– Не расстраивайся, Ричард, – вернется. Осенью и вернется. А ты пока силы копи, расти.
Думаешь, девочку легко завоевать?
Я непонимающе посмотрел на него. Завоевать? – Что значит завоевать? – Она меня и так любит.
– Ты думаешь, раз она на тебя посмотрела, дело в шляпе?
– А – что? Не понял я.
– Таких, как ты, вокруг, знаешь, сколько бегает? – Тут уж я не выдержал. Как заору: – Она меня любит! – Любит? – Он посмотрел на меня, вздохнул, покачал головой и говорит: – Любит – Пусть любит, но учти, не ты один. Нашего брата тут пруд пруди. Когда ее срок подойдет, ты должен суметь ее отстоять.
– Как – отстоять? Не понял я. О чем он таком говорит? Мы любим друг друга! Я в этом уверен. Никто кроме меня ей не нужен.
Цезарь опять покачал головой.
– Ладно, парень. Раз любит, значит любит. Рано тебе еще голову морочить разными штучками. Понадобится, сам узнаешь, а не узнаешь, тем лучше для тебя. Иди, гуляй, а то дед заждался.
Так ничего и не понял. Попрощался я с ним и побрел себе дальше.

Люди

Чарли, правда, тут опять приходил. Теперь он смотрит на меня с уважением. Учит, конечно, но мне это только на пользу. Столько разного от него узнал. Он говорит, что люди порой бывают злыми. Откуда он это взял, не пойму. Но спорить с ним не берусь, тем более у каждого своя жизнь.
Он говорит, что два раза уже нарывался на неприятности, – когда убегал – за девочками.
Вернется домой голодный, усталый, – в душе все поет. Шутка ли соблазнить красавицу, у троих парней увести. Влетает веселый, радостный, на шею своим готов броситься, вот он я – молодец, пришел наконец. А они, представьте себе, наорут на него, привяжут к ручке двери, миску с мясом поставят и ходят, смотрят. А он на поводке душится, дотянуться до миски не может, только слюну глотает.
Не знаю – Неужели такое возможно?
Мои не такие. Мамка сроду такого не сделает. Я ей верю. Правда, один раз мне тоже досталось, – зонтиком. Молодой еще был, глупый. Она на работу спешила, а мне поиграть вздумалось. Я с Лорой гулял. Дождик уже закончился. Солнышко выглянуло. В воздухе аромат – Капельки воды на травинках качаются, словно живые, в нос норовят юркнуть. У Лоры настроение хорошее, у меня тоже, ничего. Вот мы и принялись на перегонки бегать. Кто кого догонит. Мамка сначала улыбалась, с тетей Юлей беседовала, а потом на часы посмотрела, и давай за мной гоняться. Кричит: – Ричард, ко мне! Ко мне!
– Ага! Прямо сейчас все брошу и прибегу.
Я еще больше раздухарился. Ношусь, как сумасшедший, то на Лору налечу, то мамку за майку дерну. А она меня норовит поймать. Только все впустую. Куда ей. Я, как комета, то тут, то там. Она за мной бегает, кричит: – Стоять! – Стоять!
