Кто же, как не он, по ночам уволакивает под кровать ее туфли? Кто вечно прячет куда-то ее ленты?
В тот день, потихоньку беседуя с гномом, она выполнила все, что велела мама: покормила Кудлатика, а поросятам бросила в закут охапку одуванчиков. Что же еще? Живилёк напомнил, что надо напоить курицу, что высиживала цыплят в сарае – та дышала, разинув клюв, и конечно же очень хотела пить.
И еще мама сказала:
– Когда проголодаешься, почисти и съешь яйцо.
Понесла Расяле курице воду и сунула это яйцо той под крыло: пускай Рябая высидит еще одного цыпленка, а Расяле как-нибудь перетерпит и неевши. И перетерпела бы, но тут Живилёк, что ли, возьми и предложи ей напечь картошки, и даже показал, где спички лежат.
Чтобы папа не увидел со своей стройки, что из трубы идет дым, и не прибежал домой, и чтобы мама потом не ругалась, Расяле решила развести огонь не в плите, а в ящике старого комода. На растопку разодрала газету, положила наверх щепы и зажгла. А пока огонь разгорится, она намоет картошки и принесет дровишек со двора.
Когда Расяле вернулась с чистой картошкой в подоле, пылал не только ящик, но и весь комод. Расяле перепугалась и побежала за водой. Пока она притащила тяжеленное ведро, горница была полна дыму, и пламя, потрескивая, бежало по обоям. Расяле разлила воду у порога, заревела и спряталась под кровать.
– Ох, Живилёк, и попадет же тебе! – всхлипывала она. – Ох и попадет…
– Кукаре-ку-ку-у! – запел петух, он первым услышал шаги.
Куры, копошившиеся в пыли под сиренью, поняли: возвращается Гедрюс.
«Чего это из нашей избы пар идет?» – подумал Гедрюс, весело размахивая портфелем. Сегодня он получил пятерку за диктант, а по арифметике – четыре.
Подойдя поближе, он услышал кисловатый запах дыма и увидел, что Кудлатик скулит и рвется с цепи. «Горим!» – понял Гедрюс и, отшвырнув портфель, бросился в дом.
– Расяле! – крикнул он, ничего не видя в дыму. – Расяле!
Открыл одно окно, другое, заметил в углу контрабас, схватил за гриф и выволок во двор.
– Спасите! – крикнул он и закашлялся. – Спасите! – и снова бросился в избу. Он вспомнил, что в шкафу вся хорошая одежда и папины документы. Но жара была такая страшная и так много дыму, что он успел только стащить с плечиков папин костюм да прихватить две подушки с кровати.
За домом он услышал голоса, топот и, немного осмелев, опять кинулся в дверь. «Где же Расяле? Где Расяле?»
А та с перепугу даже плакать перестала, забилась в самый угол под кроватью. Но и тут стало жарко, едкий дым разъедал горло.
– Я тут! Я тут! – захрипела она, увидев, что в дыму мелькают башмаки Гедрюса.
Но неподалеку уже гудел огонь, и Гедрюс ничего не расслышал.
Теперь в третий раз он успел обежать комнаты и все звал сестру, но она не отзывалась. Вдруг он; услышал крик в горнице, в которой уже пылало, как в печи. Гедрюс минуту колебался, испугавшись пламени, пожиравшего все подряд, потом схватил с крюка папин плащ, набросил на голову и нырнул в эту страшную печку.
Расяле лежала ничком у порога и не двигалась. Гедрюс попытался поднять ее и упал сам. От едкого дыма першило в горле. Он уже не дышал, только кашлял и задыхался. В висках стучали какие-то молоточки, и казалось, все тело горит.
– Где дети? Где мои дети?! – услышал он испуганный крик отца и из последних сил перетащил Расяле через порог в кухню. Соседи с криками разбивали окна и лили воду.
Еще шаг, еще дальше от пламени – и обоих подняли сильные руки отца.

