. Она и Филипп были единодушны в том, что рабство – это зло.
– Из ваших слов я делаю вывод, что в других вопросах их мнения расходились.
Мулатка бросила на него быстрый взгляд и отвернулась.
– Я не говорила этого. – Она плотно сжала губы.
Зак понял, что вряд ли узнает что-то еще на этот счет. Вздохнув, он закинул ногу на ногу и произнес:
– Расскажите мне о Жаке Маре и его жене.
– Я хочу, чтобы ты поговорил со всеми, кто связан с больницей Сантера, – сказал Зак Хэмишу, когда они обедали в небольшом итальянском кафе около штаба.
Хэмиш поднял лицо от тарелки со спагетти, его глаза стали круглыми, как у совы.
– С каждым?
– Да. Пару человек отправь просмотреть папки на всех пациентов, которые за прошедший год скончались или подверглись ампутации.
– Ты думаешь, что искать надо там? – спросил Хэмиш, доставая из кармана записную' книжку. – Больных, которые могли быть чем-нибудь недовольны?
– Нет, но я хочу, чтобы вы сконцентрировались на людях, с которыми работал Сантер. На таких, как этот англичанин Ярдли. Посмотрите, что можно раскопать насчет него. Он утверждает, что прошлой ночью был с другом. Узнайте, кто этот человек, и постарайтесь найти кого-нибудь, кто мог бы подтвердить, что они были вместе. Англичанин говорит, что он не спорил с Сантером, но у меня есть ощущение, что здесь что-то скрывается.
Кивнув, Хэмиш открыл записную книжку с полотняным переплетом и начал составлять список, царапая бумагу тупым коротким карандашом.
– Затем надо проверить эту молодую женщину, Клер Ла Туш, – продолжил Зак. – Она – добровольный помощник, но, похоже, не очень ладила с Сантером. Может, ты сможешь разузнать, по какой причине.
Хэмиш перестал делать пометки в блокноте.
– А мадам де Бове?
– Я о ней позабочусь.
Хэмиш зашевелил усами и закусил губу.
– Ты не можешь ее подозревать.
Зак протянул руку, чтобы отломить кусок итальянского хлеба, который пекли в этом кафе.
– Почему бы и нет?
– Ну, прежде всего она женщина…
– Ха! Хочешь сказать, что убийства совершают только мужчины?
Хэмиш отрицательно покачал головой:
– Но не такие.
– А какие? Не думаю, что мы знаем мадам де Бове достаточно хорошо. – Зак встал. – Мне нужен список всех, кто приходил на кладбище, и тех, кто не появился там, хотя и должен был бы это сделать. – Этим вечером Заку надо было отправляться к Батлеру, и встреча могла затянуться, поскольку у генерала были далеко идущие планы по передаче конфискованных сахарных плантаций вместе с их чернокожими работниками перекупщикам с Севера.
Хэмиш кивнул и похлопал по записной книжке:
– Я все запишу, не волнуйся. – Зак улыбнулся, и Хэмиш недоуменно насупил брови: – Что в этом смешного?
Но Зак только усмехнулся и направился прочь.
– Возможно, теперь ты будешь разумнее, – произнесла Мари-Тереза де Бове, сидя в кресле и вяло обмахиваясь пальмовым веером в затхлом жарком полуденном воздухе. – Доминик должен уехать с нами в Бо-Ла. По крайней мере, на несколько месяцев.
Эммануэль и мать ее погибшего мужа сидели в задней галерее дома, выстроенного в стиле Ренессанса, но с греческими мотивами. С галереи было хорошо видно, как Доминик и его дед Жан-Ламбер играют с лошадиными подковами на маленькой лужайке. Жан-Ламберу было семьдесят шесть, но, несмотря на возраст, этот худой седовласый человек, приволакивающий ногу после случившегося прошлым маем сердечного приступа, все еще увлекался детской игрой в метание подков.
