Их, впрочем, еще можно объяснить какой-то изуверской ложью твоего друга, хотя и с большим трудом. Потом я получаю письмо, что уже не является делом случая. Но вот моя поездка в госпиталь опять случайна. Я ведь мог и не поехать. Так же случаен и твой сегодняшний звонок Шмицу. Короче говоря, как бы там ни было, мы столкнулись с парадоксами прошлого, касающимися Форманов, Рейнеке и Шмица. А со сколькими еще парадоксами мы не столкнулись? Просто не представился случай. Не получится ли так, что, начав обзванивать или разыскивать своих старых знакомых и даже родственников, мы обнаружим, что либо они чего-то не помнят, вернее, этого в их жизни никогда не было, либо они вообще окажутся неизвестными нам, а мы им людьми?
Слушая эти рассуждения, Юлинг побледнел.
– Ты и вправду в это веришь, Отто? – спросил он совсем упавшим голосом.
– Я ничего не утверждаю, но не вижу других объяснений. Появление Дворжака как-то сказалось на взаимосвязи прошлого и настоящего. И прошлого десятилетней давности – смерть заключенного Формана, и совсем недавнего – твой Шмиц. Получается так, что мы с определенными людьми что-то делали вместе день или десять лет назад, а они с нами вместе этого не делали. Они в это время либо были где-то далеко, либо вообще нас не знают. Что же до письма моего брата, а это, несомненно, его почерк, то тут я и вовсе ничего не могу сказать. У меня в столе рядом с этим письмом, написанным спустя три месяца после его смерти, лежит похоронка на него. Если так дальше пойдет, то мы однажды проснемся утром и не поймем, где находимся и кто мы такие.
– Но это же какая-то фантасмагория! Ведь такого никогда и ни с кем не было.
– Ну этого мы не знаем, что было, а что нет. Меня сейчас больше интересует другое: чье прошлое меняется – наше или знакомых нам людей? И я прихожу к выводу, что именно не наше. Похоронка в моем столе подтверждает, что факт смерти Зигфрида, о которой я всегда помнил все эти месяцы, мной не выдуман. Эта смерть была. Да и о твоем разговоре со Шмицем ты сказал мне уже на следующий день, и мы оба знали о нем. О том, что я был в окопах под Демянском, написано в моих документах, и я имею за это награду. А то, что Рейнеке, которого я видел сегодня, меня там не помнит, может означать что угодно, но только не то, что я там не был! – Они выпили и снова долго молчали.
– Интересно, это происходит сейчас только с нами или затронуло еще кого-нибудь из находящихся здесь? – вдруг спросил Юлинг. – Я имею в виду тех, кто видел Дворжака и общался с ним.
– Хороший вопрос, Вилли. Но как это выяснить?
– Нужно завтра же с ним обстоятельно обо всем поговорить.
– Ты что, хочешь рассказать ему о Формане, Шмице и Рейнеке?
– Ничего другого не остается, Отто. Может, хоть что-то да прояснится. Да и не обязательно рассказывать всё в подробностях. Достаточно, я думаю, лишь обрисовать ситуацию. И давай договоримся ничего не скрывать друг от друга. Я имею в виду новые парадоксы, как ты их называешь.
– Договорились. Ты остаешься у меня?
Антон маялся в своей камере уже несколько дней, не зная, что и думать. О нем совершенно забыли. Дважды в сутки охранник приносил еду. В такие моменты Антону казалось, что вот сейчас его наконец поведут к Ротманну и хоть что-то изменится. Но никто никуда его не вел. Разговаривать с охранником, точнее, с двумя, сменяющими один другого, было бесполезно. Не кончилось бы всё это какой-нибудь гадостью, подумал однажды Антон и, чтобы окончательно не свихнуться, решил поменять тему своих тревожных размышлений.
Надо придумать хоть какую-нибудь теорию, объясняющую или нет, допускающую перемещения в прошлое и будущее, решил он. А что, если действительно попытаться придумать такой мир, где это возможно? Сочиняли же всякие лобачевские и нимцовичи свои особенные геометрии, в которых возможно было пересечение параллельных прямых и другие чудеса. По сути, они сочиняли новые миры с новыми законами. А он чем хуже? То есть он, конечно, в сравнении с ними может, и полный балбес, у которого даже нет клочка бумаги и карандаша, но у него зато есть гораздо большая потребность в таком сочинительстве. И оправдание.
Начнем с того, что перемещение в любую точку времени возможно только в таком мире, где и прошлое и будущее, другими словами, все времена уже есть и существуют в данный момент. Нельзя же в самом деле попасть туда, чего уже или еще нет. Предположим, мы смотрим фильм, снятый на кинопленку. На обычную кинопленку с кадриками и перфорациями. Например, «Титаник» Камерона. Когда мы смотрим его на экране, то ощущаем движение времени, наблюдая череду сменяющихся событий. Каждый кадр – это настоящее, прошедшие кадры – прошлое, те, что впереди, – будущее. Короче, неплохая аналогия реального мира.
