Наслаждайся, если тебе приятно, человеческими уродствами, но не жди того же от меня.
Верран проглотила резкий ответ. Она посмотрела на сына, почувствовала боль за его маской ледяного равнодушия и вспомнила, каким несчастным он ощущал себя все эти годы. Ей стало гораздо легче справиться с гневом и отвращением, и она мягко заговорила:
— Террз, минуту назад ты усмотрел причины моего недоверия к Познанию в элементарном невежестве. Я признала возможность этого. Так почему бы и тебе не сделать то же самое? Твоя нелюбовь и недоверие к себе подобным, возможно, также основываются на невежестве. Не стоит ли и тебе подождать с суждениями до того времени, когда ты сможешь встретиться с человеческой расой и узнать ее?
— Вряд ли мне представится такая возможность.
— А почему бы и нет? — сказала она осторожно. — Когда-нибудь тебе предстоит встретить других людей. Быть может, мы покинем пещеры. Вероятно, это произойдет не скоро, — добавила она, заметив, как изменилось выражение лица сына.
— Нет. Это невозможно, — отрезал он.
— Даже если бы я попросила тебя об этом одолжении?
— Если тебе это так нужно, мама, иди. Я знаю, тебе очень хочется. Но не жди, что я пойду с тобой, даже думать об этом не собираюсь.
— Почему? — с вызовом спросила она. — Боишься, сынок? Боишься света? Или просто боишься увидеть, что ошибался?
— Ни то, ни другое. Я не боюсь, мне просто неинтересно. Я уже был наверху, и не раз. И убедился, что Поверхность холодная, пустынная и рождает отчаяние.
— Ты же видел только Гравулову пустошь. Нельзя по ней судить!
— Более того, — продолжал Террз беспощадно, — не так уж мало я знаю о людях, как тебе кажется. История вардрулов сохранила достаточно сведений, и, судя по ним, большинство людей отвратительны.
— Вряд ли вардрулы вправе судить об этом. Они были отрезаны от человечества на протяжении сотен, возможно, даже тысяч лет. Они существа совершенно иного порядка, не способные нас понять. К тому же у них нет письменных свидетельств. Их история — это древние легенды, которые не стоит принимать всерьез.
— Опять ты судишь предвзято. Для тебя существует только одна форма доказательств, один способ сохранения информации, а все остальные ты отвергаешь, как несостоятельные.
— А ты предпочитаешь полагаться на древние воспоминания чуждой расы, но никак не на собственные наблюдения. У тебя есть возможность самому увидеть мир, но тебе дороже басни вардрулов. Кто из нас страдает узостью мышления?
— Разве я не наблюдал людей своими глазами? Я видел себя, видел тебя. Я изучал два превосходных образца рода человеческого и обнаружил уродство, физическую и моральную ущербность и глубокую дисгармонию. Я наблюдал это в течение двадцати пяти больших венов. Вполне достаточно! Вряд ли стоит выбираться наружу, чтобы лишний раз подтвердить давно сделанные выводы.
— Террз, у тебя совершенно извращенные суждения.
— Не думаю. По крайней мере, это мои суждения, мама. И тебе не удастся навязать мне свои.
— Навязать? Почему ты постоянно говоришь так, будто мы противники? Разве нам обязательно нужно ссориться?
— Нет, при условии, что ты признаешь мое право думать и чувствовать по-своему.
— Я его признаю.
— Да? Так не пытайся удержать меня, мама. Не запирай меня в клетку.
— Дорогой, я как раз пытаюсь тебя из этой клетки выпустить. Как бы я хотела, чтобы ты понял: я люблю тебя и желаю тебе только добра. И прошу, не смотри на меня такими злыми глазами. Я не враг тебе.
Очевидно, ее мольба тронула его сердце. Террз изобразил подобие улыбки, тряхнул головой и воздержался от ответа. Легко коснувшись рукой ее плеча, он наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй примирения на ее щеке. Она не смогла сдержать дрожь от прикосновения щупальцев, которые появились теперь на руках ее сына.
Террз почувствовал ее состояние, перевел взгляд темных глаз на свои преображенные конечности и едва слышно произнес:
— Я не ощущаю единения с кланом.
Пока он смотрел, свечение его рук начало угасать. Губы Террза сжались в гримасе разочарования. Возможно, всплеск эмоций ослабил его только нарождающееся Познание, а возможно, эффект оказался менее стойким, нежели он ожидал. Во всяком случае свет заколебался, щупальца утратили гибкость, форма пальцев восстановилась, и через несколько мгновений руки юноши обрели привычную форму.
Верран незаметно для себя вздохнула с облегчением. Террз услыхал этот вздох. Брови его нахмурились, и он, желая ее уязвить, произнес:
— В следующий раз это продлится дольше.
— Ты намерен навсегда изменить свои руки? — как можно более безразлично спросила она.
Любой другой тон вызвал бы у Террза враждебность.
