..
– Нет, тот уже не дышит, – ответила Януте, гладя поникшую головку. Только теперь она по-настоящему пожалела зверьков. И зачем они нашли эту нору? Лисенок задохнулся, а он ведь не виноват в том, что старая лисица убила индюшку и утенка.
– Вот видите, – словно угадав ее мысли, махнул рукой Мастер. – А главную-то виновницу мы так и не схватили…
– Она, верно, прибегала посмотреть, – невесело сказал Микас. Он тоже пожалел лисицу: «Не найдет кумушка-лиса своих детишек, не найдет…»

Но вздыхать было некогда. Как бы ни было, охота удалась. Они закопали мертвого лисенка, заровняли нору, потушили головешки и, радуясь добыче, зашагали домой.
– А куда мы их денем? – спросила Януте, которая бежала за Джимом и на ходу гладила грубый дерюжный мешок. – Как мы их вырастим?
Микас предложил поселить их в клетке, где раньше держали кроликов, и подержать, как советовал Джим, хоть до весны,
– А чем ты кормить их будешь? – спросил отец.
– Ворон настреляем! – брякнул Джим первое, что пришло в голову.
Януте засомневалась:
– А из чего ты их настреляешь?
– Из лука! Или силки поставлю.
– Думаешь, им нравится воронятина?
– Не нравится, пускай голодают! – отрезал Джим, которому надоело, что Януте вечно прекословит.
«Если воронятина им не понравится, – подумала Януте, – я открою дверцу и выпущу бедняжек…»
Охотники вернулись домой уже в сумерках. Вытащили из-под поленьев обшарпанную клетку, для крепости кое-где подколотили гвоздиков, окошечко затянули проволокой и, позвав маму, вытряхнули из мешка свою добычу.
Лисята забились в угол и пугливо смотрели на фонарь. К черным носикам прилипли желтые песчинки, глаза все еще слезились от дыма, но скорей всего им просто было грустно и хотелось плакать…

С первыми лучами солнца какая-то ранняя птаха затянула свою «тинь-тилинь-тинь-тилинь» – она будила лесных певцов, чтоб не проспали чудесный свежеумытый, предвещающий погожий день восход.
Продрогшая Хромуша открыла глаза и встряхнулась. Перья за ночь подсохли, но были какие-то слипшиеся, будто не расчесанные. Крылья даже затрещали, когда она попыталась их расправить.
– Ах, ах, – застонала индюшка. – Как там мои сиротки? Скорей бы домой!..
Ручей обмелел и снова ласково журчал, нашептывал что-то камням, камышам и косулям, пришедшим на водопой.
Но вот косули подняли головы и, тревожно поводя ушами, уставились на орешник. Индюшке тоже послышался какой-то треск в кустах. Она вытянула шею и хорошенько пригляделась.
– А… С добрым утром, кумушка! – закулдыкала она, увидав лису. – Давно ли меня поджидаешь?
– Да я только что пришла! – лиса огляделась и подбежала поближе. Она вся вымокла от росы, была голодная и унылая.
– Что это ты вроде не в себе? Куда выбралась спозаранку?
– Ах… – вздохнула лиса. – И не спрашивай!
Легла под деревом и, положив на лапы голову, закрыла глаза.
– Да брось притворяться! – сказала Хромуша. – Меня поймать тебе не удастся. Я еще на ветке посижу…
– Тебе-то хорошо, – снова вздохнула лиса. – Тебе-то что…
– А у тебя какая беда?
– Дом разорили, детей моих дымом потравили. Одного в землю зарыли, а другие теперь неизвестно где… Сунули в мешок и унесли.
– Кто мог это сделать?
– Люди – кто же еще! – и лиса, жалобно подвывая, зарыдала. – Сколько раз я говорила: детки, чем бездельничать, вырыли бы лишний ход! Сама я вдовая, вечно в бегах, хвост едва волочу… Скажи на милость, куда мне теперь идти? Как их вызволить?
