здесь не Свердловск, где с самого начала на меня смотрели как на столичного знатока, где крупный аванс под будущий авторитет состоял уже в том, что «прибыл специалист из Москвы». Здесь играли парни с замашками и требованиями футбольной элиты. К тому же я собирался занять место тренера, которого здесь любили и уважали.
Сомнения свои я высказал Крупину.
– Не волнуйтесь, – подбодрил он меня. – Мы вам дадим хорошего помощника – политического руководителя. Думаю, понравитесь друг другу. Вдвоем, полагаю, справитесь. Занимайтесь делом, требуйте дела. Уважайте людей, учитывайте их… как бы сказать… общественный статус, сознание собственного престижа, но ни в коем случае не идите у них на поводу.
Мой помощник, политический руководитель команды Николай Иванович Чеснов, в прошлом один из лучших игроков еще того «Локомотива», который назывался КОР, оказался человеком на редкость порядочным, глубоким, бескорыстным, преданным своему делу.
Он помог мне быстро войти в курс дела.
В один из первых дней работы с мастерами после занятий мы зашли с Чесновым в тренерскую. Я сел в кресло. Николай Иванович, расхаживая по комнате, что-то мне рассказывал. Временами он подходил к окну, останавливался, приникал к стеклу, словно замечая что-то любопытное на улице, хотя ясно было, что делает это механически и ничего там не видит. Но в какой-то момент он вдруг прервался на полуслове и несколько секунд и впрямь осознанно вглядывался в происходящее. Потом таинственно поманил меня пальцем:
– Михаил Павлович, подойдите сюда. Я подошел.
– Вон, посмотрите… Видите, кто идет?
– Вижу. Кажется, Жуков с Андреевым.
– Верно. Обратите внимание: в руках у Жукова чемоданчик…
– Да. Ну и что? Что удивительного в том, что спортсмен ходит с чемоданчиком?
– Конечно. Ничего удивительного… Разве только то, что завтра с утра снова тренировка и чемоданчик с формой разумней оставить в раздевалке. Так всегда и делают. Чего с ним таскаться туда-сюда?
– Ну мало ли как бывает… Может понадобился?
– Понадобился, это точно. Гляньте, как спешат.
Андреев с Жуковым и в самом деле двигались както непривычно торопливо, не по-спортивному суматошно. Спортсмены так не ходят. Они могут ходить быстро, но, как люди со здоровыми нервами, спокойно. С виду кажется, даже с ленцой. В походке же этих чувствовалась какая-то нетерпеливость, словно где-то их ожидало нечто очень приятное, и они стремились к этому вприпрыжку, сбиваясь с ноги.
– Ладно, Михаил Павлович. Дедуктивный метод Шерлока Холмса мне не удается. Аргументы и в самом деле не слишком убедительны. Вам просто следует знать: во-первых, Андреев с Жуковым большие друзья.
– Это хорошо.
– Это хорошо… но не очень.
– Почему?
Чеснов вытащил из пластмассового стаканчика поленницу карандашей, разложил их в ряд на равном расстоянии друг от друга и сказал:
– Если один из этих карандашей вплотную придвинуть к другому, то сразу нарушится весь строй – равномерность, пропорция… Словом, баланс. Понимаете, в команде появляется некий душок необъективности. Тем более Андреев – капитан команды. К тому же недавно его наградили орденом «Знак Почета».
– Как спортсмена?
– Как спортсмена. А это иногда тоже может нарушить равновесие в отношениях… Так вот, насчет закадычной дружбы. В идеале, думаю, было бы лучше, если б все относились друг к другу одинаково. Но влиять на такие вещи не в нашей власти и не в нашем праве. Хорошо ли плохо, но в коллективе всегда кто-то с кем-то дружит больше, кто-то с кем-то меньше. Плохо, что это иной раз вызывает вражду. Наше с вами дело быть на стреме, не допустить такого.
– Ладно. Это во-первых. А во-вторых?
– Во-вторых, опытом установлено: если Андреев с Жуковым вот так торопятся и идут с чемоданчиком, то это значит, что они спешат на попойку и завтра будут неработоспособными.
Утром другого дня Андреев с Жуковым явились на тренировку с опозданием на полчаса. Угрюмые, мрачные, с пустыми, воспаленными глазами. Работали плохо, неточно, старались увильнуть от нагрузочных упражнений. Ребята, хоть и досадовали, что из-за них не ладятся занятия, подавляли в себе это чувство и обращали все в юмор. Но ни тот, ни другой не оценили деликатности товарищей и на шутки огрызались, грубили, порою весьма оскорбительно.
Мне вдруг стала понятна подспудная причина такого поведения, спрятанная настолько, что о ней не догадывались и сами авторы. Даже напротив, они-то меньше всего о ней догадывались. Это были первые признаки «звездной» болезни. Подсознанием они уловили, что им все можно, что на их поступки закроют глаза – дескать, слабости героев. Андреев это чувствовал (не считал, а именно чувствовал) в силу своего положения. А Жуков на правах близкого друга. Устроился под его крылом.