— Термин «навсегда» неуместен. Как только я овладею Познанием, смогу принимать облик человека и вардрула по собственному усмотрению. Все будет зависеть от меня.
— Но ты ведь отказываешься открыть свой ум знанию, которое позволило бы тебе принять обоснованное решение. Ты мыслишь однобоко. Террз, ты не видишь…
— Мама, оставь эту тему, иначе мы снова поссоримся, а ни один из нас этого не хочет. Я в состоянии во всем разобраться. Но тебе следует смириться с тем фактом, что моя жизнь — здесь, в пещерах. Рано или поздно я достигну гармонии как для себя, так и для своих сыновей.
— Сыновей? Ты собираешься иметь детей? — Верран едва сдержала улыбку. Террз сам был ребенком, по крайней мере, в глазах матери. Тем не менее его реплика дала ей новое оружие. — Конечно, когда-нибудь у тебя будет сын. Твоя обязанность продолжить род Грижни, ибо этого, без сомнения, жаждал бы твой отец. Но тогда придется покинуть пещеры и подняться на Поверхность, чтобы найти жену. Здесь ведь ты жены не найдешь.
— Как раз наоборот. У меня есть все основания надеяться, что Змадрк Ридсвилщ вскоре согласится принять меня в свой клан как брата и претендента на его дочь Змадрк Четырнадцатую.
На миг Верран лишилась дара речи, а потом сказала, не подумав:
— Это… нелепее… никогда ничего не слышала!
— Нелепее, мама? — В вопросе Террза прозвучало холодное высокомерие отца.
— Это невозможно!
— Разве?
— Да, невозможно! Ты ведь шутишь, правда? — Она видела, однако, что он вовсе не шутит. — Какой толк в том, что патриарх Змадрк примет тебя в клан? Ты же не сможешь быть братом-супругом для вардрулки.
— Смогу, если захочу.
— Нет, если только мое слово что-то значит…
— Не значит! Прости мою непочтительность, мама, но я взрослый и буду поступать так, как сочту нужным.
— Ты еще не взрослый. Ты мальчишка. И этот нелепый план доказывает твою незрелость. У тебя запросы, свойственные подростку, а вокруг нет ни одной девушки. И ты сходишь с ума. Тебе следует побывать на Поверхности, и как можно скорее. Это просто необходимо.
— Все совсем не так, как тебе кажется. Не в этом дело. Я остаюсь здесь, чтобы вступить в клан Змадрков.
— Террз, я начинаю сомневаться в здравости твоего рассудка. Ладно, отметем все остальное, но подумай о сыновьях, которых ты, по собственному твоему признанию, хочешь иметь. Пусть твои пальцы могут стать белыми и извиваться, как змеи, однако это не превратит тебя в вардрула и совсем не значит, что твоя сестра-супруга сможет принести тебе потомство.
— Пока нет, но все еще изменится. В записях архипатриарха Фал-Грижни упоминается секрет гибридизации. Таким путем получился наш мутант Нид. Точно такая же процедура потребуется для моего союза с Четырнадцатой и для гармонии со всем кланом. Это лишь вопрос времени, мама, причем времени скорого.
У Верран не нашлось ответа. Через мгновение Террз повернулся и молча покинул Обитель, оставив мать в полнейшем ошеломлении.
Глава 3
Герцог Повон проснулся от собственного крика, что в последнее время случалось постоянно. Вот уже четырнадцатую ночь герцогский покой нарушали жуткие сновидения. Кошмар был всегда один и тот же: он видел подземное узилище, из которого нет выхода, появление из тьмы светящегося белого призрака, и потом — восстающего из могилы жуткого мстительного Террза Фал-Грижни. От повторения сна его воздействие не ослабевало — напротив, каждое новое явление призрака вызывало больший ужас, чем предыдущее.
Герцог подскочил на постели и в страхе огляделся. Он в собственном покое, массивную мебель освещает маленький ночник, который в последние недели по его приказу оставляют гореть на всю ночь. Знакомая обстановка не облегчила его состояния: Повон никак не мог унять колотящееся сердце и дрожь во всем теле. Требовалось лекарство, да посильнее.
Герцог слез с кровати и неверной походкой направился к кованному золотом ларцу, который стоял в углу комнаты. Из верхнего отделения он достал отделанную драгоценными камнями флягу, полную «Лунных грез», сладчайшего снадобья, особенно полюбившегося герцогу. Повон отхлебнул изрядное количество и вскоре был вознагражден. Кровь замедлила бег, дрожь в руках унялась. Вокруг ночника появился радужный ореол, а воздух стал сладким, как шербет. Ужас отступил, и герцогское сердце за несколько мгновений обрело прежнее спокойствие. Это спокойствие, однако, было не без примеси горечи: герцог вспомнил о своем недавнем вопле, без сомнения услышанном прислугой, которая не замедлит донести о нем кельдаме Нуксии. За время своего пребывания здесь Нуксия сумела создать разветвленную сеть шпионов, и лишь очень немногие происшествия, имевшие место в герцогских покоях, оставались ей неведомы. В число ее шпионов входили личные слуги герцога, и сдержать вторжение кельдамы в его личную жизнь было невозможно. Когда Повон обнаруживал и выгонял предателей, Нуксия подкупала или угрозами подчиняла себе вновь нанятых. А так как ловких толковых слуг было немало, приходилось приспосабливаться к сосуществованию с доносчиками. Таким образом, Нуксия была в курсе самых интимных деталей жизни своего нареченного, и ей удавалось использовать полученные сведения для того, чтобы вмешиваться в его дела.