– Ах, дети, дети… – подхватила индюшка. – Как по-твоему, почему я здесь ночую, будто у меня и дома нету? Своих сорванцов спасала-спасала и сама чуть жизни не решилась…
– Тебе-то хорошо, – снова сказала лиса. – Ты птица домашняя. На всем готовом живешь. Тебя охраняют, а на меня собак науськивают, детей моих душат.
– А зачем человеку пакости делала! – ответила Хромуша.
– Что я ему сделала? – крикнула лиса. – Вот скажи, что я сделала твоему хозяину?
– Не ты, так другая…
– А теперь сделаю! Если детей не отпустит, всех кур у него передушу! И тебе шею сверну…
– Ну-ну-ну, – испугалась Хромуша. – Я же тебе ничего дурного…
– А что мои дети дурного сделали?
– Вот и куснула бы того человека исподтишка! Его кусай, не меня.
– Человека… – зарычала лиса. – Говоришь, как курица. Человек могуч… Только не знает жалости.
– А ты-то знаешь? Мои дети там без присмотра, я домой тороплюсь, а ты тут меня подстерегаешь, убить хочешь.
– Знаешь что, – помолчав, предложила лиса. – Иди, я тебя провожу!
– Знаю я лисьи проводы… За шею да в кусты.
– Не говори глупостей. Я хочу, чтоб люди увидели нас вместе и перестали меня обвинять.
– Ох, и хитра же ты!.. Лучше я еще малость тут посижу. Перья у меня не просохли.
– Хочешь, я тебя через речку переправлю? Садись на спину! Я хорошо плаваю.
– Спасибо… Вчера и я, слава богу, научилась! – похвасталась индюшка.
– Я тебя очень прошу, – не отставала рыжая. – Иди домой и покажись хозяевам. Они ведь думают, что тебя нет в живых. Может, обрадуются и моих детей отпустят.
– Ладно, успеется…
– Вот дуреха! – рассердилась лиса. – Захочу, так я тебя и потом сцапаю.
– Потом – это не сейчас. А я хочу еще раз своих деток увидеть.
– Думаешь, я не хочу?! Если ты так, то сбегаю я к вам во двор и передушу всю эту мелочь! Только ты их и видела!
Хромуша поняла, что лиса не шутит, и, не переставая охать, что ее дети ни в чем не виноваты, стала высматривать место, где бы удобней перебраться через ручей.

Микас с Джимом, склонясь над клеткой, наблюдали за лисятами. Мисочка с молоком, которую они оставили вчера, была опрокинута. Попробовали они хоть капельку или просто разлили? Лисята выглядели бодрее, но по-прежнему жались друг к дружке в дальнем углу.
– Что им молоко… – сказал Джим. – Вчера индюшатины натрескались.
И тут раздался крик Януте:
– Хромуша нашлась! Хромуша!
Заперев дверцу, мальчики бросились с сеновала – неужели правда?
Хромуша ковыляла по другую сторону плетня и от волнения не знала даже, через какую дыру залезть во двор.
Подоив корову, пришла мама Микаса.
– Неслыханное дело! – стала рассказывать она. – Сижу, дою корову и думаю, кого это Буренка испугалась? Поворачиваю голову – лисица! Увидела меня – и шмыг под самым носом у коровы. Хотела схватить камень да крикнуть: «Кыш, окаянная!», а тут смотрю – индюшка… Ковыляет вслед за лисицей… Придется вам отпустить лисят, раз такое на свете творится. Побалуйтесь сегодня, а вечером чтоб выпустили.
– Пожалуйста, мама, – стал просить Микас. – Можно, я буду их растить. Они уже целую мисочку молока вылакали.
– Нет, нет, – покачала головой мама. – Видели бы вы, как они шли, иначе бы заговорили. Не так лисят, как их бедную маму жалко.
– Лиса была кровопийцей и останется! – выпалил Джим. – Сколько она птичек душит!
– Лучше бы Хромуша не приходила… – бормотал Микас. – Охотились, мучались и вот те на…
– Если не мы, так другие – все равно лиса охотникам попадается, – поддержал его Джим.