Я посоветовался с Чесновым, и мы решили, что с Жуковым лучше всего вообще никаких разговоров не вести, не бросать ему упреков, не проводить каких-либо душеспасительных бесед – просто не замечать его. Это будет едкая, обидная, но действенная мера.
Андреева вызвали. Я сказал ему:
– Вы действительно сильный футболист. Очень сильный. И до сих пор приносили большую пользу команде. Делали ей погоду. Южную погоду, средиземноморскую. Но мы сейчас с Николаем Ивановичем твердо решили отказаться от нее и согласиться на что-нибудь поскромнее… скажем, ту, что в средних широтах, в том случае, если ваши поступки будут повторяться. Мы на счетах прикинули, – я намеренно придавал этому разговору видимость бездушности, – что нам необходимо пойти на серьезную жертву ради того, чтобы спасти команду от падения. А оно неминуемо. Если уж капитан начал нарушать режим… И, честно вам признаюсь, этот разговор не имеет никаких воспитательных целей. Вы в футболе личность. Известная, популярная фигура. Нам ли вас воспитывать? Этот разговор носит только предупредительный характер. Еще один раз вы можете повторить это безнаказанно. Я вам ни слова не скажу. Считайте, что сделал вам второе предупреждение уже сейчас. Но, когда будет третье нарушение, сразу подыскивайте себе другую команду.
– А почему вы так ставите вопрос? – возмущенно спросил Андреев. – За что? За то, что я опоздал? Так опаздывают у нас многие. Почти на каждую тренировку кто-нибудь опаздывает. Что ж, за это с ходу выгонять? Так наведите сперва общий порядок.
– Вот этого я от вас не ожидал. Вы как школьник, который пытается обмануть учителя в очевидных вещах и при этом временно верит в собственный обман. Вы хорошо знаете, что дело не в опоздании. Хотя на этот счет вы правы: нужно наводить порядок. Сегодня же будем беседовать с командой. Но разговор о том, что вы явились на тренировку с глубокого похмелья.
– Я выпивал в свое личное, свободное время. Что ж я, в конце концов, не имею права на личную жизнь, что я не такой человек, как все?
– Нет, вы не такой человек, как все, – вмешался Чеснов. – И на личную жизнь имеете очень ограниченное право. Четверть от того, которое имеют все. Вы спортсмен. И одно это слово объясняет, почему ваша жизнь так сильно ограничена… Я бы спортивный словарь составлял не по алфавиту, а по степени важности, значимости слов, их логической связи. Под первым номером дал бы слово «спортсмен», под вторым – «режим». Я бы объяснял: «Спортсмен – человек, живущий не как все». «Режим – удел спортсмена. Лишение прав на человеческие удовольствия, кроме того, которое доставляет ему спортивный успех». У вас был выбор – вы могли не идти в большой спорт. Но вы решили по-другому. У вас имя популярного футболиста, на груди орден. Так платите за это. Платите сполна, ровно столько, сколько это стоит. Вы, кстати, до сих пор так и делали. А теперь, видимо, получив орден, решили, что вам положена скидка. Нет, не положена. Расплачивайтесь до копеечки, а не хотите, так уходите из спорта.
Я заключил наш разговор:
– Мы с Николаем Ивановичем решили, что вечером на собрании будем говорить только об опозданиях, не касаясь ваших дел. Хотя затронуть эту тему нам было бы очень выгодно – в назидание другим. Но нам дорог ваш авторитет. К тому же мы и сами пока еще не потеряли к вам уважения.
Результаты нашего разговора оказались выше всяких ожиданий. Впоследствии ни Андреев, ни Жуков не давали нам поводов для упреков. Об Андрееве, правда, речь еще впереди, но уже по другому поводу.
Читатель вправе сказать: как хорошо все в книжке получается – поговорил один раз с человеком, и он стал хорошим!
Отвечу: они, эти ребята, и были хорошими. И лишь последние полгода, как объяснил мне Николай Иванович, стали несколько… позволять себе лишнего. Их следовало только хорошо одернуть, что мы и сделали.
Довольно быстро удалось навести порядок, наладить дисциплину. Опоздания стали редким исключением. Ребята приходили за полчаса до начала тренировки, не спеша переодевались и точно в назначенный час начинали занятия. Признаюсь, в душе я долго считал, что это моя, вернее наша с Чесновым, заслуга. Но потом понял, что мне достался хороший коллектив, и порядок навести здесь не составляло особого труда. Кстати, немало труда в это дело внес и сам Андреев.
Однажды по дороге на стадион, где-то на линии трамвая, в котором я ехал, случилась авария. Движение прекратилось, и мы простояли с полчаса. Словом, я входил на стадион с опозданием на десять минут.