Она вскоре появится в его спальне — Повон знал это. Ей наверняка уже донесли о его последнем унижении. Она потребует, чтобы ее впустили, и ни один слуга не посмеет преградить ей дорогу. Потом она набросится на него со своими идиотскими снадобьями — пилюлями, отварами, мазями, талисманами, пиявками и прочим набором пыток. Она начнет регулировать его питание, запретит ему спиртное, потребует отчет о его стуле и так далее. Она будет рядом дни и ночи, и никакие его слова или поступки не заставят ее уйти. Какой ужас! От «Лунных грез» мысли Повона стали путаться, и поэтому идея сбежать из личных покоев пришла ему в голову только через одну или две минуты. Он поищет убежища где-нибудь во дворце, и кельдаме его ни за что не найти.
С изрядным трудом герцог натянул халат и проковылял к двери. Шел он нетвердой походкой, и намерения его были неясны. Убежать… спастись… укрыться — эти желания вертелись в его затуманенном мозгу, но способы достижения цели на ум не приходили. Повон прошел из спальни в туалетную комнату, оттуда — в приемную, затем — в переднюю. Наконец через огромные золоченые двустворчатые двери он покинул личные покои. Коридор с колоннами, открывшийся перед ним, был безлюден. Пока все в порядке. Герцог пересек вестибюль, спустился по мраморной лестнице с балюстрадой из миниатюрных кариатид и прошел вдоль розовой галереи, со стенами, обрамленными золотой решеткой, с которой свисали превосходно сделанные гирлянды золотистых цветов. Он прошлепал под алебастровой аркой и вошел в просторный зал аудиенций.
Повон остановился, чтобы перевести дух, и прислонился к стене. Перед ним простиралась блестящая пустыня полированных мраморных плит. В отдалении возвышался помост, на котором высился украшенный драгоценными камнями герцогский трон. На троне неправдоподобно прямо восседала разодетая фигура. Ее жесты, словно из пантомимы, были величественно-царственны.
Повон, не веря своим глазам, зажмурился. Как посмел какой-то чужак осквернить подушку, предназначенную лишь для герцога! Он сморгнул, и зрение его несколько прояснилось. Как следует разглядев лицо и жалкую фигуру узурпатора, он узнал собственного сына. Лорд Снивер, этот хилый нытик Снивер, посмел усесться на государственный трон! Герцог рассвирепел. Оттолкнувшись от стены, он заковылял к трону. Приблизившись, заметил горностаевый воротник и украденную корону. Кривая ухмылка тронула его губы.
Снивер услышал шаги на мраморе, обернулся и увидел отца. Его бледное лицо вспыхнуло. Глаза расширились и вылезли из орбит. Руки вцепились в подлокотники трона. Он замер в позе испуганного зайца. Лишь отчаянное подергивание правого века выдавало присутствие жизни в этой застывшей фигуре.
Герцог, покачиваясь, замер перед помостом.
— Что это у нас здесь такое? — спросил он, изображая недоумение. — Что это я вижу на собственном троне? — Губы Снивера нервно дрогнули, но ни звука не вылетело из них. — Я вижу перед собой убогую фигуру, нацепившую герцогское одеяние и венец, — ехидно продолжил герцог. — Она не двигается, не разговаривает. Это что — манекен? Или чучело, которое нужно заново набить? Не может же вот это быть человеком.
— Ваша милость… — попытался сказать Снивер.
— Ой, да оно двигается. И говорит. Да кто же это может быть? Неужели предатель, замаскировавшийся под герцога? Да нет, уж слишком явный самозванец. Эти узкие девичьи плечики не подходят для величественного одеяния. А жалкая тощая цыплячья шея — разве выдержит она бремя венца? Да это в лучшем случае карикатура на герцога. И нет здесь никакого обмана, потому что это невозможно принять всерьез.
— Ваша милость… отец… позвольте объяснить, — взмолился Снивер. Пальцы его судорожно теребили пряжку, скрепляющую мантию.
— Нет, нет, не расстегивай! Не уходи оттуда! — скомандовал герцог, когда сын попытался привстать с трона. — Это редкое и восхитительное зрелище, которое я хочу как следует запомнить. Просто не могу оторвать глаз.
Снивер откинулся на подушку. Только его голубые навыкате глаза беспомощно шарили по пустому залу в надежде найти убежище или заручиться помощью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43