На воздухе Расяле очнулась. У нее болела обожженная нога, а Гедрюс никак не мог открыть глаз. Ему все казалось, что он горит, что все еще тлеет на нем одежда, и он звал и звал сестру.
– Я здесь, Гедрюкас, я здесь, – отвечала Расяле и гладила его, пока брат не успокоился.
Приехали пожарные, а вслед за ними – скорая помощь. Врач перевязал детей и увез в больницу.
На следующий день в больницу пришла мама. Она рассказала, что от дома остался только чулан, дедушкина комната и половина кухни. Все пахнет дымом, а обгоревшая половина выглядит так страшно, что даже куры обходят ее стороной. Обгорела изгородь, пожухли тюльпаны, почернел куст сирени, а трава вокруг избы черная от сажи.
– Это все ничего, – сказала мама. – Дом у нас будет новый, мы с Расяле новые цветы посадим – только бы Гедрюс не ослеп. Только бы глазоньки уцелели!
– Поправится, будет видеть, – успокаивал доктор. – А если останется шрам, такой шрам – как медаль. Человека спас, а не дрался!
В палате еще лежал Витукас – ровесник Гедрюса, со сломанной ногой. Поначалу он стеснялся рассказывать о том, что с ним приключилось, но потом признался: они с ребятами соревновались, кто из них смелее, кто перебежит улицу перед самой машиной. Моросил дождик, делать было нечего, вот и придумал со скуки…
Его нога была закутана и поднята на странных приспособлениях выше изножья кровати. А для того чтобы она не стала короче, к пятке привязали гирю. Витукас не мог ни сесть, не перевернуться на бок. Но Расяле сказала, что Гедрюсу еще хуже: ворочаться-то он может, зато ничего не видит сквозь свои бинты.
Она сама на третий день уже бегала по палате и могла ехать домой, но Гедрюс очень просил, чтобы она побыла с ним еще хоть денька два. Расяле, конечно, согласилась, и доктор разрешил.
Расяле знала один секрет доктора – он просил никому его не выдавать. Из кармашка его халата торчал волшебный цветок, все больные спрашивали, почему он все не вянет. А Расяле видела, как доктор взял крохотную ампулу, пустил туда шприцем воды и вставил стебелек. Анютины глазки стояли в воде, а доктор улыбался и никому ничего не говорил. Вообще-то он любил поговорить, знал множество разных историй, и Расяле умела его упросить, чтобы он подольше посидел у них в палате и еще о чем-нибудь рассказал.
– Дядя доктор, – спросила она однажды, – а как вас зовут?
– Я – дядя доктор Напалис Альсейка, – ответил он. – Если не веришь, можешь за бороду подергать…
Расяле осторожно потрогала его бороду и опять спросила:
– Дядя доктор, а вы кто – больше дядя или больше доктор?
– А как бы ты хотела?
– Я бы хотела… Я бы хотела, чтобы ты нам сказку рассказал. – И поправилась: – Чтобы вы рассказали.
Доктор Напалис Альсейка вздохнул:
– Что поделаешь! Только вы внимательно слушайте. Я девять раз выдумаю, один – правду скажу. А вы сами угадайте, где и что я выдумал.
– Ты тоже слушай! – прошептала Расяле. Она была уверена, что ее крохотный дружок прячется неподалеку. Сама она, закутавшись в халатик, села поближе к доктору.

