Тогда его сапоги блестели лучше, чем у других, подворотничок гимнастерки отличался белоснежностью. Когда мы в Вильнюсе уходили в увольнение, то девицы всегда обращали внимание на него, чем Юрченко выбывал зависть и ревность у других курсантов и за что многие недолюбливали его. Но в целом это был хороший парень и товарищ.
Юрченко доложил, что последняя его должность – командир минометного взвода.
– Вот именно командира минометчиков нам и недостает, – обрадовался Богданов и сообщил, что ему предстоит принять взвод из четырех расчетов ротных минометов, которые мы называли лягушками. Сказал, чтобы Юрченко особое внимание уделил подготовке новичков и что заместителем у него будет сержант Аввакумов.
– Аввакумов? – вырвалось у Юрченко.
– Да, Аввакумов, – засмеялся я.
Тут Юрченко сгреб меня в объятия и долго тряс. Увидев это, Богданов обрадовался и сказал, что за минометный не беспокоится.
От Юрченко я узнал, что он видел Бродова на пятый день войны. Его назначили командиром стрелкового взвода, а в тяжелом бою, когда погиб командир роты, Бродов принял командование ротой, вывел ее из окружения и в одном из боев был тяжело ранен. Кроме Юрченко нашелся еще однокашник сержант Лобода, которого назначили старшиной третьей роты. Обмениваясь новостями, мы наблюдали за теми, кто представлялся Богданову. Это было не праздное любопытство. Нам надо знать, с кем придется воевать и тянуть нелегкую солдатскую лямку.
– Старший сержант Зубков, вы назначаетесь командиром третьего стрелкового взвода. Вечером представлю вас личному составу, а сержант Аввакумов сдаст вам взвод.
– Доверие командира оправдаю, – щелкнул каблуками невысокий старший сержант с рыжими волосами, подстриженными под бобрик.
– Видно, службист, – буркнул мне под ухо Юрченко.
Я в ответ улыбнулся, дав понять, что разделяю его мнение.
Распределив пополнение, Богданов ознакомил командиров с приказом о действиях роты на время дислокации батальона в лесу и о распорядке дня личного состава. Обратившись ко всем, он спросил: есть ли вопросы? Командиров интересовало, когда прибудет пополнение, из которого подразделения пополнятся бойцами, каким оружием укомплектуют роту, сколько времени отпущено на обучение новичков.
– Пополнение прибудет не позднее 30 августа. Подразделения укомплектуем до полного состава. Стрелковое оружие, несколько ручных и один станковый пулеметы рота получит в тот же день. Боеприпасы – перед выходом на передовую. На обучение отводится десять дней, – отчеканил Богданов.
– Десять на обучение? Маловато, – пропел младший лейтенант Смирнов.
– Таков приказ, – отрезал Богданов.
Первая половина первого дня нашего отдыха была ясной и теплой. Легкий ветерок хорошо продувал просеку, рядом с которой мы расположились. Пахло разнотравьем и сосной. Но к вечеру ветер усилился, пригнал лохматые облака. Они были густыми и темными, цеплялись за вершины деревьев. Запахло осенью. Подразделения ускорили сооружение шалашей, в которых предстояло укрываться от дождей и ночного осеннего холода.
На второй день отдыха, после завтрака, Юрченко сказал мне:
– Жми скорее в особый отдел дивизии. Там тебя ждет старший лейтенант Белецкий.
– Что я там забыл? – дал я понять, что меня не разыграешь.
– Этим не шутят. Белецкий не любит, когда к нему не приходят. Не играй с огнем, – убеждал меня командир.
Я понял, что это не розыгрыш, и спросил Юрченко, что от меня нужно Белецкому.
– Я у него тоже был. Речь пойдет о твоих действиях за линией фронта. Меня, к примеру, он спрашивал, как, при каких обстоятельствах я оторвался от своей части, по какому маршруту пробирался в тылу у немцев, что делал на этом пути. Словом, кто твои родители и кем ты был до 17-го года, – объяснил Юрченко.
– Что это? Мне не доверяют? Там, на высотках, Богданов доверял отбивать атаки, а здесь стал чужаком? – вспылил я.
– Не кипятись, не раскочегаривай себя. Тебе все доверяют, но у Белецкого служба такая, – успокаивал Юрченко.
Я, ничего не ответив на это, отправился в деревню, где располагался штаб дивизии и особый отдел. Он находился в крайнем доме. Я постучался в дверь. Глухой голос ответил:
– Входите.
– Сержант Аввакумов прибыл по вашему вызову, – отрапортовал я.
Старший лейтенант Белецкий с минуту молчал, внимательно рассматривая меня, а потом взглянул на бумажку.
– Садись сюда поближе. – Он указал на большой, стол и на табуретку, которая стояла у стены.
Я пододвинул табуретку и сел. Белецкий сдвинул на край стола стопку одинаковых папок, положил перед собой чистый лист бумаги, встал из-за стола и несколько-раз прошелся по комнате, подолгу останавливаясь за моей спиной. Потом он не торопясь сел за стол, вынул из кармана ручку «вечное перо» и на чистом листе крупно вывел: «Аввакумов».
