Смит быстро распечатал пакет, и лицо его сразу изменилось: точно туча набежала… К капитану подошел стоявший поблизости начальник порта. Он торопливо и озабоченно что-то сообщил. Вернувшись на судно, капитан отдал команду о немедленном отплытии.
«Диана» отвалила от стенки. Раздались прощальные приветствия, замелькали шляпы, платки. Бингхэм не выдержал и крикнул, глядя на Таню:
– Счастливого пути! И спасибо вам за все!
Таня весело махнула ему рукой. Петров и Потапов любезно приподняли шляпы.
«Диана» отошла, как полагалось по расписанию, ровно в двенадцать. Но дальше начались неожиданности. Дойдя до выхода из гавани, она вдруг стала на рейде и бросила якорь. Пассажиры заволновались: в чем дело, почему задержка?
Вскоре поползли слухи: мотоциклист привез капитану сообщение о том, что на пути следования «Дианы» обнаружены две немецкие подводные лодки и до наступления темноты судно не выйдет в море.
В каютах, салоне и на палубах все тревожно шушукались, качали головами и беспокойно переспрашивали друг друга: что-то будет?
Только в полночь, в кромешной тьме, судно, наконец, двинулось в путь и, бесшумно скользнув вокруг волнорезов, вышло в открытый океан.
«Диана» была товарно-пассажирским пароходом водоизмещением в 7000 тонн. Построенная в 20-х годах на английской верфи, она отличалась прочностью и устойчивостью, которые вообще свойственны британским судам. Но для 40-х годов это был уже несколько устаревший пароход. Ход его не превышал пятнадцати-шестнадцати узлов, и так как от Кейптауна до Ливерпуля было около 7000 миль, то все путешествие должно было занять примерно двадцать дней.
Знакомясь с судном, Степан заинтересовался тем, как была подготовлена «Диана» к возможной встрече с подводными лодками. Ничего утешительного он не узнал. На судне находилось около трехсот человек пассажиров и команды. На борту имелось десять шлюпок, каждая на тридцать – сорок человек. Арифметически как будто бы все обстояло благополучно. Но на случай катастрофы подготовлены были только три шлюпки; остальные не имели ни запасов воды и продовольствия, ни парусов, ни даже достаточного количества весел. Эта преступная небрежность еще более усилила неприязнь Степана к командиру судна.
В час дня в кают-компании был сервирован второй завтрак – ленч. Когда пришли советские путешественники, почти все места за столами уже были заняты. Как принято на море, на хозяйском месте главного стола восседал капитан, а справа и слева от него – наиболее почетные пассажиры. За другими столиками разместились остальные.
Советские путешественники остановились на мгновение в нерешительности, оглядывая кают-компанию в поисках свободных мест.
– Прикажете принести специальный столик? – услужливо предложил подскочивший к ним метрдотель.
Но, прежде чем Петров успел ответить, Таня воскликнула:
– Товарищи, вон там есть три свободных места!
И она указала на столик в дальнем углу, возле двери.
Метрдотель, брезгливо поморщившись, шепнул:
– Но ведь там цветные!
За угловым столиком сидели только двое: красивый мужчина с бронзовым лицом и ярко горящими глазами и белокурая женщина. Они дружески беседовали и, по-видимому, не замечали окружающих.
– Вот и прекрасно! – заметил Александр Ильич, направляясь к ним.
Маска услужливости сразу соскочила с лица метрдотеля. С подчеркнутой сухостью он бросил:
– Как вам будет угодно…

Подойдя к столику, Петров спросил у сидевших за ним:
– Эти места свободны? Вы разрешите?..
Щеки женщины внезапно покрылись румянцем, и она нерешительно ответила:
– Да, свободны…
Под любопытно-насмешливыми взглядами других пассажиров Степан, Таня и Александр Ильич заняли места.
– Будем знакомиться, – просто сказал Степан и представил соседям себя, жену и Потапова.
– Инженер Карло Таволато из Кейптауна… Моя жена – Мэри Таволато… – услышал он в ответ.
Завязался легкий разговор, связанный с предстоящим дальним путешествием. Скоро нетрудно было установить, что супруги Таволато – очень милая, приятная пара. К. концу обеда они вполне расположили к себе наших путешественников.
После кофе, когда пассажиры уже собирались встать из-за стола, Петров подошел к капитану Смиту и негромко сказал!
– Капитан, как ваш коллега по профессии – я советский моряк – считаю долгом обратить ваше внимание на то, что большая часть шлюпок не подготовлена на случай встречи с подводными лодками, а ведь такая неприятность возможна…
Смит недовольно поморщился.
– Не следует нервничать и преувеличивать опасность, – насмешливо возразил он. – Подводной лодке не угнаться за «Дианой». Да и вообще встреча с подводной лодкой возможна лишь сегодня, завтра… Дальше мы выходим из зоны опасности…
– Допустим, – ответил Петров. – Но ведь сегодня и завтра мы находимся в зоне опасности! Время военное… Надо быть начеку!