На штакетнике, окаймлявшем легкоатлетическую дорожку, сидела команда, в форме, с мячами. Завидев меня, ребята подчеркнуто и дружно стали разглядывать часы. За напряженными лицами угадывался с трудом сдерживаемый смех. Иные не выдерживали, прикрывали лица рукой, отворачивались. Было ясно, что розыгрыш с часами они не только оговорили, но, видимо, еще и успели прорепетировать. Когда я подошел, встал защитник Гвоздков и, не глядя на меня, обратился к команде:
– Ну что, братцы, допустим тренера к тренировке или не стоит?
Я принялся извиняться, оправдываться. Лицо мое, вероятно, так хорошо передавало чувство вины, что ребята, не закончив задуманной сцены, принялись меня успокаивать: что вы, дескать, Михаил Павлович, с кем не случается? Это мы просто пошутить решили. И в самом деле смешно: наш пунктуальный тренер опоздал! Сенсация! Вы не понимаете, как это смешно звучит: тренер опаздывает!
Я тогда впервые подумал, что, несмотря на мою требовательность, отношения с командой у меня сложились хорошие.
Я часто размышлял над тем, как должен выглядеть тренер в глазах спортсмена, каким он должен быть: жестким, бескомпромиссным, никогда не отступающим от своих правил, умеющим подавить душевные порывы во имя цели или, как говорят, душой-человеком, который умеет все понять, а стало быть, и простить, который всегда рассчитывает только на совесть учеников и строит свои отношения на полном доверии. Я пришел к выводу, что тренер должен быть разным, всяким – и тем, и другим, и еще третьим, четвертым… Этого, во-первых, требует широко известная истина: разные люди нуждаются в разном подходе. Во-вторых, истина, известная несколько менее: тренер всегда должен оставаться загадкой для спортсменов. Его не должны узнавать до конца. Ему следует оставлять впечатление, что поступки его, решения нельзя предугадать.
После разговора с Андреевым и еще нескольких подобных бесед у ребят сложилось мнение, что человек я суровый, жесткий, педантичный и ради цели готов на все. Они были удивлены, когда в перерыве одного из матчей я взял под защиту нападающего Петра Теренкова, на которого команда набросилась за ошибки в первом тайме. Тайм проиграли, и с досады парни не выбирали выражений. Мне даже показалось, что во всем этом был какой-то подсознательный расчет на поддержку тренера. Теренков и в самом деле играл неудачно и мазал в очень выгодных ситуациях. Я дождался, когда стихнет эта канонада обвинений, и сказал:
– Теренков играл хорошо. Во всяком случае, не хуже других. Он действительно пару раз смазал. Но кто не мажет? Каждый и в каждой игре. Выиграй мы эту половину матча, никто бы и не запомнил ошибок нападающего, поскольку не придал бы им значения. А теперь… необходим козел отпущения. Все нормально, Петя, играй, как играл. Только прибавь немного в скорости.
Надо было видеть, насколько точно, с какой самоотдачей работал Теренков во втором тайме.
Можно спросить любого, и он скажет: у меня лучше получается, когда меня хвалят, чем когда ругают. Но это не так. Очень много людей, способных сделать чудеса, если их сильно прижало. В обычных, спокойных условиях они ординарны. Среди них много и таких, кто, чувствуя за спиной прочные тылы, скажем, в виде высокой оценки их деятельности, начинает работать спустя рукава. Однако есть другие: стресс их парализует. У них все по русской пословице: скажи такому, что он свинья, – начнет хрюкать. Когда ругают, у него все валится из рук, но похвали – горы свернет.
Вот почему одноплановость, однонаправленность характера спортивного педагога вряд ли способствуют успеху. Однако вопрос: у человека только один характер, другого не дано.
Дело в том, что характер тренера и характер человека, исполняющего обязанности первого, могут не совпадать. Более того, в большинстве случаев они и не должны совпадать, ибо тренер – это образ, который надлежит сыграть человеку. Порою образ, содержание которого мало соответствует натуре самого исполнителя. Я знал одного спортивного наставника, о суровости, строгости, даже крутости которого ходили анекдоты. Никому в голову не могло прийти, что дома из него буквально вьют веревки. Никто из воспитанников не поверил бы, что он мягкий, добродушный, уступчивый и в чем-то просто безвольный человек.
Хороший тренер вживается в образ, играет его всю жизнь и не поддается разоблачению, поскольку его хорошо скрывает расстояние, разделяющее учителя и ученика. Вот почему человек со скверным характером может быть отличным и обожаемым педагогом.
Кому-то, возможно, эти рассуждения покажутся умозрительными. Не стану уверять, что это не так. Я только скажу: найдется немало читателей, которым довелось наблюдать своих бывших педагогов в быту и убедиться, что наставники их совсем не такие, какими казались прежде, с учительской кафедры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27