Когда-то фамильный дом располагался на улице Урсулин, в старом квартале. Но в связи с расширением города и постоянным наплывом нищих эмигрантов пришлось перебраться на Эспланад-авеню. Эта улица располагалась на высоком берегу, тянущемся к северо-западу от города, от Вье-Кер до Байу-Сент-Джон. Де Бове были одними из наиболее уважаемых и состоятельных жителей города. На протяжении нескольких поколений они как-то ухитрялись избежать разнообразных соблазнов, обанкротивших множество старых креольских семейств. Азартные игры и пьянство, дуэли и приверженность к «пласажам» – цветным любовницам, для которых белые мужчины строили роскошные дома, не привлекали их. Основой благосостояния де Бове была обширная сахарная плантация, известная как Бо-Ла, на Байу-Креве, но семейство уже давно освоило и другие занятия: морские перевозки, банковские операции, мелкое производство и операции с недвижимостью. Оккупация города войсками северян привела к большим потерям, однако не разрушила до основания состояние де Бове, как и у многих в этом городе.
Стоя у чугунных литых перил, Эммануэль с улыбкой наблюдала, как ее сын готовится к броску. Но когда она снова увидела хмурое лицо его бабушки, улыбка медленно сползла с ее лица.
– Это слишком щедро, – сказала она. – Кое-что из того, что мы слышим о патрулях янки, является преувеличением, но, боюсь, не все. Я чувствую себя спокойнее, когда мой мальчик здесь.
– Спокойнее? В городе? – Мари-Тереза нахмурилась. Она была моложе своего мужа лет на двенадцать или даже больше – высокая, все еще привлекательная, с серебристыми волосами, гордой осанкой и блестящими серыми глазами. – А если начнется желтая лихорадка?
Обычно все, кто мог себе это позволить, летом уезжали в загородные владения, спасаясь от частых эпидемий. Только в этом году присутствие недисциплинированных солдат-янки и действия партизан-конфедератов сделали пребывание в поместьях более опасным, чем в городе. К тому же на сей раз смертоносная лихорадка обошла Новый Орлеан стороной.
– Думаю, в этом году эпидемий не будет, – убеждала Эммануэль.
Мари-Тереза презрительно выдохнула; это был чисто галльский звук.
– Пф-ф-ф. Из-за нескольких прорытых каналов и осушенных болот? Это что-то меняет?
Сжав поручень, Эммануэль постаралась справиться с раздражением. Они обсуждали эту тему уже много раз, но Мари-Терезе так и не удавалось переубедить невестку.
– Очищая город, янки заботились исключительно о себе, – продолжала Мари-Тереза. – Они знают, что в случае эпидемии умрут первыми.
Эммануэль оттолкнулась от поручней.
– В первую очередь – но не только о себе.
Мари-Тереза элегантно пожала плечами:
– Умирают самые слабые.
Это прозвучало бестактно по отношению к молодой женщине, которая потеряла от лихорадки мать, а через пять лет и отца. Но и у Мари-Терезы эпидемия унесла двух сыновей.
Игра с подковами близилась к концу. Доминик со смехом побежал к конюшням, что располагались за домом, а Жан-Ламбер начал медленно и осторожно подниматься по ступенькам на галерею, опираясь на руку своего раба – массивного мулата Батиста.
Мари-Тереза отложила веер. Ее золотое кольцо звякнуло, ударившись о край железного стола.
– Это правда, что сказал Доминик? – спросила она. – Какой-то янки приходил к тебе в больницу Сантера?
Только через секунду Эммануэль поняла, что Мари-Тереза говорит об убийстве Генри Сантера.
– Он служит у генерала Батлера, – ответила Эммануэль, наблюдая, как Жан-Ламбер поднимается по ступеням, – начальником военной полиции.
– Вряд ли он побеспокоит тебя снова, – произнес Жан-Ламбер. От одышки его голос был неровным. – Бену Батлеру и его банде убийц и воров нет никакого дела до убитого южанина. – С помощью раба он опустился в белоснежное кресло-качалку. Его лицо слегка исказилось от боли. – Спасибо, Батист, – тихо произнес он.
– Не думаю, что майор Купер бросит расследование, – сдавленно произнесла Эммануэль.
Старик очень медленно повесил трость на ручку кресла и полез в карман за трубкой и кисетом.
– Ты, похоже, гордишься этим?
Эммануэль покачала головой:
– Нет, если ты подразумеваешь тщеславие.
Жан-Ламбер перестал набивать трубку и посмотрел на нее. В его взгляде промелькнуло некоторое удивление. У Филиппа были такие же синие глаза. И у Доминика тоже глаза викинга, как называл их Жан-Ламбер.