Теперь возьмем и вытащим этот фильм из кинопроектора, смотаем с бобины и расстелим пленку на полу очень длинного коридора. Перед нами все события «Титаника» одновременно. Каждый кадр – это один из всех существующих моментов времени этой истории. И мы видим их все разом. Только они, во-первых, мертвы, во-вторых, никак не связаны друг с другом законами причины и следствия. Мы можем поцарапать один из кадриков, и это не отразится на всех последующих. На экране мелькнут царапины, а дальше всё пойдет по-прежнему.
Кстати, о кадрах. Время ведь тоже дискретно. Нельзя делить секунду до бесконечности. В конце концов наступает такой временной интервал (где-то там после пико – и наносекунд), короче которого уже не бывает. Его даже назвали атомом времени. Он неделим, поскольку ни один процесс в природе за такой короткий отрезок времени не сдвигается ни на йоту. Фотоны, электроны и прочие частицы наномира остаются на своих местах, не успевая сколько-нибудь переместиться. Похоже, это связано и с их природной дискретностью, хотя в данном случае это не имеет значения. Если же так, то мы можем по аналогии с кинофильмом говорить и о кадре того мирового фильма, в котором живем и который нас окружает. А поскольку время жизни вселенной ограничено (что-то там около 70 миллиардов лет) и длительность кадра этого мирового фильма, как мы выяснили, тоже конечная величина, то мы получаем пленку с вполне конечным числом кадров! Очень большим, но вполне конечным. Допустим, десять в энной степени.
От неожиданности своего вывода Антон встал и начал шагать по камере.
Едем дальше. Перед нами мировой фильм, каждый кадр которого, в отличие от кадрика простой кинопленки, не плоский, а объемный. Будем считать, что трехмерный без всяких там пространственных искривлений. Но в каждый момент, соответствующий номеру определенного по счету атома времени, реален только один кадр. Тот, который именно сейчас живет и существует. А чтобы одновременно существовали все кадры, нужно просто зарядить растиражированный мировой фильм в такое количество мировых кинопроекторов, которое равняется числу кадров этой пленки. И одновременно все эти копии прокручивать, но с таким расчетом, чтобы в каждый конкретный момент времени все они показывали разные кадры. Другими словами, наш мир должен иметь столько копий, сколько атомов времени умещается во всей продолжительности одной его жизни, – от первородного взрыва до последнего момента схлопывания в черной дыре. Тогда среди множества этих копий, смещенных друг относительно друга на один кадр, можно всегда найти такие, где вселенная только рождается, и те, где она погибает, где Брут вонзает кинжал в тело Цезаря и где Гитлер пускает себе пулю в рот. Возвращаясь к «Титанику», это всё равно как зарядить 200 тысяч его копий (если в пленке, скажем, 200 тысяч кадров) в 200 тысяч проекторов и одновременно показывать на 200 тысяч экранов. Всегда можно найти такой момент, причем свой движущийся момент, а не кадрик на пленке, где корабль тонет, где Ди Каприо играет в покер и т.д.
А что, отличная теория. Она, конечно, не нова – эта мысль о множественности параллельных миров, но в ней есть существенные уточнения. Итак, основные постулаты: мировая история состоит из конечного числа кадров; число копий мира равно этому числу кадров; все копии существуют одновременно со сдвигом на один кадр. Когда прокрутка отдельной копии заканчивается, она после мгновенной перемотки возобновляется снова.
А теперь выводы.
Эта теория элементарно отметает причинно-следственные парадоксы. Их просто нет. Ведь процесс перемещения в прошлое или будущее сводится к перескоку из одной копии мирового фильма в другую. Не в прошлое своей копии, а туда, где будущее еще впереди. Попал в копию прошлого, которая до этого была полностью идентична твоей, только отставала от нее, и делай там всё, что хочешь. Просто с этого момента начнутся расхождения с тем будущим, которое было бы здесь без тебя. Если ты найдешь там своего дедушку и убьешь его, то ты там, т. е. твой двойник, уже не родится. Ты изменишь будущее, но не своей копии мира, где оно уже наступило, а той копии, где его еще не было. Сам же ты в той копии будешь совершенно независимым человеком, и даже если встретишь самого себя, то это, строго говоря, не ты, а твоя тоже независимая копия. С нею можно говорить, спорить и драться без всяких парадоксов.