– Чего вы хотите? – уже с раздражением воскликнул Смит. – Шлюпки подготовлены!
– Только три, – возразил Степан.
– Не три, а гораздо больше! Вы не в курсе дела, сэр.
– Только три, – упрямо повторил Степан. – Я видел все шлюпки.
Капитан вскипел:
– Ничего страшного! На трех шлюпках хватит места для всех белых. К какой шлюпке вы приписаны?
– К третьей.
– Так чего же вы волнуетесь? Сеете панику!
– Я не о себе волнуюсь, – тихо произнес Петров, вдруг ощутив прилив столь хорошо знакомой ему ярости. Он все-таки сдержал себя и спокойно продолжал: – Я полагаю, что черные и цветные имеют такое же право на спасение, как и белые. Кроме того, неужели вы думаете, что в минуту катастрофы деление на белых и черных останется в силе? Да ведь простой инстинкт самосохранения сразу опрокинет все барьеры!
Пассажиры, оказавшиеся поблизости, стали внимательнее прислушиваться к разговору. Вначале они молчали, но теперь, после слов Степана, послышался тревожный шепот. Люди начали понимать опасность положения.
Капитан не хотел сдаваться.
– Но у нас есть оружие, – воскликнул он, – и мы сумеем заставить черных подчиниться!
Петров улыбнулся:
– Что же, в момент нападения врага вы начнете на судне гражданскую войну?
Ропот среди пассажиров усилился, а Драйден недовольно заметил:
– Господин капитан, почему бы в самом деле не подготовить на случай нападения все шлюпки?
– В этом нет никакой необходимости! – резко заявил Смит. Он был явно взбешен тем, что пассажиры, особенно этот «большевистский моряк», осмеливаются учить его.
– Как вам угодно, господин капитан, – громко заключил Петров. – Я исполнил свой долг: я вовремя предупредил. Если что-либо случится, ответственность ляжет на вас.
И, резко повернувшись, он вышел из кают-компании.
Всю остальную часть дня советские путешественники провели с Карло и Мэри Таволато. Между ними сразу возникла взаимная симпатия. Так бывает, когда встречаются люди, души которых настроены на один камертон.
Все пятеро вместе пили чай и обедали, гуляли по палубе или сидели в салоне парохода. Особенно сблизились Таня и Мэри. К вечеру Таня уже знала всю историю семьи Таволато, над судьбой которой тяготело проклятие «расовой проблемы», этой кровоточащей раны Южной Африки.
Мэри была дочерью владельца машиностроительного завода в Средней Англии. Ее отец, почтенный консерватор Альберт Мортон, в предвоенные годы все чаще брюзжал на внешнюю политику консервативных правительств Англии. Он считал, что премьер-министры Болдуин, а затем Невиль Чемберлен проявляют излишнюю уступчивость перед наглыми притязаниями Гитлера и Муссолини и что это обернется в конце концов против Англии. Мортон примкнул к группе Черчилля и Идена, которые тогда стояли за тройственный союз Англии, Франции и СССР в целях защиты британских интересов от фашистских агрессоров. Нельзя сказать, чтобы Мортону нравилось иметь дело с «большевиками». Нет, он не любил их и втайне огорчался всяким сообщением об их успехах. Но, понимая, что в сложившейся обстановке без помощи СССР не обойтись, он готов был мириться с этой неизбежностью, как с горьким, но необходимым лекарством. «Мы их сначала используем, а потом выбросим, – говорил он себе. – Разве в английской политике не бывало такого?»
Мортон очень любил свою единственную дочь и стремился дать ей самое современное воспитание. Когда Мэри решила пойти в университет, у родителей возникли разногласия. Мать Мэри – женщина, воспитанная в старых понятиях, – была против «каприза» дочери. Она считала, что девушка может сделать хорошую партию и без университета, что студенческая среда окажет «плохое влияние на взгляды и манеры» Мэри. Но отец, находившийся в разгаре своего увлечения «тройственным союзом», поддержал Мэри, и вскоре она оказалась в стенах Бирмингамского университета.
Здесь девушка столкнулась с новым для нее миром. Выросшая в строгой семье, где мать, полная всяческих предрассудков и традиций, контролировала каждый ее шаг, Мэри теперь наслаждалась свободой. Дома Мэри выпускали на улицу не иначе, как в обществе какого-нибудь сопровождающего. Здесь она одна разъезжала по городу, посещала товарищей, бывала на митингах, участвовала в студенческих празднествах и вечеринках. Все это было так ново и интересно.