Тут еще Пашка откуда-то взялся. Веселый пацан. Он где-то палку нашел, сочную, с зелененькими листиками, и давай ею хвастаться. Тут я совсем с катушек сошел. Как на Пашку налечу, и давай у него палку отнимать. Он от меня, я за ним, а Лора за нами обоими, – бегаем, веселимся – И тут совершенно неожиданно, даже не видел, как мамка ко мне подкралась, только вдруг чем-то бах – и по попе, – больно. Я как заверещу:
– Бить маленьких – подло!
Стою, как статуя, от обиды даже ноги трясутся. А она цап меня за ошейник и на поводок. Так мы и выучили эту команду. Теперь, как слышу: «Стоять!», сразу тот зонтик вспоминаю.
Наука, она вещь хорошая – Больше у нас такого не было. Повзрослел я, мудрым стал. Меня теперь на мякине не проведешь. Тем более мамка – Она хорошая – Не знаю, быть может, Чарлику не повезло, не те ему люди достались. Хотя, он своих любит, и они его тоже, вроде. Но больно они строгие, чуть, что не так, сразу поучать начинают.
Скукотища – Люди, они смешные, как дети малые. Не могут правильно приоритеты расставить. Что в жизни самое важное? Вовремя поесть, погулять и поспать. А они? – Представьте себе, им не до этого.
Утром, когда проснулся, что в первую очередь? На улицу нужно бежать, дела свои делать. А они ходят потягиваются, зарядкой, так называемой, занимаются. Глаза еще закрыты, а они то цаплю одноногую из себя изображают, то краба перекошенного. Смехотища! Не верите? Зря, каждое утро наблюдаю. Мне невтерпеж, а мамка время зря убивает, тренируется, – ха. То так ногу подымет, то этак, то присядет, то подпрыгнет, смехотища!
Я понимаю, по травке побегать, поиграть, это хоть на пользу и мне, и ей. А в душной квартире, на полу, вернее на коврике – совсем несерьезно, – маета одна.
Ну, это еще ладно. А вы когда-нибудь видели, как они ругаются? Просто кошмар.
Пришла как-то Танюшка из школы и что-то такое там принесла. Что? – Да ерунду, мелочь.
Пахнуть, не пахнет, сидит себе тихо, не лает, не кусается, по-моему, двойкой называется. Ну и что, что двойка – Есть не просит, в углах не гадит, носа не высовывает. Я везде искал, звал, играть предлагал. Нет, не выходит. Знаю, что живет в рюкзаке. А больше ничего сказать не могу, не видел и не слышал, как выглядит, не знаю.
Но видели бы вы, как мамка Танюшку отчитывала. Мне ее, бедняжку, даже жалко стало.
Хотелось уши заткнуть или на улицу убежать. Я когда первый раз про двойку услышал, полночи не спал. Все ждал, когда эта – двойка из рюкзака вылезет, страшная такая, зубастая.
Ждал, ждал, так и заснул, под утро. Потом еще две ночи кошмары снились, весь в холодном поту просыпался. Один раз разорался во все горло, всех на ноги поднял. А они вскочили, и давай меня успокаивать. Чудные, – напугают сначала всякой ерундой, а потом успокаивают – Люди, что с них возьмешь. Серьезности не на грош.
Хорошо, что не часто такое случается. А то бы я точно либо трясучкой, либо падучей заболел.
Я пес впечатлительный, увлекающийся. Как увижу птичку красивую или веточку душистую, строки сами собой в стихи ложатся. Вот, например:

Бегу спокойно по траве, заглядываю ввысь,
Как хорошо сегодня здесь. Кто слышит, отзовись.
Вон птичка с кустика на куст, летит домой спеша,
Детишки малые ее заждались в тех кустах.

Вон листик тихо шелестит на веточке одной,
Он тоже думает, что все, пора ему домой.
И солнца свет, и луч тепла ласкает шерсть мою,
Как хорошо гулять с утра, о том пою, пою…

Или вот еще:

Трава, трава, кругом трава, и гомон птичьих стай,
Я здесь сейчас, я вижу вас. Возможно это рай.
Ваш щебет весел и учтив, шаги едва слышны,
Вам хорошо там, в небесах, в просторах синевы.

О, если б я умел летать, летел бы рядом с вами,
И громким лаем в небесах кричал: – Я знаю! Знаю!
Я знаю радость, знаю смех, я вижу всех вокруг,
И я готов лететь вот так, всю жизнь, за кругом, круг.

Да только каждому свое дается в этом мире.
Я лишь хочу, чтобы меня мои всегда любили.
Да, не умею я летать, не птица, извините,
Но сердце я готов отдать, а вы меня не ждите.

Приду домой, прижмусь к руке, почувствую отраду.
Что там, в далекой синеве? Когда любовь тут, рядом.
Да жизнь полна, когда есть друг, хозяин и награда.
Награда знать, что он есть тут, а я всегда тут, рядом…

Конечно, это так, только набросок. Я тут Лоре почитал кое-что, из своего, из раннего, так она теперь говорит, что я поэт.
Про птиц я вообще люблю сочинять. Они добрые, красивые. А если их похвалить, особенно ворон, так они часами тебя слушать готовы. Умные птицы, серьезные, воробьи не такие. Им бы только почирикать, похулиганить, полетать вокруг тебя, но в принципе, тоже веселые, добрые. Мы собаки со всем миром в мире живем, вот только кошки – бояться они нас.
Почему? – Мы, конечно, посильнее их будем, позубастее. Но обижать-то нам их зачем? Я, например, кошек люблю, а котов в особенности. Один Данька чего стоит. Как у меня настроение плохое, он ко мне подойдет, лапой меня погладит, в нос лизнет, и сразу легче становиться. Данька, он вообще – человек. А уж если играть начинаем, такой шмон стоит, куда псам до него – Личность он, в общем…
Ладно, что-то я ни про то, о людях ведь толковали. Люди не птицы, их на мякине не проведешь, но для них свои хитрости есть. Почему-то они думают, что мы глупые, совсем их не понимаем. А на самом деле они только подумают, а мы уже наперед все знаем. Например, гуляю я с мамкой, бегаю, за кем придется. Иногда слушаюсь, иногда нет, все от настроения зависит. Чувствую, набедокурил, сейчас мне достанется. Я раз, и сразу в сторону, близко не подхожу. Так и хожу на расстоянии, пока не остынет. Подуспокоится, а я, тут, как тут.
Помиримся и домой.
Скажу по секрету, я всегда знаю, о чем она думает. Чувствую, какое у нее настроение. И еще – Я знаю, она меня любит, крепко любит – И я ее люблю, крепко люблю – И всю ее понимаю от кончиков ушей до хвоста. Тьфу ты, совсем забыл. Хвоста-то у нее нет. Ох – люди, люди…
Правда, один раз попал, когда еще маленький был.
Пошли мы как-то в Иваньково, на лыжах кататься.
Иду себе, дышу полной грудью, радуюсь жизни и вдруг, – как обухом по голове. Вижу гора, огромная такая, ледяная, дети с нее на санках съезжают. Сани у многих тяжелые, «Чук и Гек» называются. Не знаю, что мне в голову в тот момент взбрело, – вдруг, как побегу. Показалось, что огромная махина несется прямо на меня с огромной скоростью, и что ты не делай, все равно налетит. Перепугался я, чуть с ума не сошел. Бегу, бегу – Мамка сзади кричит:
– Ричард! – Ричард! – А мне все по барабану, несусь, только ветер в ушах свистит. Лишь у мостика остановился.
Мамка меня догнала, на поводок посадила и опять в лес. Только страх у меня уже прошел.
Иду, смотрю, аж смешно стало. Куда это годится, как глупый щенок, из-за пустяка запаниковал. А потом понял, не я испугался вовсе. Она перепугалась, что я сейчас, бестолковый, под сани попаду. Ее то страх мне и передался. Как такое могло случиться?
Загадка – Но понял я после этого, что связала нас жизнь одной веревочкой, куда она, туда и я. Что ты не делай, мне без нее не жить, да и ей без меня не сладко придется. Кто ее пожалеет, приголубит? Особенно когда у нее настроение плохое. Она же никому, ничего не скажет, будет ходит, маяться, на всех про себя обижаться. А я тут, как тут. Подойду лизну, пожалею, поговорим о том, о сем. Смотришь, и полегчало, уже улыбается. А если нет, погулять на улицу выведу. Она воздухом подышит, со мной поиграет, вот все и прошло.
Люди, они как малые дети, – смешные.
Тем более, представьте себе такое, она вчера ролики купила. Что завтра будет, ума не приложу – Но мы идем кататься на роликах. Точно засмеют. Взрослый человек и ролики – Ладно лыжи, это куда не шло. Но ролики? – Дети малые у нас во дворе на таких гоняют, но чтобы взрослый человек – Что делать?…