Януте понимала, что мальчики неправы и лисят надо выпустить. Но ведь лисята такие славные, жалко с ними расставаться. Она тоже стала просить – так ласково, так умильно, что тетя наконец махнула рукой:
– Ладно уж… – Только чур – их голодом не морить.
А лисица забралась под стожары, на которых сушился клевер. Она терпеливо ждала, пока люди, покормив скотину и порадовавшись индюшке, пойдут на сеновал и выпустят лисят. Отсюда, с горки, ей было видно, как счастливая Хромуша хлопочет вокруг своих воспитанников. Глаза у лисицы были, как у ястреба – она видела даже воробья, к которому подкрадывался кот Черныш. Вот он цапнул беднягу и затрусил за хлев – завтракать.
Потом она долго смотрела на кур, которые пролезли через дыру в плетне и добрели до клеверного поля. Они были до того глупые, так неуклюже ловили бабочек, что невольно возникал соблазн вскочить и хоть страху на них нагнать.
Но лисица сдержалась. Она не спускала взгляда с хутора, видела, как люди ходят по двору, и терпеливо ждала от них справедливости.

ЗАВИСТЬ

После того пожара, когда Гедрюс спас Расяле, Микас-Разбойник стал какой-то невезучий. Не то, что раньше, когда приятелей и хвалили, и ругали примерно поровну, и этим равенством они дорожили больше, чем всеми своими сокровищами: увеличительным стеклом, перочинным ножом, фонариком да парочкой кроликов.
Когда Микасу ставили двойку, Гедрюсу было стыдно получать больше тройки. А когда Гедрюс однажды поскользнулся на льду и, больно ударившись, заплакал, Микас тут же шлепнулся на бок и принялся стонать, что ушиб локоть…
А вот с весны, с того дня, когда Гедрюс, очкастый и прославленный, вернулся из больницы, их дружба – словно кукла Расяле – хоть и уцелела, не сгорела при пожаре, но все же отдавала гарью.
В самый клев плотвы, когда Гедрюс таскал домой рыбу сумками, Микас сидел в школе и выправлял свои несчастные двойки.
Кое-как спихнув эту напасть, хватается и Микас за удочки, но за целый день принесет всего две-три рыбешки для Черныша. А тут еще папа сообщает новость: Гедрюс поймал сома! Микас с Джимом приносят из лесу девять подберезовиков да три подосиновика – хорошо бы не червивые! – а Гедрюс наутро всем рассказывает, что нашел двадцать пять боровиков…
– Дуракам счастье, – сказал по этому случаю Джим, но и поговорка не очень-то утешила Микаса.
И вот наконец настал час и Микасу хвастаться! «Приходите-ка, друзья, увидите такое, чего не видели! Ладно, Гедрюс, похвастался своими боровиками да сомом, и будет… Оба с Расяле приходите – увидите добычу Микаса-Разбойника! Не один, правда, поймал, а с отцом и братом, но все-таки…»
Да, увидев лисят, Гедрюс остолбенел. Прямо дара речи лишился. Зато Расяле стрекотала без умолку:
– А… а… а почему лисички ничего не говорят? А почему лисенки такие лохматые? Может, лисятам вареников принести? У нас сегодня вареники!
– Они не свиньи, чтоб вареники есть! – отрезал Джим. – Им эту, как ее, дичь подавай!
– Какая там дичь… – вздохнула Януте. – Они даже молока не пьют.
– Проголодаются – попьют… Пускай привыкают… – навалившись грудью на клетку, рассуждал Микас-Разбойник.
– А… а… это правда, что ты свой зуб проглотила? – спросила Расяле у Януте.
– Конечно, – кивнула та. – Кашу ела, проглотила да еще молоком запила.
– Ну и ну! – удивилась Расяле. – Ты же могла умереть. Но ты ведь не умерла, правда?
– Не знаю, – озабоченно сказала Януте. – Еще неизвестно. Мне, говорят, операцию будут делать. Аппендицит.
Расяле почтительно замолкла и несколько раз повторила про себя это загадочное слово: «Аппендицит… аппенцидит…» Потом глубоко вздохнула и снова уставилась на лисят.
