Приняв у него пальто и шляпу, Полигар пригласил гостя в такой же небольшой, скромного вида кабинет, куда вела из прихожей одна из двух дверей.
– Вы не увидите здесь магических пентограмм и звезды Бафомета, – проговорил Полигар, усаживая гостя в небольшое кресло. – Это всё антураж, рассчитанный исключительно на клиента. Мне он не нужен. Мои принципы – точный расчет и сопоставление, и мои клиенты должны сразу это понимать. Я не хочу вводить в заблуждение тех, кто готов заплатить за мой труд.
Так он продолжал говорить, доставая из шкафа книги, приготавливая бумагу, проверяя, есть ли в чернильнице чернила. Всё это он складывал на столик возле кресла. Там уже лежала большая лупа и что-то еще.
– Вы готовитесь, как к серьезной операции или медицинскому осмотру, – наблюдая за всем этим, сказал Юлинг.
– Это не займет много времени. Я вас быстро отпущу. Так, ну, по-моему, всё готово. А теперь приступим.
Профессор включил лампу, и на Юлинга пролился яркий голубоватый свет. Затем вычислитель судьбы спросил дату и место рождения своего клиента и стал делать в небольшой тетрадке записи. Он часто поглядывал на него, что-то сверяя в толстой потрепанной книге и бурча себе под нос, и снова записывал. Судя по положению кисти его руки и быстрым размашистым движениям, Полигар владел стенографией. Затем, вооружившись лупой, он исследовал линии на ладонях Юлинга, сделал несколько уверенных и точных зарисовок и новые записи в тетради. Постепенно он вовсе перестал говорить и явно был чем-то озабочен,
– Теперь я должен осмотреть ваши глаза, – сказал он Юлингу, – осталось совсем немного.
Надев на голову обруч с отражателем и прикрепленной к нему маленькой лупой, какой пользуются часовщики и ювелиры, он, аккуратно касаясь лица Юлинга, осмотрел его глаза. Сделав новые пометки в тетради, профессор сказал:
– Ну вот, пожалуй, и всё. Завтра вы зайдете за результатом и…
– Как это завтра? Я утром улетаю в Берлин. – Профессор всплеснул руками.
– Я разве не сказал, что выдаю результат на следующий день? Прошу меня простить. Что же делать? А когда ваш самолет? Впрочем, ладно. Вы сможете зайти сюда сегодня часа через полтора?
– Зайду, коли так, – вяло пообещал Юлинг, уверенный в том, что ему черта с два уже захочется снова сегодня выходить из гостиницы.
– Только зайдите обязательно. И вот еще, наденьте, пожалуйста, этот браслет. На левую руку. – Полигар достал из шкафа кожаный ремешок с прикрепленными к нему небольшими черными камушками, – Пусть он будет эти полтора часа у вас на руке, – тон профессора был чуть ли не просительным.
Юлинг нацепил ремешок на запястье рядом с часами, оделся и вышел. Гостиница, где он остановился, была совсем рядом. «Из-за этого нелепого ремешка придется вернуться». Юлинг чертыхнулся и решил, что неплохо бы пойти поужинать.
Часа через два, когда было уже довольно темно, он снова подошел к двери с медной табличкой и нажал кнопку звонка. Профессор выглядел усталым, даже изможденным. Он тяжело вздыхал, будто переживая неудачу. Юлинг вернул ему браслет и сел в уже знакомое кресло.
– Мне очень неловко вам это говорить, – извиняющимся тоном начал профессор, – но вы как раз оказались тем случаем, когда мои вычисления не дают никаких решений. Сплошные противоречия и обрывочные выводы, не поддающиеся толкованию. Лучше бы я убедил вас осмотреть Колизей, чем тащить сюда.
– Сочувствую вам, – вставая, сказал Юлинг. – Ладно, нет так нет.
Он направился к выходу, удивляясь, почему бы этому странному старику не наплести чего-нибудь приятного своему клиенту, который к тому же завтра навсегда уедет. И деньги бы заработал, и конфузиться бы не пришлось.
– Что, совсем ничего не удалось извлечь из моих ладоней и зрачков? – спросил он уже в дверях.
Полигар замялся.
– Вы знаете, обрывки. Не знаю даже, стоит ли говорить.
– Ну всё же?
– Тот, кто уже умер, и тот, кто еще не родился… Эти два человека каким-то образом окажут влияние на вашу судьбу.
– Всё?
– Бойтесь двенадцатой даты.
– ?
– Увы, – профессор развел руками, – знаю, что похожу на Дельфийского оракула. – Он секунду помолчал. – И еще: ваша жизнь вне опасности, пока четыре капитана не встанут одновременно к рулю. Возможно, аллегория…
Юлинг вдруг захохотал.
– Ну это уж совсем из «Макбета»: «Пока не двинется наперерез на Дунсинанский холм Бирнамский лес»… Ладно, прощайте.
Он вышел.