– Наша беседа должна быть откровенной и непринужденной. Долго задерживать вас здесь я не намерен. Все зависит от того, как вы будете отвечать на мои вопросы. Итак, приступим к делу. Вы, сержант, выходили-из тылов немецкой армии отдельно от полка, а точнее, потеряли его или отстали. Какие были для этого причины или обстоятельства и в каком месте и при каких условиях потеряли полк? – начал «беседу» Белецкий. Я подробно рассказывал все, что со мной происходило до станции Ионава.
– Ну, а теперь расскажите со всеми подробностями о пути движения за линией фронта. Назовите города, населенные пункты, через которые проходили, что делали, где задерживались, по каким причинам, о встречах с немцами в бою, а если были и другие встречи, о них тоже. Кстати, в районе между Ионава и Каунасом окружения не было, – холодно отчеканивал, словно диктовал ученику, Белецкий, смотря на меня неподвижными глазами.
– Не знаю, было или не было полное окружение, но в то время передовые части были уже где-то у Минска, а Двинск захвачен немцами, – растерянно отвечал я.
– Вы плохо знаете обстановку тех дней. О прорыве через хутор нет никаких документов. И, я думаю, не могло быть. Вы знаете фамилию подполковника, который вывел группу, и того, кто был с ним? – Белецкий впился в меня глазами.
– Фамилию подполковника знаю – Гуров, но он не из нашей части.
После этого Белецкий не задавал вопросов и только покачивал головой. Я так и не понял, что это значило: или согласие со мной, или это просто его манера вести разговор. Боем на грейдере под Идрицей следователь заинтересовался особо и попросил рассказать об этом еще раз. Выслушав, сказал, что этих командиров он не знает.
Прослушав о наших злоключениях в районе Пустошек, Белецкий расхохотался:
– Значит, хотели полакомиться ухой. Но вас правильно задержали. Там же стоял воинский состав, а вы еще и костер разожгли. Вас надо было сразу же под трибунал, – как бы спохватившись, следователь сделал суровое лицо.
– Об эшелоне мы ничего не знали, – оправдывался я.
– У меня создается впечатление, что вы сознательно отстали от полка. Говорите, Аввакумов, правду, и только правду. – Белецкий сделал вид, что готовится писать. – Да, не забудьте сказать, кто вас снабдил такой легендой.
– Никакой легенды у меня нет. Все, что я говорю, правда. На себя наговаривать не собираюсь, – с обидой выпалил я, почувствовав, что накатились слезы.
Белецкий встал и стал взад-вперед прохаживаться по комнате, заложив руки за спину. В комнате слышались лишь его медленные шаги и поскрипывание новых ремней.
– Чем же ты можешь доказать, что все сказанное – правда? У нас вот вчера такого же молодчика изловили. Он такие легенды о своих подвигах в тылу рассказывал, хоть орденами осыпай. А потом случайно выяснилось, что это немецкий лазутчик. Вот так, – нарушил напряженную тишину Белецкий.
Я вспомнил, что свой комсомольский билет ношу при себе, хотя и не раз мог попасться в руки противника. Стал снимать правый сапог. Белецкий насторожился и, молча, с любопытством наблюдал, что же я делаю. Сняв сапог, оторвал стельку и начал отдирать билет. Он так крепко прикипел, что потребовалось вынуть перочинный ножичек.
– Что же ты такое делаешь? – не выдержал Белецкий. Я ничего не ответил и продолжал возиться с сапогом. Насилу отодрав билет, положил его на стол.
– Вот мое последнее доказательство, что говорю правду. Других нет, почти заплакал я.
Белецкий с любопытством рассматривал билет, на котором еще можно было прочитать фамилию, имя и отчество. Потом возвратил билет мне.
– Успокойся, Аввакумов. – Это было сказано тепло и сочувственно.
Потом следователь попросил подробно рассказать о том, что я знаю о деятельности комбата Худякова, о встрече с дезертирами на озере.
– Так что, они хотели к немцам переметнуться? – переспросил Белецкий.
– Не думаю. Немцы-то были рядом. Если бы хотели сдаться, не стали бы в воду бросать оружие, да и вдобавок нас бы прихватили, – рассуждал я.
– А почему вы их не арестовали? – спросил Белецкий.
– Их было шестеро, а нас двое. Да еще и немцы рядом.
– Ладно. Писать ничего не буду. До свидания, сержант. Иди в свою роту, – сказал следователь и, взяв со стола лист бумаги, на котором была моя фамилия, порвал в клочки и бросил в старое ведро, которое здесь-использовалось как мусорная корзина.
В роту я шел по заросшей, давно не езженной дороге. Там, где когда-то колеса телег оставили свой след, повылезали шляпки путиков зелено-серого цвета. Вдруг из-за кустов вспорхнула птица. От неожиданности я инстинктивно прыгнул в сторону и присел. Видно, блуждания по немецким тылам оставили свой след и выработали привычки.
