Вульф был сосредоточен на своих мыслях, а потому рассеян и неловок – споткнувшись на абсолютно ровном ковре, он едва не опрокинул огромную севрскую вазу, наполненную цветами. «Недавний подарок от директора „Иоганн Штраус-театра“ на память об успешном дебюте», – со смехом пояснила Эмилия.
Она устало раскинулась на софе, указав Вульфу кресло напротив.
– Садитесь и постарайтесь расслабиться. Сегодня вы просто неузнаваемы.
– Это потому, что именно сегодня должна решиться моя судьба, – глядя в сторону, глухо произнес Вульф и тут же мысленно выругал себя за пошлую фразу.
– Каким же образом?
Вульфу было неясно – догадывается ли она о цели его визита или задает этот вопрос из вечной женской привычки прикидываться, когда это удобно, ничего не понимающей. В любом случае, она предоставляла ему возможность высказаться – а это и было сейчас самым главным. Он мельком взглянул на Эмилию – такую красивую в этом декольтированном вечернем платье! – смущенно потер рукой лоб и начал говорить:
– Я хочу предложить вам… То есть нет, не так, я хочу сделать вам предложение. Я люблю вас, Эмилия, и мечтаю увидеть вас своей женой. Вы знаете, я не очень богат, но там, в России, я бы смог обеспечить вам достойную жизнь. Впрочем, наверное, я говорю что-то не то… вы знамениты на всю Вену, прекрасны и талантливы, а я… Не знаю, может быть, вам нравится этот лейтенант… Конечно, он красивее меня, но… Впрочем, опять что-то не то. Эмилия!
Только теперь он осмелился поднять на нее глаза и, завороженный выражением ее лица, уже не стал отводить их в сторону. Она сидела в такой позе… Вульф вдруг подумал, что, наверное, в такой же позе сидела Клеопатра, выслушивая признания своих знаменитых поклонников. Черт, как жаль, что он не Цезарь и не Марк Антоний и не может предложить любимой женщине стать царицей покоренного им мира! Как жаль, что он всего лишь скромный литератор и сын небогатого русского помещика! Никогда прежде его не волновали проблемы власти и славы, богатства и могущества; напротив, он искренне верил, что его литературно-философские изыскания гораздо выше всех этих «тщетных и суетных» дел. И вот теперь, поставив свое счастье в зависимость от решения этой чудной женщины, Вульф вдруг понял, насколько же мало он может бросить к ее восхитительным ногам.
Изящная маленькая ножка, закинутая на другую, игриво покачивалась в воздухе, а Вульф, затаивший дыхание перед этим упруго-рельефным чудом, жадными глазами следил за восхитительным маятником. Между черной лакированной туфелькой и пышным подолом темно-бордового платья виднелась узкая полоска белого чулка – и ему вдруг страстно захотелось упасть на колени и прижаться к нему губами, и захотелось с такой неистовой силой, что он задрожал.
Но стоило ему увидеть глаза Эмилии, как он мгновенно понял, что она угадала его желание. Угадала – и, устало улыбнувшись, покачала головой.
– Не стоит, Серж.
К чему относилось это «не стоит»? Только лишь к желанию целовать ее ножки или к его предложению выйти за него замуж и уехать в Россию? Он не знал этого, но уныло поник головой.
– Я не готова принять ваше предложение, – после небольшой паузы заговорила Эмилия. – Не спрашивайте меня почему и не огорчайтесь! Вы все равно сейчас не поймете моих чувств и моего нынешнего положения…
– А к этому имеет отношение лейтенант Фихтер?
Вульф и сам понимал, что задает глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос будет выглядеть глупым. Все! – ему отказали, так что надо вставать и уходить. Но боже мой, как же тянет его к этой женщине, как же невыносима мысль о том, что ему никогда не держать ее в объятиях!
– О нет! – Эмилия засмеялась. – Какой же вы глупый и ревнивый!
– Но вы кого-нибудь любите?
– Нет… не знаю… не спрашивайте! Я не могу вам сказать ничего определенного, кроме одного – я так счастлива, что меня любят! А теперь – прощайте.
– Мы с вами еще увидимся?
– Разумеется, и не один раз!
Обрадованный Вульф поцеловал протянутую руку и быстро вышел. Если бы не горничная, то он, разумеется, так и забыл бы в прихожей свою шляпу и перчатки. И лишь оказавшись на улице, он осознал, насколько же тяжелые испытания его теперь ожидают. Видеться с любимой женщиной, от которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?
Но разве это возможно? Без Эмилии Лукач ему неинтересно жить, неинтересно заниматься литературой, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… пройдут, разумеется, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой он в этот вечер лишился… но навсегда ли?