– Однажды человек сеял на холме гречиху, ячмень и коноплю, – начал доктор. – Сеял и думал: «Уродится гречиха – каши поем, уродится ячмень – похлебки вдоволь. А вырастет одна конопля – совью плеть и пойду побираться, будет чем собак по хвостам стегать…»
Сеет-сеет и видит – его посевы вороны клюют. Схватил с дороги камешек – кыш! – запустил в них, вороны улетели. А камешек упал на мягкую теплую пашню и стал расти. Рос, рос и вырос в большой, голубоватый камень в белых крапинках.
– Камни не растут! Выдумка! – не вытерпел Витукас.
– Сам ты не растешь! – воскликнула Расяле. – Под машину полез, и тут лезешь… Молчи и слушай.
– Год был засушливый, – рассказывал доктор, – и не уродились у человека ни гречиха, ни ячмень. А конопли даже на плеть не хватило. Приуныл бедняга, глядит – а в поле камень с хорошую копну. Осень была, иней – камень дрожит, зуб на зуб не попадает… Видит камень, что человек идет в тулупе нараспашку, и говорит ему: «Накинь-ка на меня, человече, тулуп, я тебе сторицей отплачу!»
«Как же ты отплатишь, коли сам гол, что камень, да еще на моей земле разлегся?»
«Укрой меня тулупом, чтобы я зимой не замерз, а весной, как снега сойдут, поднимешь меня и найдешь подо мной червя. На этого червя поймаешь в озере рыбу, а в брюхе у рыбы найдешь брильянт – с горошину величиной. Продашь его и купишь все, что твоей душе угодно. Пироги есть будешь, пиво пить, мед с бороды слизывать».

Поверил человек, накинул на камень тулуп, а сам пришел домой, лег на печь и заснул. Спал, спал, пока поля не побелели от снега. Открыл один глаз, посмотрел, перевернулся и опять храпит, аж стекла дрожат. Так и проспал человек всю зиму, словно медведь. А как снег сошел – проснулся, пошел камень поднимать. Камень-то теплый, вспотел под тулупом и еще больше вырос. Толкает человек камень, толкает – никак не сдвинет.
«Давай, давай! – кричит ему камень. – А ну навались!»
Поднатужился человек, ногами уперся, чуть приподнял камень, но тот – бац, – и еще ногу ему придавил. «Тут нужен лом, – подумал человек, – иначе не поднимешь».
Пока домой за ломом сходил, пока свою ногу вызволил, червяк взял да и ушел глубоко в землю.
«Эй! Теперь что делать? – спрашивает человек и тормошит камень. – Червяк-то в землю зарылся!»
«Копай, – говорит камень, – копай, пока не докопаешься».
Человек копал-копал, рыл-рыл и выкопал колодец. В колодец вода набежала, а червяка нет как нет. Рассердился человек, давай пинать камень ногами:
«Где червяк? Где рыба? Где драгоценный камень? Где мои пироги с медом?»
Пинал камень, пока башмаки свои деревянные не разбил. Сел на камень и заплакал.
«Вычерпай колодец, и будет так, как я сказал», – сжалился камень. Ему хорошо было в тулупе, он и ударов не почувствовал.
Человек опять послушался. Поставил журавль, начал воду черпать. Черпает – выливает, черпает – выливает, и все на поле. Вытер пот, огляделся – а все поле зеленое! И прошлогодняя гречиха поднялась, и ячмень. А конопля – словно елки в лесу.
«Что ж, это хорошо», – подумал человек, поплевал на ладони и снова скрипит журавлем. Черпает и не видит, что уже зацвела гречиха, пахнет. Цветы на ней – что твой кочан, пчелы мед ведрами таскают… Натаскали один улей, второй, третьего не нашли, лепят соты в амбаре, а мед и оттуда через порог течет.
Ячмень – куда там косой! – топором рубить пришлось. А когда стала конопля осыпаться, страшно было и подойти – еще семя голову проломит. А человек прибежит домой, второпях меду поест, ячменного пива напьется и давай снова воду черпать. Воды за день вроде убавится, а за ночь опять насочится. В конце концов потерял он терпение, отшвырнул бадью, навалился на камень и прямо с тулупом шмякнул его в колодец. А камень до того накалился за лето, что даже вода загорелась.
– Вода уж точно не горит, – хихикнул Гедрюс.
– А вот и горит! – снова заспорила Расяле. – Я сама поливала и видела.
– Горела, – подтвердил доктор. – Голубым пламенем горела, потом белым дымом пошла, и выгорел не только колодец, но и вся горка. На другую весну не взошел ячмень, увяла гречиха, поклевали воробьи коноплю. И только тогда человек понял, каким богатым он был год назад: пироги ел, пиво пил, мед с бороды капал.
– Ну-те? – помолчав, спросил доктор. – Что я придумал, а что в этой сказке правда?
– Все правда, – вздохнула Расяле. – Только камушек жалко.
Гедрюс и Витукас могли сказать, что пчелы ведрами мед не таскают… Могли спросить, как это человек принес из дому лом, если камень его за ногу держал. Но они не хотели портить такую хорошую сказку и думали: что же тут правда?
А доктор хитро улыбнулся и, не дождавшись ответа, сказал:
– Правда здесь такая же большая, как тот камень… Без лома не поднимешь. Хорошо, что человек копал колодец, черпал воду, поле поливал, но плохо, что думал только о червяке и забыл порадоваться тому, что есть. Ясно вам? Вот Витукас был здоров, мог бегать по лугам, по лесу. Мог кататься на коньках, и лыжах, а он – раз! – и сунул ногу под машину. Со скуки…
– Я еще поправлюсь! – перебил Витукас.
– Оба поправитесь, – согласился доктор. – Только смотрите у меня! Чтоб обежали все холмы, чтоб узнали, где подснежники, где черника, где грибы. И чтобы не говорили: «Как скучно я живу».
Но фантазия в сказке доктора была куда занимательнее для детей, чем правда, которую втолковывал им доктор. Почувствовав это, он махнул рукой, потрепал Расяле по щеке и ушел.