– А-а… Он, похоже, человек долга? Хочет поймать убийцу, поскольку это входит в его обязанности? Хорошо. – Он сунул трубку в рот и сжал ее зубами. – Интересно.
Эммануэль ничего не ответила, хотя она начала подозревать, что Зак Купер полон решимости найти убийцу и по другим причинам. В конце концов, как начальник военной полиции он должен был поддерживать порядок и наблюдать за всем в городе – от конфискации и распределения имущества мятежников до очистки улиц и предоставления пищи и крова тысячам негров, потерявших работу, и бедняцкому населению города. То, что он пришел на кладбище прошлой ночью, было объяснимо. Но почему он принимает личное участие в расследовании смерти Генри Сантера?
– Долг и честь? – насмешливо произнесла Мари-Тереза. – У янки? Сомневаюсь. Если бы Генри не убили таким странным образом, на следующий день никто бы об этом случае и не вспомнил.
Жан-Ламбер зажег спичку, но его рука замерла в воздухе. Он посмотрел на жену; в его глазах читались сдержанная неприязнь и враждебность.
– Человек не волен выбирать, как ему умереть.
Мари-Тереза ответила ему таким же холодным взглядом.
– Это зависит от жизни, которую он ведет, от друзей, которых выбирает.
Жан-Ламбер, потягивая трубку, ничего не ответил. Мари-Тереза повернулась к Эммануэль и отрывисто произнесла:
– Ты должна немедленно закрыть больницу.
Эммануэль возразила:
– Нет. Она будет работать.
Жан-Ламбер кивнул с молчаливым одобрением, но Мари-Тереза резко выдохнула, издав типично французское «пффф». В ее понимание благопристойности и респектабельности не укладывалось то обстоятельство, что супруга одного из де Бове трудится в лечебнице.
– Во вторник у нас будет собрание, – наконец произнесла Мари-Тереза, – на котором мы будем шить рубашки для пленных солдат Конфедерации. Их держат на Шип-Ай-ленде. Ты к нам присоединишься?
Мари-Тереза устраивала такие мероприятия каждый месяц и всегда приглашала на них Эммануэль. Но невестка ни разу не присутствовала, хотя знала, что это не улучшает ее репутацию в глазах окружающих. Чуть вздохнув, она произнесла:
– Я постараюсь. Но после того как не стало Генри, работы в больнице невпроворот.
– Тогда брось ее, – произнесла Мари-Тереза.
Эммануэль стиснула зубы, но ничего не ответила. Жан-Ламбер кашлянул, заполняя неловкую паузу.
– Сегодня вечером будут поминки – ты слышала об этом? – Наклонив голову, он сосредоточился на трубке. – Майор унионистов, о котором ты нам говорила, придет туда?
– Конечно, нет, – поспешно произнесла Мари-Тереза. – Появляться там, где поминают покойника? Даже у янки хватит такта, чтобы этого не делать.
Эммануэль бросила взгляд поверх сада в направлении конюшен, над которыми на фоне полуденного неба начали собираться бело-голубые облака.
– Он будет там.
Уже спускались сумерки, когда Эммануэль повернула на улицу Конти. Из садов доносился стрекот кузнечиков, громкий и отчетливый в жарком спокойном воздухе. В полдень, после того как она покинула Эспланад-авеню и вернулась домой, прошел короткий дождь. Теперь небо снова было чистым, ярко светила полная луна.
Эммануэль уловила отдаленный шум от расположенного на берегу кабаре: в субботний вечер ни война, ни оккупация не способны были помешать людям собираться в тавернах, бильярдных залах и борделях. Но дома на улице Конти были тихими, воздух напоен запахом жаренного в оливковом масле чеснока, слышался тонкий звон фарфоровой посуды. Внезапно Эммануэль почувствовала себя одинокой. Ей стало казаться, что кто-то крадется за ней, столь слабой и беззащитной. Эммануэль пыталась отогнать этот страх, но он шел за ней по пятам. Кое-как она добралась до угла Бургунди-стрит и увидела высокое узкое здание – городской дом Генри Сантера и его сестры Элис. За стоящим у дома фонарем виднелись дугообразные ворота и грациозная каменная лестница. Жилыми были второй и третий этажи дома.
Когда Эммануэль вошла в помещение, она обнаружила, что здесь уже полно народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36