Оборонявшие высотку только после узнали о том, что были на волосок от гибели.
Противник на наших глазах трижды атаковал первую линию обороны и откатывался назад. После третьей, неудачной атаки батальон начал отходить. Сначала выносили раненых, затем шли остальные. Не верилось, что здесь оборону держал батальон. Живыми покинули позиции не более ста человек. Для отхода обороняющихся использовали передышку после очередной атаки. Немцы посчитали, что обороняющиеся ушли. Но, опомнившись, бросились, чтобы добить наших. Было уже поздно. Вражеская пехота без поддержки танков и артиллерии, не зная, что создана вторая линия обороны из свежих сил, напоролась на такой огонь, что заметалась на открытом месте и кинулась назад, оставив десятки убитых и раненых.
– Да, здесь нам несладко придется, – потягивая самокрутку, задумчиво сказал Селиванов.
Я был согласен с ним, но ничего не ответил. Ночью противник не решился нас атаковать. Это время мы использовали на то, чтобы отрыть ячейки в полный рост, соединить их ходами сообщения и лучше замаскироваться. В задачу нашего отделения входило прикрыть огнем седловину между нашей и соседней высотками. Богданов, который успел обойти все огневые точки и окопы, определил для нас ориентиры будущего обстрела, велел подготовить связки гранат, так как все понимали, что противник обязательно применит танки, чтобы смести нас с этой гряды.
Через час после рассвета началась обработка наших позиций авиацией. Бомбы сыпались настолько густо, что высотка от разрывов шевелилась, а в окопах отваливалась глина. Казалось, что после такой обработки не останется ничего живого, но большого вреда от бомбежки рота не получила. Хорошо, что сумели вовремя и как следует окопаться. Затем начался минометный и артиллерийский обстрел.
Чувствовалось, что противник бил наугад. Он еще плохо знал наши позиции и прощупывал их огнем. Но с нашей стороны ответа не получал. В это время пехота противника скапливалась в кустарнике, который располагался у восточного подножия гряды высоток, покинутых накануне нашими войсками. Когда прекратился артобстрел, артиллеристы сорокапятки выкатили свои орудия на прямую наводку. Их позиция располагалась метрах в пятидесяти правее нас.
В воздух со стороны противника поднялось несколько ракет. Мы напряженно наблюдали за кустарником, где сосредоточилась пехота, зная, что самый сильный удар будет нанесен оттуда. Прошла минута, другая, но из кустарника никто не выходил. Вдруг из седловины выскочило пять легких танков и два бронетранспортера. Они развернулись в цепь, и тогда пехота вышла из кустарника. Под прикрытием брони она стала приближаться к нашим позициям. По ним жиденьким огнем ударили наши минометы и сорокапятки.
Но этот огонь не повлиял на противника. Цепи шли спокойно. Только один танк остановился и слегка зачадил. Но танкисты, видимо, сами затушили огонь. Машина осталась стоять на месте, но орудие ее стреляло. Вспыхнул и бронетранспортер, из которого высыпала пехота. Но все остальное продолжало двигаться на нас. Танкисты, по всей вероятности, засекли наших артиллеристов, и снаряды из танков в основном сыпались вокруг них. Одно из орудий вскоре оказалось разбито, а расчет полностью погиб.
Вторая сорокапятка перестала стрелять, так как танки и транспортер вошли в мертвую для орудия зону. Мы затаив дыхание ждали, когда немцы подойдут на расстояние прицельного огня из стрелкового оружия.
– Огонь! Отсекать пехоту от танков! – скомандовал Богданов, и шквал пуль брызнул на наступающие цепи. Немцы остановились, заметались, но офицеры быстро навели порядок, и цепи пехоты снова торопливо двинулись вперед, поотстав от танков. Селиванов и Сурков, новый боец отделения, прибывший с последним пополнением, азартно, длинными очередями били по немцам. Я медлил, ожидая, пока немцы подойдут ближе. Но вот подошел и мой черед.
– Ты что спишь! На вас танк прет! Где бронебойщики? – Кто-то сильно стукнул меня по плечу. Обернулся, сзади лейтенант Богданов. Глаза бегают, горят гневом. Я по ходу сообщения подбегаю к Селиванову и Суркову. Приказываю выдвинуться вперед и связками гранат уничтожить танк. Взяв по две связки, ребята выскочили из окопа. Пробежав метров двадцать, один из них скрылся в специально вырытой ячейке, другой прыгнул в воронку. Но воронка оказалась неглубокой и не могла полностью скрыть Суркова. К счастью, танкисты были увлечены другими целями и не заметили ребят. Одна граната, брошенная Сурковым, попала под гусеницу. Машина развернулась на месте и заглохла. Но башня повернулась туда, куда направлялся танк. Около окопа Суркова запрыгали брызги пуль, посланных немецкими пехотинцами, которых мы своим огнем прижали к земле.