Скоро Мэри подружилась с группой студентов, занимавшихся изучением социальных вопросов. Они часто собирались в одном из студенческих обществ, подолгу и горячо спорили, ибо в группе были представители самых разных политических взглядов и течений. Особое внимание Мэри привлек студент Беккер, выделявшийся большой начитанностью и осведомленностью в общественных вопросах. Беккер выступал не часто, но, в отличие от других, всегда очень ясно и четко. Правда, не все в его высказываниях нравилось девушке.
Когда Мэри слушала Беккера, ее задевало, что он слишком мрачно смотрел на все английское и слишком4 часто ставил в пример Россию. И все же она не могла не признать, что Беккер был единственным среди ее друзей, кто по всем вопросам имел вполне определившееся мнение. Это и нравилось Мэри и отталкивало ее – ведь англичане вообще не любят особой четкости в идеологической области, а Мэри была истой англичанкой.
Неизвестно, как пошла бы жизнь Мэри, если бы все в ней сложилось «нормально». Вероятно, окончив университет, она в свой срок вышла бы замуж за какого-либо почтенного дельца, в свой срок стала бы, подобно своей мамаше, «дамой-патронессой», и вся разница между матерью и дочерью свелась бы к тому, что дочь нашла бы для своей благотворительной деятельности более современные словесные этикетки. Да, все, вероятно, случилось бы именно так. Но в игру внезапно вступили непредвиденные обстоятельства…
В Кейптауне жил младший брат Мортона – инженер Сидней Мортон. Еще в молодые годы он пустился на поиски счастья в Южную Африку, нажил там деньги и приобрел контрольный пакет акций в солидном промышленном предприятии. Сидней увенчал свой коммерческий успех весьма выгодной женитьбой на дочери своего компаньона, бура по национальности.
В течение многих лет братья не виделись. Сидней не раз приглашал старшего брата навестить его в Кейптауне. Когда подросла Мэри, Сидней стал просить, чтобы, по крайней мере, племянница приехала к своему дяде и познакомилась с его семьей. У него тоже есть дети – сын и дочь, – которые жаждут увидеть свою английскую кузину. И вот летом 1939 года Мэри оказалась в Кейптауне, где была с распростертыми объятиями встречена родней.
Мэри думала погостить в Южной Африке месяца два. Однако 1 сентября вспыхнула вторая мировая война, сообщение между Англией и Южной Африкой стало опасным и ненадежным, и девушке пришлось застрять в Кейптауне.
В начале войны, следуя духу времени, Мэри надела форму Красного Креста, но это мало изменило образ ее жизни. Война гремела вдали от Южной Африки, где-то там, за тридевять земель, в Кейптауне она почти не чувствовалась, и светская жизнь «лучшего общества» шла своим чередом. Молодой девушке некогда было вздохнуть от балов, прогулок, спортивных развлечений. На ее горизонте, или, точнее, у ее ног, появился даже серьезный претендент на руку и сердце – фабрикант консервов, носивший почему-то лётную форму.
Так прошло два года.
Когда после нападения гитлеровской Германии на СССР война приняла особенно широкий и ожесточенный характер, антифашистские настроения докатились наконец до Южной Африки. Но коснулись они далеко не всех: влиятельные круги буров группировались около Малана – южноафриканской разновидности фашиста – и не скрывали своих симпатий к Германии. Но в среде англичан антифашизм – правда, бледно-розовой окраски – стал модой. В доме Мортона начались политические разногласия: сам Мортон и Мэри были против Гитлера, а его жена и дети занимали уклончивую позицию. Впрочем, противоречия эти легко сглаживались тем, что война принесла фирме большие прибыли. «Золотой дождь» охлаждал политические страсти.
Как-то раз, вернувшись с очередного светского пикника, Мэри вошла в кабинет дяди и застала там гостя – высокого, бронзоволицего человека. Хозяин и гость были так углублены в рассматривание чертежа, что не сразу заметили присутствие девушки.
– Извини, дядя! – воскликнула Мэри. – Я не знала, что ты занят…
И вышла из комнаты.
Вечером за обедом она спросила Мортона:
– Кто был у тебя, когда я так некстати ворвалась в кабинет?
– Это Таволато, наш инженер… Он принес новое изобретение, и мы немного поспорили.
– Он, значит, изобретатель?
– О да! – воскликнул Мортон. – И весьма талантливый! Этот молодой инженер далеко пошел бы, если бы…
Мортон осекся и недовольно пожал плечами.
– Если бы?.. – переспросила Мэри.
– Видишь ли, Мэри… – начал Мортон. – Лет тридцать пять назад в Кейптауне появился способный итальянский инженер Таволато. Но ему не повезло: влюбился в цветную красавицу и женился на ней, по-настоящему женился! Ну, после этого, конечно, его карьера была кончена… Здешнее белое общество этого не прощает. Итальянец с трудом перебивался… А мой сегодняшний гость – его сын. Он, пожалуй, еще способнее отца, учился в Италии… Чертовски умная голова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52