Глава 15
Арест в публичном доме

Общественная мораль Габсбургской империи была на редкость суровой, требуя содержать девушек из «хороших семей» в абсолютно стерильной обстановке. Они ни на мгновение не должны были оставаться одни, а потому за ними повсюду следовали матери или гувернантки, Чтобы в юных головках не зародилось «преступное» подозрение насчет того, для чего Господь Бог создал мужчин, их нужно было постоянно чем-то занимать – и девушек заставляли учить иностранные языки, брать уроки музыки и танцев, рисовать и изучать историю искусств. В результате такого воспитания юные барышни могли вести утонченные светские беседы, ставившие в тупик женихов, но не имели ни малейшего представления о том, как рождаются дети, и первый урок сексуальности получали от своих несравненно более просвещенных в этом вопросе мужей. Да, каждый житель Вены мужского пола мог купить себе женщину в любое время суток и на любой срок – причем на это требовалось не больше усилий, чем на покупку пачки сигарет. Проститутки водились в изобилии, на любой вкус и кошелек. В одном из самых мрачных районов города – там, где в средние века возвышались виселицы, – теперь находился квартал «красных фонарей», и несколько сот женщин постоянно сидели у окон своих домов, готовые в любой момент оказать случайному прохожему требуемую сексуальную услугу.
Тех «жриц любви», которые фланировали по улицам, называли «черточками», поскольку полиция ограничивала их в выборе районов города незримой чертой. В районах, находившихся в пределах этой черты, проститутки могли промышлять в любое время дня и в любую погоду.
Но и те, и другие «фрейлейн» ориентировались преимущественно на небогатых горожан – студентов, мелких торговцев и чиновников. Знатные господа предпочитали полную конфиденциальность и максимальные удобства – это им и обеспечивали так называемые «закрытые дома». Самые шикарные из таких «домов» имели международную репутацию, тем более что и работали здесь девушки чуть ли не всех национальностей Европы – начиная от итальянок и кончая польками. Гостиные были обставлены не с мнимой, а с подлинной роскошью, и в этих гостиных не вечно пьяный тапер дребезжал на старом пианино, а играли небольшие высокопрофессиональные оркестры. Здесь для посетителей имелись отдельные кабинеты, лучшие сорта вин, зеркальные комнаты, которые позволяли подглядывать за другими посетителями, а то и тайные лестницы, которыми пользовались представители императорского двора. Короче говоря, хозяева таких заведений стремились всеми возможньши способами разжигать и утолять страсти своих богатых клиентов, не нанося ущерба их безупречной репутации.
Бордель фрау Брюкке относился к разряду самых дорогих, а потому и самых закрытых. Но именно сюда корнет Хартвиг пригласил своих друзей – майора Шмидта и лейтенанта Фихтера для проведения «мальчишника». Юный корнет, которому удалось добиться согласия хорошенькой графини Хаммерсфильд на брак с ним спустя всего месяц после гибели ее жениха князя Штритроттера, чувствовал себя хозяином жизни – он был пьян, весел и сорил деньгами, заказав для себя и своих приятелей отдельный кабинет и отобрав трех лучших девушек, которые, по требованию присутствующих, были наряжены в различные одежды, специально хранившиеся для подобного случая.
Майор Шмидт, верный своей склонности к танцовщицам кабаре, держал на коленях миниатюрную, пухленькую и очень симпатичную чешку лет восемнадцати, по имени Милена, одетую в костюм балерины. Она непрерывно лепетала какую-то чушь, дергала майора за усы, называя его «дядей», и, болтая толстыми ножками, требовала шампанского.
Лейтенант Фихтер предпочел стройную, пышнотелую брюнетку – румынку Сильвию – в сильно декольтированном бальном платье, с роскошным бюстом, черными волоокими глазами и низким ленивым голосом.
Однако оригинальнее всех оказался корнет Хартвиг: его будущая партнерша, немка Клара – хрупкая, стройная, «ангельски миловидная» блондинка с печальными голубыми глазами, – была одета в монашье платье.
– Итак, лейтенант, давайте выпьем за счастье нашего Хартвига! – предложил майор Шмидт. – Черт возьми, но он славный малый, и я от души рад, что эта хорошенькая куколка – графиня Хаммерсфильд – достанется именно ему, а не напыщенному индюку Штритроттеру.
– Присоединяюсь, – охотно согласился Фихтер, чокаясь с корнетом. – Удачи тебе, Генрих!
– Спасибо, друзья! – растроганно произнес корнет. – Разумеется, я надеюсь увидеть вас на своей свадьбе. Майору, как старшему по званию, принадлежит роль шафера, зато тебя, Стефан, я познакомлю с младшей сестрой моей Маргариты. Кстати… – Он вдруг задумался. – Интересно бы знать, насколько целомудренная жена мне достанется. А вдруг этот проклятый князь успел наставить мне рога?