МИКАС-РАЗБОЙНИК

Неделю спустя Расяле все-таки собралась домой. Гедрюс наощупь нашел ее ручонку, сказал: «Прощай» и поцеловал сестру во влажную от слез щеку. Мама утешала, через несколько дней доктор снимет повязку с глаз, и Гедрюс снова сможет видеть и гулять по двору.
«Ах, если бы дни и правда были всегда днями!» – думал Гедрюс. Он бы целыми часами сидел где-нибудь в лесу у муравейника и смотрел, как муравьи здороваются, касаясь друг друга усиками, как они выносят на солнце личинки и сообща одолевают врага, который их во сто раз сильнее. Он стал бы удить рыбу, читать, играть с котятами или смотреть, как ласточки лепят свои дома.
Будь у него глаза открыты, несколько одиноких дней пробежали бы как разноцветный поезд, где в каждом вагоне ждет тебя что-то новое, неожиданное. А теперь его ждут только черные, долгие – длиной в целый месяц – ночи. Без луны, без звезд, без тлеющих в траве светлячков.
Теперь и ему часто снились гномы. Он бродил с ними по дубравам и пел лихой марш Дилидона:

Дили-дили-дилидон
Впереди ведет отряд.
Дили-дили-дилидон!
Каждый встрече с нами рад.

Иногда стонал Витукас, и сон рассеивался.
– Э-гей! Подождите! Не убегайте! – кричал Гедрюс гномам. – Поиграем еще…
Иногда они слушались его и снова появлялись среди пней и травы. Гедрюс догонял их и опять погружался в сказку.
Дни ползли, словно улитки, но все же Гедрюс наконец увидел добродушное лицо доктора, его седую бороду, сестру в белом халате и мальчика на костылях.
– Витукас! – узнал он, хоть до сих пор не видел его ни разу.
Но Гедрюс видел все словно сквозь туман, и доктор сказал, что ему придется носить очки.

В школу Гедрюс пошел в последний день учебного года. О пожаре и о том, как он спас сестру, знали все, и первоклассники и восьмиклассники. Вся школа смотрела на него с завистью и восхищением.
– Шу-шу-шу, – шушукались совсем незнакомые девочки из других классов: – Это тот самый мальчик, который чуть не сгорел.
– Который? Который?
– Вот тот, очкастый.
– Смотрите-ка… Такой маленький, а такой отчаянный!
Из всех похвал и добрых слов ему больше всего понравилось «отчаянный».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20