«Основой кинематографа двадцать первого века являлся непрекращающийся саспенс, которому жертвовали все – логику поведения персонажей, диалоги и так далее; все, что можно и нельзя, вырезали, а потом еще удивлялись, почему человеческая жизнь субъективно заканчивалась гораздо быстрее, чем в медленнотекущем девятнадцатом веке, и почему количество самоубийств за десять лет вырастало в шесть-семь раз. Все дело в том, что люди быстро насыщались эмоциями и утоляли жажду необыкновенного (жажду приключений, саспенса, черт его дери!), причем утоляли ее виртуальными приключениями, а вот ты, Жорж, попробуй утолить обыкновенную жажду виртуальной водой и расскажи мне о впечатлениях…»

Проводник снова потянул его за рукав.
– Да в чем дело? – Шилов начал злиться.
– Деньги, – сказал проводник. – Мы долго ждать, но вы не платить, а нам нужен деньги, большой деньги: за уход, за операция, за койка, меж-дыр-быр-дыр.
– Что?
– Деньги! – нетерпеливо повторил проводник, а санитары за его спиной и врач одновременно кивнули. – Круглая золотая монета, десять круглая золотая монета, меж-дыр.
– У меня нет круглых золотых монет.
Они смотрели друг другу в глаза, и Шилов вдруг понял, что в монотонный стук колес вплетаются иные звуки: чье-то нервное дыхание и покашливание, чье-то шарканье и перешептывание. И все это происходит совсем близко, за стеной. Он понял, что его поджидают гномы и в руках у них рогатины, вилы и топоры. Гномы убьют его, если он не заплатит.
Он посмотрел на спящего брата и сказал:
– Может, возьмете прямоугольными бумажными монетами? Они сейчас более распространены. Конвертируемая, так сказать, валюта.
– Нет, – сказал гном, – нам не нужен бумажный дыр-быр-дыр.
Он не подавал никакого сигнала, а может и подал, но сделал это незаметно. Как бы то ни было, остальные гномы пришли в движение и стали наступать на Шилова. Коридор переполнился громкими голосами, по стенам танцевали красные отсветы от множества факелов. Завоняло дымом, у Шилова запершило в горле, но кашлять было некогда, и он с некоторой обреченностью вызвал режим slo-mo и одним ударом вынес сразу несколько гномов, в том числе доктора и проводника. Они разлетелись как бильярдные шары, а санитар, громко вереща, выбил своим телом окно и улетел в космос, где, пройдя некую границу, выгнулся дугой и умер, скованный космическим холодом. Но Шилову было уже не до него, он раскидывал все новых и новых гномов, и были среди них не только мужчины, но и женщины, и дети, и он немилосердно бил их всех, уговаривая себя, что это происходит понарошку. Он говорил себе: не взаправду все эти истерзанные злобой бледные мордашки и слабые, будто сотворенные из ваты руки, которые не могли причинить ему вреда при всем желании, но все равно тянулись к нему, соскальзывали с одежды, бессильно царапали кожу… Шилов бил и бил. Он даже закрыл глаза на время, потому что было все равно, куда бить, ведь кулак так или иначе врезался в кого-то. Шилов проходил сквозь толпу как нагретый нож сквозь масло, а потом ему это надоело, он открыл глаза, чтобы найти брата и отнести его в медпункт. Наступая на стонущие тела, он вернулся к купе. Брат исчез. Шилов замер в растерянности и пропустил удар по затылку, его зашатало, но ярость влила ему в жилы новые силы, он пробил стену головой обидчика и, как живая комета вывалился в коридор, разнося все на пути.
– Где Дух? – кричал он. – Куда вы, сучьи дети, дели моего брата?!
По коридору ему навстречу катились горящие бочки из-под эля, в конце вагона бесновались гномы, которые запустили эти бочки. Шилова взяла такая ярость, что он стремительно выдернул из рук полумертвого гнома лопату, разогнался и нырнул в замедленный мир. Бочки остановились, замерло и пламя, стало твердым, осязаемым, как янтарный леденец. Лица гномов белели впереди, словно кегли, и Шилов, разогнавшись, прицелился именно в эти кегли и ударил по бочкам лопатой. Бочки, развив приличную скорость, умчались к гномам, и время тут же стало обычным, и Шилов понял, что бочки полетели не просто с огромной скоростью, а с умопомрачительной скоростью, такой, что он даже не успел заметить, как они успели оказаться в конце коридора и когда успели разлететься в щепки. Гномы, катившие бочки, куда-то пропали, лишь что-то липкое зачавкало у Шилова под ногами, когда он, измазанный в саже, шагал по коридору навстречу следующему вагону, кажется четырнадцатому.