Эта теория легко отвечает и на стандартный вопрос: если люди будущего научатся перемещаться в прошлое, то почему мы их здесь, в нашем темном прошлом, никогда не встречаем? Очень просто! Мировых копий, как и кадров, такое великое множество, что оно в биллионы и триллиарды раз превышает любое количество посещений копий прошлого людьми из копий будущего. Так, у большинства копий есть громадный шанс промотаться от самого начала до самого конца без всяких вмешательств извне. Ну а если произошло вмешательство? Чем это кончится? Только тем, что данная копия пойдет дальше своим путем (собственно говоря, это уже не будет копия в точном смысле этого слова) и дойдет до самого конца.
Потом схлопывание, новый взрыв, и всё стерто. Начинается опять исходный вариант.
Остаются в этой теории, конечно, еще кое-какие вопросы, но над ними надо только поломать голову, и наверняка что-нибудь придумается. Вот только один у всего этого минус. Какая-то механистическая получается картина мира. Все копии от момента появления первой земной амебы до хиросимской атомной бомбы совершенно одинаковы. Значит, мысли и поступки людей в каждой из них идут по одной строго определенной программе? И что мы, что тараканы – это всего лишь запрограммированные машинки? Нет, что-то тут не так… Возможно, первая копия, где человек самостоятельно мыслит и действует, просто задает тон остальным. Так… Начинается уже сивокобылий бред.
Антон вдруг очень ярко представил себе искрящееся в солнечном свете море, галдящих над пенящимся прибоем чаек и понял, что все его фантазии – это лишь гимнастика ума. Не более того. Она, конечно, полезна, но особенно увлекаться ею тоже не стоит. Нужно лучше подумать, что делать дальше, при разных вариантах развития событий.
И тут забренчал ключ, и дверь отворилась. По тому, что охранник остался стоять снаружи, Антон понял, что ему пора выходить. Это было так неожиданно, что он не успел никак внутренне прореагировать. Ни обрадоваться, ни испугаться. Просто резко соскочил с лежака, накинул на плечи старую шинель и вышел.
В кабинете Ротманна его ждали двое. Сам штурмбанфюрер сидел за своим столом, а в кресле у стены, закинув ногу на ногу, дымил сигаретой небезызвестный уже Антону Юлинг. Когда охранник, приведший арестованного, был отпущен, Ротманн вышел в пустой предбанник (Курта не было) и, как в прошлый раз, запер наружную дверь. Вернувшись, он предложил Антону закуривать и устраиваться поудобнее.
– Вы по-прежнему утверждаете, что попали к нам из будущего, – спросил он, – или хотите что-нибудь добавить к своей легенде?
– К сожалению, мне ничего другого не остается, как придерживаться правды. А правда, господин штурмбаннфюрер, такова, что либо я сплю и никак не могу проснуться, либо я всё-таки из своего времени свалился к вам сюда.
– Ладно. Тогда мы вам тоже кое-что расскажем.
И Ротманн изложил совершенно ошарашенному Антону суть историй с Форманами, письмом своего брата и Рейнеке. О Шмице он умолчал. Его рассказ был краток и даже сух. Он не занял более пяти минут.
– У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу? – спросил он, закончив.
«Первое мое соображение, – подумал Антон, – состоит в том, что вся моя стройная гипотеза о копиях мирового фильма, похоже, летит к чертям. А жаль, красивая была теория».
– Ну, во всяком случае эти необычные явления, конечно, если их окончательно связывать со мной, пусть и косвенно, но подтверждают мою легенду. О себе я мог, конечно, придумать, о Роммеле – откуда-то узнать, но организовать то, что произошло с вашими знакомыми, я уж не мог бы никаким образом. Надеюсь, в этом вы со мной согласны?
Молчание.
– А вы всё мне рассказали? – спросил Антон, не дождавшись ответа. – Может, еще кто-нибудь заметил подобное?
– Во-первых, нам это неизвестно. Во-вторых, мы связываем происходящее с вашим появлением пока только в качестве предположения и думаем, что это коснулось лишь тех, кто с вами непосредственно общался. А таких, если вы, конечно, не встречались здесь с кем-то до момента вашего задержания полицией, очень немного.
– Хорошо. Но над всем этим необходимо подумать. Так сразу я вам ничего не скажу.
«Как будто я смогу сказать им что-нибудь путное потом», – усмехнулся про себя Антон.
– Вот что. Прикажите отвести меня в камеру на пару часов. Может быть, я что-нибудь… Хотя вы же не ждете от меня обстоятельных объяснений? Я всего лишь учитель немецкого языка, а не ученый футуролог. Только эти удивительные события вынуждают меня ломать голову над тем, что вообще может не иметь понятного нам объяснения.
– Что ж, тогда до завтра. Постарайтесь прийти к каким-нибудь выводам. Вы ведь из просвещенного будущего, и именно вы попали к нам, а не наоборот.
Ротманн пошел отпирать дверь. Крикнув охранника, он дал Антону пачку сигарет.
– А бумаги с карандашом вы мне не дадите ?
– Нет. Писать ничего не нужно, – ответил Ротманн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67