На другой день Юлинг был в Берлине и доложил своему начальнику, штандартенфюреру СС Гельману, о результатах поездки. Тот с некоторым недоверием выслушал воодушевленный рассказ молодого сотрудника, прочитал его отчет, полистал остальные бумаги и наконец скупо похвалил. Через два дня эта папка легла на стол рейхсфюрера. Но в этот же день, 2 декабря, Гиммлер был приглашен посетить Каренхалле. Геринг устраивал очередную вечеринку не то по случаю окончания охотничьего сезона, не то по поводу успешного завершения Тегеранской конференции союзников.
Вечером с двумя адъютантами Гиммлер приехал в роскошное поместье рейхсмаршала. В замке, как всегда в дни подобных мероприятий, было многолюдно. В главном зале повсюду пестрели петлицы люфтваффе. Белые с золотом – генералов и фельдмаршалов, желтые с серебром – офицеров летного состава и парашютистов, красные – артиллеристов. Встречались и темно-зеленые петлицы чиновников, и розовые – инженеров. Но белых с золотом было больше. У многих на правом рукаве синели или зеленели манжетные ленты парашютно-десантных полков. Вот только лент с прямыми серебристыми буквами «HERMANN GЕRING» не было видно. Танковая дивизия рейхсмаршала дралась в эти дни в самом сердце Италии под Кассино, где-то в середине голяшки апеннинского сапога.
Не было видно и темно-синих клубных жакетов с белыми жилетками и галстуками-бабочками. Этот вечерний офицерский костюм считался теперь не очень подобающим для суровых будней Третьей империи. Однако белые курточки официантов и расшитые ливреи замковой прислуги не оставляли никакого сомнения в том, что здесь празднество, а не перерыв в заседании военного совета.
Среди мундиров, плетеных погон и аксельбантов, белоснежных манишек с черными галстуками и рыцарских крестов, в воркующем шуме голосов, звоне бокалов и легком дыму турецкого табака плавно фланировали и длинные вечерние платья жен приглашенных. Издали их наряды не казались такими яркими, как у мужчин, но вблизи они искрились бриллиантами и жемчугами и подчеркивали своим присутствием светскость мероприятия.
В центре всеобщего внимания, как всегда, находилась фигура Геринга, необъятность которой усиливалась белым рейхсмаршальским мундиром. На его петлицах были золотом вышиты скрещенные жезлы, окруженные тяжелой гирляндой золотых дубовых листьев. На его погонах, сплетенных из тройного золотого жгута, лежали массивные орлы с такими же жезлами в лапах, отлитые из чистого золота. На левой стороне мундира ярким пятном выделялась восьмиконечная золотая звезда к Большому Железному кресту, единственным обладателем которого он был.
Когда в залу вошел Гиммлер, многие оглянулись. Все знали, что этот скромного вида очкарик с поджатой нижней губой не очень-то понимает толк в подобного рода развлечениях. Из него неважный собеседник, не говоря уже о душе компании. Но здесь он самый могущественный гость, уступающий по силе разве что хозяину. Да и то навряд ли.
Геринг повернул в его сторону свой массивный, как кувалда, подбородок и слегка кивнул. К Гиммлеру подошло несколько человек. Подбежал официант с подносом бокалов. Подкатился столик с фруктами. Через несколько минут один из адъютантов Геринга шепнул на ухо человеку в черном мундире, что рейхсмаршал ожидает рейхсфюрера в рабочем кабинете.
– Генрих, что происходит? – начал с места хозяин замка, как только за ними мягко затворились высоченные двустворчатые двери огромного кабинета. – Ты опять занялся этим дерьмом? Твои люди рыщут по всей Италии, суют свой нос везде, где только можно. Они что, переловили уже всех шпионов и принялись за моих танкистов? Чего ты добиваешься, черт бы тебя побрал? Весь мир знает о нашей благородной акции по спасению барахла этих монахов, а ты теперь хочешь всех убедить, что это не так? Геббельс сорвал голос, доказывая наши исключительно добрые намерения в отношении итальянцев, а твой щенок обвиняет меня в воровстве?
Гиммлер еще больше поджал нижнюю губу и молча хлопал глазами за толстыми стеклами своих очков. Он совершенно не умел разговаривать, когда на него кричали, тем более что вот уже десять лет это могли себе позволить не более двух человек в рейхе. Один из них сейчас как раз и брызгал на него слюной.
Геринг на минуту остановился перевести дух. Он уставился вдруг на значок пилота-обозревателя высшей степени, висевший на левом нагрудном кармане Гиммлера. Это был его личный подарок. Самый дорогой и роскошный военный знак в стране. Да что в стране – в мире! Золотой овальный венок с наложенным сверху красивейшим платиновым орлом. А на крыльях и на груди орла восемьдесят шесть бриллиантов! Да еще семнадцать на свастике, которую он держит в когтях. Этот знак носят лишь несколько десятков человек, в числе которых диктаторы, президенты, премьер-министры и цари союзных и дружественных государств от Испании до японских островов. И этот очкарик, не имеющий никакого отношения к авиации и наверняка ни разу не прыгнувший с парашютом, тоже получил его. В знак дружбы. А что взамен?