«Неужели Сурков погиб?» – мелькнуло у меня в голове. Но он приподнялся из воронки и бросил гранату во вторую гусеницу. Что же бездействует Селиванов? Но вот раздались один за другим два взрыва. Оказывается, я просмотрел, как Селиванов выскочил из своей ячейки, по-пластунски подполз к танку сбоку и бросил две гранаты в жалюзи танка. Машина вспыхнула. Из люков стали выскакивать танкисты, которых сразу же срезали пулеметным и автоматным огнем.
Погода была пасмурная, и дым от горящего танка прижало к земле. Это походило на дымовую завесу, которая скрывала от нас немцев справа. Я вставил новый диск и смотрел на дым, ожидая, что оттуда выскочат немцы, воспользовавшиеся этой завесой. Но с этой стороны увидел Селиванова, он полз, волоча за собой раненого Суркова. Рана у парня была тяжелая, автоматная пуля насквозь прошила левое плечо. Две другие прошли скользом. Одна сорвала кожу на шее, другая чуть зацепила правую руку. Селиванов, уложив товарища на дно окопа, сделал, как мог, перевязку. Увидев, что группа немцев приближается к седловине, я крикнул Селиванову:
– К пулемету!
– Погоди, отдышусь, – огрызнулся он, но сам подбежал к своему ручнику и выдал фашистам длинную очередь, обратив их в бегство. Атака отбита. На поле боя осталось множество трупов неприятеля, три сожженных танка и подбитый бронетранспортер. Один из танков сожгли уже в нашем тылу. Он проскочил через седловину, и только тут истребители засыпали его связками гранат. Но и наши потери были внушительные. Мы лишились противотанковой артиллерии. В роте разбиты два ручных и один станковый пулеметы. Треть личного состава убита и ранена.
Противник, несмотря на потери, снова готовился атаковать высотки. Его пехота сосредоточилась в кустарнике, а из седловины туда шли новые и новые подразделения.
– Эх, прочесать бы этот кустарник хорошей артиллерией и тяжелыми минометами, как бы нам легче стало, – задумчиво произнес Кузиков.
– Абы да кабы, то б во рту росли грибы, – съязвил Селиванов.
В это время по ходу сообщения к нам приблизился старший лейтенант Рябинин. Он спорил с Богдановым, который густо пересыпал свою речь матом.
– Где я вам найду пополнение, у меня самого половина роты осталась, почти кричал Богданов.
– У тебя половина, а в первой и взвода не наберется. На нее основной удар немцев был направлен, и командира убило. Мне приходится и начальником штаба быть, и ротой командовать. Нам здесь только бы продержаться до утра, а потом отойдем на те высотки, – показал Рябинин на гряду небольших холмов, пролегающих за нашей обороной.
– Куда, куда? На те высотки? А эти оставлять? Да отсюда те холмики как на ладони просматриваются. Немец сразу же сковырнет нас оттуда, – горячился Богданов.
– Нам там только день продержаться, на подходе большие силы, – не уступал Рябинин.
Мы прислонились к стенке окопа, чтобы пропустить командиров. В это время противник выпустил вверх целую серию ракет.
– Начинается. Пойду в первую. Но ты не забывай хотя бы половину взвода к нам на помощь подослать, – торопливо повернувшись назад, крикнул Рябинин.
Как и перед предыдущими атаками, этой предшествовала артиллерийская обработка наших позиций. Немцы, получив подкрепление, ожесточеннее атаковали нас, а мы отвечали им слабым огнем. Танки, проводив пехоту к самому подножию высотки, повернули назад, считая, что сделали свое дело. Пехота подошла к нашим окопам метров на пятьдесят и бросилась в атаку. Но хоть не густой был огонь с нашей стороны, он заставил немцев замедлить бег. А когда полетели гранаты, то им пришлось залечь. Истребители танков, которые находились в ячейках, выдвинутых вперед, и были ближе к немцам, бросили в сторону противника несколько связок гранат. Их взрывы выглядели внушительно, и немцы стали отползать назад. Не знаю, откуда на правом фланге появился станковый пулемет. Его очереди заставили немцев окончательно откатиться.
После отражения этой атаки лейтенант Богданов по цепочке передал команду собираться за высоткой. Подобрав раненых, мы стали отходить. Вдруг откуда-то появился капитан Дементьев.
– Лейтенант, что это такое? – кричал комбат.
– Ноги уносим, пока не поздно, – ответил Богданов.
– Назад! Завтра отдам под трибунал, – грозил пистолетом Дементьев.
Перебранку капитана с лейтенантом прервал посыльный из штаба полка.
– Товарищ капитан, вам очень срочное, – махал пакетом младший сержант, Дементьев тут же разорвал пакет, прочитал и заговорил другим тоном.