«Так и собственной тени бояться будешь», – подумал; я, а затем, выругавшись про себя, пошел дальше. На лесной поляне, перед самым расположением роты, на старых пнях сидели Богданов и Юрченко. Я доложил командиру роты, что был в особом отделе по вызову старшего лейтенанта Белецкого. Богданов расспросил, о чем там шел разговор, и сказал, что в следующий раз, прежде чем идти по таким вызовам, должен докладывать командиру роты.
– Ты шибко-то на Белецкого не серчай. У него служба такая. Ему бы строевым командиром быть. Я видел, когда из окружения прорывались, он взял на себя командование батальоном вместо погибшего майора и лихо бойцов в атаку повел. Такой коридор проделали, что два полка из окружения вышли. Его командование к «Красному Знамени» представило, но пока что-то не слышно с наградой. Мужик он чуткий, внимательный, разбирается, не как другие. Был у нас один особист – майор Звягин. Вот этот оставил след. Во всех шпионов и пособников врага видел. Хорошо, что его куда-то передвинули. Как уехал, весь полк радовался. Так что не-горюй, – успокаивал меня Богданов.
День начал разгуливаться, и стало словно в июле.
Кузнечики до этого молчали, а как только последнее облачко на небе освободило солнышко из своего плена, послышался дружный стрекот.
Командир роты перевел разговор на то, что больше его тревожило. Он сказал, что завтра ожидается двадцать человек пополнения. Его тревожило, что, по разговорам в штабе батальона, многие из новичков не держали в руках винтовки, а об автоматах и говорить нечего. Тут и возникла проблема – где минометчиков брать, кому ручные пулеметы доверить.
– С минометчиками можно обойтись или из бывшего моего взвода взять Кузикова, Мухаметдинова и Селиванова. Они кое-что петрят в минометном деле. Из «их неплохие наводчики будут. Да и нам помогут обучить новичков, предложил я и толкнул локтем Юрченко, дескать, поддержи.
– Да, этих ребят обязательно в минометный надо, – поддакивал Юрченко.
– А ты-то хоть одного из них знаешь? – вперился глазами в Юрченко Богданов.
– Знаю, не знаю, а на Аввакумова полагаюсь. Как-никак однокашник, да и вместе нам с ним воевать, – смутился Юрченко.
– С удовольствием я бы их вам дал, но где командиров отделений возьму? Я ведь давно сам приглядел этих ребят, – не сдавался лейтенант. В конце концов мы сумели одолеть Богданова.
– Ладно, Кузикова и Мухаметдинова вам передам. Сегодня же скажу Зубкову, чтобы отпустил ребят. А вот Селиванова не просите. Он у меня в разведку будет ходить и в атаку бойцов поднимать, – отрезал Богданов. Он встал, потянулся и хотел было куда-то идти. Но Юрченко, подмигнув мне лукаво, начал „обрабатывать“ командиров.
– У вас все заботы и заботы. А ведь когда-то отдохнуть надо. Впереди еще целая война. Не искупаться ли, товарищ лейтенант? Погодка стоит что надо. Может, такой больше не будет, – пел Юрченко. Я поддержал старшего сержанта.
– Сагитировали, черти, – махнув рукой, дал согласие Богданов.
Юрченко повел нас к речке малохоженой тропой. По-его уверенности было видно, что он уже не раз хаживал на речку. Мы вышли из леса на полевую дорогу. По обе стороны ее стеной стояли хлеба, а поближе к речке, на лугу, женщины косили траву. Увидев нас, молодая женщина, которая шла первым прокосом, остановилась, сорвала с головы косынку и стала махать ею.
– Товарищи командиры, добро пожаловать в нашу бригаду. Невест для всех хватит, – озорно кричала она. Богданов остановился, а затем направился к женщинам.
– Ну что, ребята? „Раззудись, плечо, зазвени, коса“, – сказал лейтенант.
Мы выбрали литовки из тех, что лежали на бугорке. Последним прокосом шла девчушка с соломенными косичками.
Она была вся красная, измученная непривычной работой, но, расходуя последние силы, не хотела отстать, от старших. Мне стало жалко девчушку, и я сказал, чтобы она отдохнула, пока буду вести ее прокос. Женщины прикрикнули на нее, чтобы пошла в тень. Командир-роты пошел первым прокосом, заставив перестроиться женщин. Было видно, что он не новичок в крестьянском деле. Богданов шел широким прокосом, трава из-под его литовки, извиваясь штопором, ложилась ровными рядами. У Юрченко дело шло похуже, но он, заливаясь потом, старался не отставать от командира. За два часа мы скосили луг, а затем, собрав руками небольшую копну, сели перекурить. Женская бригада расположилась возле нас. Во время перекура мы перекидывались с женщинами шутками. Их звеньевая Маша, та, что первая заметила нас, была остра на язык, больше всех смеялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19