– Он напрямую обвиняет меня в краже машины с книгами. Бросая тень на моего фельдмаршала, он напрямую обвиняет меня. Меня! – Геринг постучал себя в грудь. – Все знают, что мои люди преданы мне и всё, что они делают, они делают с моего ведома или по моему приказу. – Геринг отошел в сторону и посмотрел на свой огромный портрет на стене. – А ведь машину-то нашли! – крикнул он, вдруг резко обернувшись. – Нашли. Она прибыла точно по назначению. Только сами монахи там что-то напутали и не туда разгрузили.
– Но что случилось, Герман? Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Гиммлер еще не ознакомился с содержанием принесенной ему утром папки и действительно не знал ни о какой потерянной или найденной машине.
Геринг несколько успокоился и предложил гостю сесть. Они устроились в креслах возле огромного камина из темного мрамора, и рейхсмаршал рассказал о действиях некоего молодого нахала в Италии. О том, как тот допрашивал монахов, увез одного из унтер-офицеров из ремонтного батальона дивизии Геринга и выбивал из него идиотские показания. Когда парень вернулся назад, то сразу же слег и через два дня умер. Вскрытие показало гематому мозга. Перед смертью он рассказал, что его заставили подписать какие-то бумаги, требовали признать, что их машину останавливал какой-то генерал ВВС, который в разговоре со своими людьми якобы упоминал имена Кессельринга и его – Геринга.
– Грубая работа, Генрих. Если некоторым твоим людям нечем заняться, то я готов попросить Кессельринга подыскать им место на итальянском фронте. Я не хотел бы, чтобы эта история дошла до фюрера. Ты знаешь, как он болезненно переживает всё, связанное с Италией. Но прошу тебя принять меры.
Гиммлер покинул Каринхалле и через два часа вернулся в Берлин. Когда его кортеж несся по вечернему шоссе на юго-запад, он обдумывал только что состоявшийся нелицеприятный разговор. Конечно, Геринг не хочет, чтобы историю с сокровищами итальянского монастыря снова напомнили Гитлеру. Тот всё еще был раздражен на Геринга за самовольство его людей и срыв их с Геббельсом планов относительно использования ценностей Монте-Кассино. Именно поэтому рейхсмаршал не потребует суда по факту убийства офицером СС ни в чем не повинного солдата своей дивизии.
Имя Германа Геринга стояло особняком в ряду имен высшей военной элиты Третьего рейха. Не потому, что это был незаурядный полководец или военный организатор, а в силу соединения в одном человеке уникального набора качеств, заслуг и амбиций. Официальный и бессменный преемник Гитлера, он не мог быть простым генералом или фельдмаршалом. И стал рейхсмаршалом. Единственный обладатель Большого Железного креста, совмещающий высшую военную должность с высшими политическими и административными должностями рейха, человек, любивший славу, власть, богатство, самые изысканные и самые простые удовольствия, он был недосягаем для всех прочих, почти так же, как сам фюрер. Кто еще в небогатой стране мог позволить себе строительство роскошного замка и назвать его в память умершей жены?
Став шефом военно-воздушных сил Германии (и одновременно министром авиации), Геринг не удовольствовался одними лишь самолетами и начал собирать под крылом люфтваффе всё, что хоть сколько-нибудь могло быть связано с военной авиацией. Так под его контролем оказались все наземные службы обеспечения, аэродромы, а также изрядная доля всей зенитной артиллерии вермахта. Излишне говорить, что ни одного самолета за всю войну Геринг не отдал в «чужие» руки.
Непоколебимое, даже волей фюрера, желание рейхсмаршала сохранить любой ценой под своим началом не только каждый самолет, но и каждого солдата, попавшего из очередной мобилизационной волны в люфтваффе, просто поражает. Дениц, уже будучи гроссадмиралом, неоднократно убеждал Гитлера выделить несколько десятков самолетов для нужд Кригсмарине. Фюрер было соглашался, но стоило ему переговорить с Герингом, и в очередной раз дело застопоривалось. Так за всю войну немецкий флот не получил в свое ведение ни одного, даже самого старого транспортного самолета.
Особенно рьяно Геринг отстаивал сложившиеся в его пользу квоты рекрутского набора, приведшие в конечном счете к громадному перекосу в распределении численности личного состава между составляющими вермахта, главным образом между сухопутными войсками и ВВС. Если Гиммлер, которого только и можно было сравнить с рейхсмаршалом, как еще одного создателя и командующего «внутренней армией», ринулся искать недостающий человеческий материал для своих войск СС за пределами Германии (наступив на горло своей же расовой теории), то Геринг просто собирал молодых немцев в своих парашютно-десантных дивизиях, танковых полках и прочих подразделениях, которые в армии любого другого государства никогда не относились к военно-воздушным силам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67