Факелы чадили. Было трудно дышать из-за дыма. Уши болели, терзаемые стонами умирающих. Однако ближе к последнему купе стало спокойнее, дым и стоны остались позади. Шилов остановился у кабинки проводника и зачем-то открыл ее. Внутри было светло, перед ним маячила чья-то тень. Шилов, пока не привык к ярком свету, не мог понять – кто это.
– Дух? – спросил он.
Глаза чуть привыкли, и он увидел, что перед ним не Дух, да и вообще не человек. Перед ним пыхтел, выпуская пар сквозь прорехи между халтурно склепанными листами меди, агрегат, делающий фей. Шланг, ранее выведенный в окно, теперь валялся на полу и методично отхаркивал фей в душное пространство комнатушки. Феи озирались и молча усаживались на полку, на раму, на шкаф. Сложив руки на коленях, они смотрели на Шилова с тихой надеждой.
– Что вам надо? – хрипло спросил Шилов. – Что вам всем, черт возьми, надо? Ненавижу такие приключения, ненавижу сраных программистов…
Он отбросил лопату, уперся кулаками в бока и случайно наткнулся на книгу, что торчала из кармана брюк, взял ее в руки – это был тот самый экземпляр, который он захватил в купе. Шилов открыл книгу наугад и прочел:
«Нет никаких доказательств, что в двадцать первом веке на планете Земля существовала еще одна разумная раса, представителей которой называли „феями“ (FAIRY), но мы вообще мало знаем о тех далеких временах, а то, что знаем, вполне может оказаться выдумкой журналистов, падких на сенсации.
Внешностью феи напоминали людей, но имели длинные заостренные уши, растущие перпендикулярно вискам и странные ломкие отростки на спине, которые наши предки звали «крыльями». Все феи были женского пола. Однако есть предположение, что мужская особь все же существовала, и была чем-то вроде матки у некоторых видов насекомых, только звали ее не «матка», а «батька». Батька восседал на специально сооруженном бочонке с медом; был он толст и могуч, много крупнее любой из фей, единственным его занятием было распитие алкогольных напитков и, собственно, меда. Ну и… хм… функция размножения. Ты не знаешь, что это за функция, Жорж? Я тебе расскажу. Как-нибудь потом.
Как бы то ни было, феи если и существовали, то давно вымерли, но мы смогли кое-что выяснить об их повадках. Например, можно утверждать, что феи питались минералами; предпочитали золото, причем в виде круглых золотых монет с дырочкой посередине; впрочем, дырочка необязательна. Скажи мне, Жорж, ты бы смог разгрызть такую монету? А феи могли, хотя ростом были с полугодовалого ребенка или даже меньше. Впрочем, чему ты удивляешься? Звери из тех же времен, ныне полностью вымершие, муравьи могли поднимать на своих горбах вес в десятки раз превышающий их собственный. Нам стало известно, что муравьев в свое время называли «кораблями пустыни». Караванщики вбивали в нечувствительную верхнюю часть муравьиного туловища мачты с парусами и путешествовали таким образом по безводным пустыням, которые, слава Богам, не вымерли, дожили до нашего времени…»

Шилов захлопнул книгу, посмотрел на обложку. Автором значился некий Дж. Дж. Доджсон, книга называлась «Разговоры с Жоржем, который держит раскрытый исторический атлас на коленях, употребляя вместе с тем отвар из мухоморов, налитый в дурацкую алюминиевую кружку».
Он поднял глава на фей. Те смотрели на него, предвкушая скорое избавление.
– И что? – спросил Шилов. – Где бы я взял эти дурацкие монеты? Зачем мне вообще было их доставать? Для одного морока, который решил заботиться о другом мороке, так что ли? Гномы эти, они ненастоящие! И вы тоже.
Феи молчали. Потом одна, самая маленькая и худенькая фея в белом платьице, с трудом державшемся на узеньких плечиках, полетела к нему. Зачем-то протянула к нему руки, и Шилов хотел взять ее на руки, но неожиданно тело ее забилось в конвульсиях, она хрипя упала на пол, ее волшебная палочка улетела к стене, ударилась об нее, и стена превратилась в огромную плитку шоколада. Поезд, который проезжал сквозь космический тоннель, изрядно качало, палочка то немного откатывалась от стены, то вновь подкатывалась и стукалась, и стена превращалась во всякие забавные штуки, например в большие электронные часы, время на которых шло странно, шиворот-навыворот: «00:03, 00:02, 00:01…». Последняя цифра почти уже сменилась на ноль, и вагон почти уже взорвался, но цифра все-таки не успела смениться, потому что палочка ударила о часы, и те превратились в черную дыру. Феи вдруг оживились и с немой покорностью стали подлетать к черной дыре и исчезать в ней, а палочка снова покатилась к стене, но Шилов не увидел, что произошло дальше. Он вышел и захлопнул дверь.