* * *

– Одевай, одевай – Сейчас оденешь и свалишься. Предупредил я ее. Слава богу, что не один.
Одному мне ее точно домой не дотащить. Сейчас точно упадет и разобьется. Главное, чтобы не до смерти. Где ее голова? Где? Хочу вас спросить! Взрослый, серьезный человек, а хуже ребенка. Хорошо, что тетя Лена вчера приехала. Вот мы с утречка и отправились на прогулку.
Ха, – на роликах кататься.
Я надеялся, что хоть она ее отговорит. Тетя Лена вроде, как посерьезней, в этих вопросах. Зря надеялся, ей самой хочется кости себе переломать. Вот уж дети малые!
– Осторожнее! Закричал я, чувствуя, как уходит сердце в пятки. А мамка, вдруг, встала, постояла немного, оттолкнулась – И ура!!! – Поехала! Правда, поехала. Смотрю и глазам своим не верю, а у нее что-то получается. Не сказать, чтобы очень, но, во всяком случае, не переступает ногами, словно у нее вместо двух, одна. Тетя Лена за ней, я за тетей Леной. Бегу, даже дышать боюсь. Вдруг вижу впереди веточка. Точно сейчас споткнется. Я вперед, только нагнулся, подобрать хотел, а сзади крик.
– Ричард!!!
И сзади в меня что-то врезается на полной скорости. Шум, крик, мамка валяется, тетя Лена над ней хлопочет, у меня сердце в пятки ушло, все думаю, – убилась.
А они, глупые, как примутся хохотать. Я стою, чуть не плачу, а они смеются. Что уж тут смешного. Дырка на штанах, прямо на попе, вот и весь кайф. Где это видано, хорошую вещь изорвать и смеяться? А я какую-нибудь туфлю изгрызу, или ручку у старого кресла искорябаю, так крику столько. Где справедливость, я вас спрашиваю? Где? – Им можно, а мне нет?
Ладно, это я просто на нервах. Вы бы видели, как дети на нас смотрели. Думал, сейчас засмеют. А мамке все нипочем, все по барабану. Встала, отряхнулась и дальше поехала, только курткой дырку прикрыла.
Так и катались еще с полчаса. Я все лапы сбил по асфальту бегать. То ли дело по травке, мягко, тепло, уютно.
А потом и того хлеще. Тетя Лена коньки напялила. А она то куда лезет? Как корова на льду.
Мамка, наверное, в детстве каталась, вот и поехала сразу. А тетя Лена шаг, еще шаг, потом, как заверещит:
– Останови меня! Слава богу, мамка успела, поймала ее.
Та уцепилась ей за руку, словно утопающий за соломинку. Держится за нее, шагу сделать не может. Так и каталась – Вот смехотища. Но это еще нечего. Самый прикол случился, когда мы домой возвращались. Одела мамка коньки. Тетя Лена почти без крика сняла, устала, – и поехали мы обратно – на коньках.
Откуда, до сих пор не пойму, у нас в округе лошади взялись. Самих лошадей я не видел, врать не буду, а вот кучи после них остались, что надо.
Разогналась мамка, дорожка под горку. Летит довольная, улыбается во весь рот. А за поворотом туннель. Влетает она туда на бешеной скорости, а там темновато, полумрак. Она то бедная и не разглядела, что вместо асфальта впереди навоз. Так на полной скорости и затормозила в одной из куч прямо на попе. Вот смеху-то было. Вылезла, брюки все грязные, руки грязные, а запах – Сроду такого не нюхал. Хотя, если честно, вкусно, природой пахнет. А она стоит, смотрит на себя и не знает, то ли плакать, то ли смеяться. Тетя Лена нас догнала, как увидела, за живот схватилась и ну, хохотать, а затем нос зажала и бегом. Мамка за ней, я за мамкой. Так и ввалились. Танюшка минут десять не могла успокоиться. Слава богу, хоть все живы и здоровы. Называется, погуляли.
Люди, они как дети, особенно под настроение. А моя вообще, – за ней глаз, да глаз нужен.
Знаете, что удумала? – Как я это пережил, до сих пор не ведаю. Мамка моя, – вы себе не представляете, учиться пошла – Днем на работе, вечером в институте. Разве это жизнь?
Теперь чаще всего дед со мной гуляет, кормит, развлекает, а эта – часам к одиннадцати появляется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24