– Если это даже так, – успокоил его майор, – то рога у тебя, мой мальчик, будут поистине золотые!
Графиня Хаммерсфильд была очень богата, а корнет никогда не скрывал от своих ближайших друзей, что охотится за приданым.
– Рога наставляют мужу, – поучительно заметила Сильвия, сидевшая рядом с Фихтером и закинувшая свое тяжелое бедро на его ногу, – а ты еще не муж!
– Верно, – корнет глупо улыбнулся. – Впрочем, какая разница! Кстати, господа, по этому поводу забавный анекдот, который случился с моей двоюродной сестрой. Представьте себе, но она была воспитана в такой строгости, что и понятия не имела о том, чем надлежит заниматься в супружеской постели!
– Не может быть! – усомнилась «монахиня» Клара, обнимавшая корнета за шею. – А вот я…
– Молчи, – перебил ее Хартвиг, – речь не о тебе. Так вот, можете себе вообразить, какой скандал разгорелся в нашем семействе, когда в первую же брачную ночь моя драгоценная сестрица, вся заплаканная, прибежала в родительский дом и решительно заявила, что не желает больше видеть того ужасного извращенца, за которого ее выдали замуж!
– А что же он такого сделал? – усмехаясь, полюбопытствовал Фихтер.
– Попытался ее раздеть! – под общий смех присутствующих заявил Хартвиг. – Нет, серьезно, но моя сестра была в настоящем шоке и, явно ожидая сочувствия, долго рассказывала нам о том, с каким трудом ей удалось отвергнуть грязные притязания этого садиста!
– Какой кошмар! – пролепетала Милена, забираясь своей маленькой пухлой лапкой под расстегнутый мундир Шмидта, отчего славный майор начал пыхтеть и наливаться кровью. – А вот я считаю мужчин не садистами, а очень милыми душками… Ну поцелуй же меня, дядя!
– Господа, у меня тост! – заявил Хартвиг, пока майор целовал свою красотку, ощупывая ее толстые ляжки, а Фихтер «грел ладонь» внутри теплого декольте своей брюнетки. – Давайте выпьем за нашу доблестную армию в целом и за наш гусарский полк в частности!
– Согласен! – тут же отозвался заметно опьяневший Фихтер. – Тем более что, судя по последним событиям в Боснии, нам вскоре предстоит война с Сербией, чему я, признаться, очень рад! Пора наконец встряхнуться и провести здоровое кровопускание! Война вдохновляет, воспитывает, полирует кровь! Ценить жизнь можно, лишь познав цену смерти. Дядя часто упрекает меня в том, что мы засиделись в борделях да театрах, и, признаться, теперь я с ним полностью согласен.
– Тебе у нас не нравится? – удивилась Сильвия.
– Ах, вот как ты заговорил после неудачи с фрейлейн Лукач! – ехидно прокомментировал майор. – Впрочем, я тоже одобряю войну, во-первых, потому, что не люблю русских и сербов, а во-вторых, потому, что надеюсь на трофеи… Признаться, я уже так задолжал за квартиру на улице Грабен, что, если не случится войны, мне придется перебираться в казармы.
– Нет, господа, что вы! – возмутился Хартвиг. – Какая война, зачем, почему? Я, черт возьми, женюсь и не желаю проводить медовый месяц под сербскими пулеметами! Не хватало еще мне, как Штритроттеру, схлопотать пулю в лоб накануне свадьбы или сразу же после нее!
– Стыдись, Генрих! – в один голос воскликнули лейтенант и майор, после чего, однако, дружно чокнулись и выпили.
– Нет, господа, но согласитесь, что в нашей империи и так уже хватает славян, – не унимался корнет, – чтобы еще присоединять к ним сербов!
– Зато мы пополним наши бордели сербскими новобранцами женского пола, – облизнулся майор Шмидт, а Милена обиженно надула губы и шлепнула его по руке. – Как хорошо, что Господь Бог разделил людей на нации – благодаря этому мудрому решению у нас всегда есть выбор женщин и имеются враги!
– А также предмет для насмешек, – добавил Фихтер. – Кстати, мне хотелось бы знать: почему соседние нации, многие из которых являются родственными, испытывают столь сильную взаимную неприязнь, что придумывают друг другу обидные прозвища? Украинцы не любят русских, португальцы – испанцев, англичане – французов, болгары – турок…
– А все вместе ненавидят цыган и евреев! – вставил Хартвиг. – Я думаю, что национальность ставится в вину тогда, когда возникает чувство ущербности или зависти. Хотя все это такая чушь – подыхать мы все будем одинаково… Хотел бы я по национальности быть ангелом, чтобы этого избежать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41