– Отводи роту на те высотки. Приказ командира полка. Соседние батальоны уже отходят. – Разорвал он на мелкие клочки приказ и рассеял по ветру обрывки.
На маленьких сопках мы продержались недолго. Отбив две атаки, оставили свои позиции и пересекли шоссейную дорогу. Лесом и болотами нас вел капитан Дементьев. Куда шли, никто толком не знал. Не знали и о том, как в дальнейшем разворачивались события на участке фронта, который мы покинули. Знали одно – для фронта дорога имела большое значение, и поэтому так упорно наши командиры и личный состав отстаивали свои позиции. Делалось все возможное, чтобы остановить продвижение врага, но он здесь превосходил нас в силе.

Укороченный отдых

27 августа, в конце дня, батальон прибыл в район станции Крестцы. Колонна пересекла шоссейную дорогу, небольшую речку и по новому грейдеру углубилась в сосновый лес. Получив приказ на передышку, бойцы сбросили с себя лишний груз, раскатали шинели и, положив под головы оружие и вещмешки, мгновенно засыпали. За три дня мы по болотам и бездорожью прошли не менее сотни километров и невероятно устали. Хоть за последние пять дней боев и перехода нам пришлось довольствоваться только сухим пайком, никто не помышлял о еде. Сон для нас сейчас был самой дорогой наградой.
На время перехода наш взвод шел в боевом дозоре. Это были скорее остатки взвода – два отделения. Мы шли со штабом, выдвигая вперед поочередно то одно, то другое отделение. Во время привалов меняли их местами. Отдав приказ на передышку, капитан Дементьев обессиленно рухнул на поваленную сосну и, передохнув с минуту с закрытыми глазами, стал с большим усилием стягивать с себя сапоги. Раньше мне думалось, что этот всегда напружиненный человек не знает, что такое усталость. Сейчас он выглядел совершенно разбитым. Подремав минут пять, Дементьев снова обрел привычное состояние и обратился к старшему политруку Сухих, который расположился рядом:
– Извини, комиссар, я в доску расклеился. У меня ведь с детства ревматизм. Сейчас все ломит, а кости гудят. Я еще там, в бою, наломал ноги. Не сумел вовремя связь наладить, вот и бегал с одного фланга на другой. Дурная голова ногам покоя не дает, – сказал комбат, поглядывая на часы. – А ведь нам повезло. На четыре часа раньше пришли. Значит, четыре часа в нашу пользу – больше отдохнем.
Дементьев предложил Сухих разузнать обстановку в стране и на фронтах да закатить бойцам хорошую лекцию.
– Поверь, я, комбат, настолько оторвался, что не знаю, где что делается, а бойцы тем более. Словом, мы здесь как в темном лесу, сокрушался капитан.
– А мы и сейчас в лесу и не выходили из него, – рассмеялся политрук.
Вскоре пришел начальник штаба. Старший лейтенант Рябинин сообщил, что здесь мы будем находиться до получения оружия и боеприпасов. Полк и батальон пополнят личным составом. Утром бойцов обеспечат горячей пищей, а к 10 утра командира батальона ждут в штабе полка. После этого командиры развернули плащ-накидки и завернулись в них с головой. Уже через минуту послышался храп со свистом и с переливами.
Подошел батальонный писарь, который постоянно выполнял роль коменданта. Он организовал охрану штаба, то есть спящих командиров и мешка со штабной документацией. Что дальше было, не помню, поскольку сон свалил меня тут же. Утром я обнаружил, что не успел даже развернуть скатку.
Подошел писарь и сказал мне, что можно возвращаться в свою роту. Я построил взвод и привел его туда, где располагались наши. Рота была уже на ногах. Богданов собрал командиров взводов и отделений, показывал, где надо рыть щели для укрытия от авиации, где строить шалаши, так как палаток у нас не было. Затем рота пошла на завтрак. С каким наслаждением мы ели горячую гречневую кашу с редкими волокнами тушенки! Каждый боец тщательно выскребал остатки из котелка, правда, добавки досталось не каждому. Последним, кто просил добавки, повар доставал из котла уже не черпаком, а большой ложкой. Я как-то постеснялся попросить повара подкинуть еще немного. Но и то, что получил, доставило величайшее наслаждение. Я даже расслабился, и тут же потянуло на сон.
В это время к командиру роты подошла группа сержантов и средних командиров. Это было первое пополнение. Новички представлялись Богданову, называя свою фамилию, звание и должность, которую занимали раньше.
– Сержант Юрченко, – услышал я знакомый голос и сразу повернулся на него.
Да, перед Богдановым стоял тот самый Юрченко, который в полковой школе учился в соседнем минометном взводе. Там он был командиром отделения. Он почти не изменился: такой же широкоплечий, важный, стройный. Разве только возмужал и на лбу до самой левой брови появился неглубокий шрам. Сапоги его были в пыли. Выглядел он не так щеголевато, как в полковой школе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19