А Гедрюс восхищался не только лисятами. Ему все больше и больше нравилась Януте: и рассудительные ее речи, и щербатая улыбка, и манера накручивать на нос непослушную прядку.
– Когда я в больнице лежал, – сочинял Гедрюс, стараясь выдумать что-нибудь особенно интересное, – в нашей палате один от аппенбицита помер. Тоже проглотил… гвозди, что ли. А потом еще что-то…
– Может, молоток? – рассмеялся Джим.
– Думаешь, вру? – обиделся Гедрюс.
– Думаешь, верим?
– Почему?
– Сперва про гномов насочинял, а теперь про гвоздь с плоскогубцами.
– С какими еще плоскогубцами?!
– Да и про сома наверняка выдумал, – добавил Микас,
– У Расяле спроси, если не веришь!
– Поймал, честное слово, поймал, – поклялась Расяле. – Гедрюс даже маме не врет, а я вот гадкая, ужасная, врушка-завирушка.

– Не заливай!.. Это уж ты врешь, что врешь, – прервал ее Микас-Разбойник. – Ты ведь у нас паинька…
– Ах, вот как! – рассердилась Расяле. – Если ты такой задавака, я с тобой не вожусь.
– Водись, водись, – в шутку уговаривал ее Джим. – И соври нам еще что-нибудь. Как там гномы поживают? Понравились им вареники или нет?
– Они вареников не едят, – серьезно ответила Расяле. – Они только орехи, ягоды да всякие зернышки…
– Опять за свое! – махнул рукой Джим. – Сказки. Бабушке своей расскажи.
– А вот и не сказки!
– А где же ваши гномы? Привели бы да показали…
– А когда мы драться собрались, и Гедрюс свои очки нашел, – тогда-то ведь все видели! Ты тоже говорил, что видишь!..
– Ну зачем ты им объясняешь… – вмешался Гедрюс. – Все равно ведь не верят.
– Ни черта мы не видели – нет никаких гномов! – отрезал Джим.
– Мы врали, что видим, – добавил Микас. – Мы нарочно.
– И не увидите никогда! – рассердилась Расяле. – Потому что вы ругаетесь и еще зверюшек мучаете! Что вам бедные лисята сделали?! Бедняжки дрожат, есть хотят… Я папе своему скажу. Папа нам даже зайца не разрешил держать.
– Ишь ты! Пигалица!.. Что ж ты не дрожишь, Микас? Дрожи. У-бу-бу-бу!..
– А я ничуть не боюсь, – ответил Микас. – Я уже учительнице про лисят сказал. Похвалила меня, говорит, соберем, у кого что есть, и устроим в школе живой уголок. Лукшис ежа своего принесет, Гинтаутас – белку…
– Осенью и я в школу пойду, – похвасталась Януте. – Мне форму сшили и портфель купили.
У Расяле даже дух захватило от зависти. Сколько всяких удовольствий ждет Януте через недельку-другую. И форма, и операция, и портфель… И живой уголок в большой городской школе, наверное, так и кишит разной живностью.
– А я форму не люблю… – вздохнула она. – Я так быстро расту… Только сошьют платье, как я уже не влезаю…
– Ты смотри, больше не толстей, – сказала Януте, – так нельзя! Вот моя мама так мучается с этой толщиной, такую зарядку делает, что мне просто жалко ее.
– Да хватит вам!.. – Джим снова не дал им поговорить. – Уж эти девчоночьи разговоры!.. Руки чешутся за вихры оттаскать!
С этими словами он пребольно дернул Януте за прядку, которую она снова и снова накручивала на нос. Сестра замахнулась, хотела смазать Джима по щеке, но тот молниеносно подставил свою шишковатую макушку, которой привык отбивать мячи. Януте больно ушибла ладонь и в слезах выбежала из сарая.
– Ха-ха-ха! – басом захохотал Джим, – к черту девчонок! Я предлагаю идти и добыть дичь для лисят!
– Ворон будем стрелять! – объяснил Микас Расяле и Гедрюсу.
– О воронах потом подумаем. А сейчас им живого голубя изловим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20