– Чертовщина, – сказал Шилов.
Занимался трехзвездный рассвет, начали мигать и потрескивать лампы дневного света на потолке, на полу тлела рваная гномовская одежда, сами карлики куда-то запропастились. Шилов вернулся к своему купе, стараясь не смотреть на пустые детские кроватки в соседних отсеках, на уныло скрипящие кресла-качалки, на раскиданные повсюду детские игрушки: оловянных солдатиков и деревянных лошадок. Он пришел в купе, чтобы снова убедиться, что кровать, где лежал брат, пуста. Стоял, растерянный, посреди коридора и не знал, что делать. Ему пришло в голову, что следует посмотреть в книге. Раз она уже дала ему пару подсказок, почему бы не поделиться еще одной? Он раскрыл книгу наугад. Страница была почти пуста, если не считать заглавия очередной главы, которая называлась так: «Жорж и зеленая муха, дневник наблюдений» . Шилов не нашел смысла в этой фразе, по крайней мере, смысла полезного для него, открыл книгу на другой странице и прочел:
«Есть что-то героическое в том, чтобы продолжать идти вперед, даже если ты уперся носом в стену. А теперь, Жорж, продолжай внимательно наблюдать за вонючей зеленой мухой и аккуратным, то есть каллиграфическим почерком записывай все, что увидишь в дневник наблюдений…»

Глава пятая, или Шилов из параллельной вселенной

Забудьте обо всем, что происходило раньше, прошу вас. Шилов на самом деле спустился на планету Цапля. Он был обязан выполнить служебный долг.
Шилов поплотнее запахнул полы пальто и крепко обнял себя руками, но пуговицы не застегивал, потому что здесь было так принято. Вокруг него стояли такие же люди в таких же пальто, только других расцветок, и они также обнимали себя, и смотрели, не мигая, в одну сторону. Если кто-то кашлял, люди вздрагивали, а женщины украдкой смахивали слезинки, но никто не смотрел на кашляющего, кроме Шилова, который все же старался украдкой глянуть, кто тот смельчак, что решился кашлянуть. Определить это на взгляд было невозможно, потому что лица людей выглядели одинаково непроницаемыми, потому что и женщины, и мужчины имели одинаково бледный вид и казались в красном свете заходящего солнца близнецами. Толстяки и худые, блондины и брюнеты, мужчины и женщины, молодые и старые – все стояли под козырьком автобусной остановки, укутанной снегом, и с надеждой смотрели на дорогу, забитую ледяным крошевом у обочины и темную, влажную посередине. Они мрачно глядели на голые деревья с другой стороны дороги, на багровое солнце, залившее светом, словно томатным соком, полнеба.
Зафырчало, громыхнуло за поворотом, и люди разом повернули головы в ту сторону. Шилов повернул тоже. К остановке, наворачивая снежную кашу на колеса, ехал пузатый ярко-красный автобус с плотно закрытыми окнами и квадратными желтыми фарами, с номером, который был нарисован фломастером на картонке, скотчем прилепленной к самому верху лобового стекла. Номер «три». Кто-то вздохнул облегченно, и Шилов тоже вздохнул, потому что и его коснулась всеобщая паранойя, и он обрадовался, что подъехал нужный автобус. Некоторые наоборот как-то осели. Старушка по правую руку шептала под нос: «Как же так, третий, третий, третий, не первый, а третий…» Шилов оглянулся на старушку, а потом посмотрел на солнце, которое скользило по небу все ближе и ближе к горизонту, и благодаря прямым как стрела деревьям, что росли с той стороны, казалось, что оно опускается в клетку. Старушка смотрела только на солнце. Слезы катились из ее желтых глаз, мочили бледную кожу на щеках, а кожа выглядела такой тонкой, что Шилову нечаянно подумалось, что совсем несложно будет проткнуть ее пальцем.
Автобус подъехал и остановился. Водитель потянул за рычаг, двери со скрежетом распахнулись. В салон хлынули люди. Шилов – вместе со всеми. Он не стал садиться на неудобное пластмассовое сиденье, а ухватился за поручень и стал у заледененного окна, свободной рукой придерживая полы пальто. В салоне пахло чесноком и бензином. Двери закрылись, как будто с воплем. Шилов вздрогнул. Автобус тронулся с места. Шилов вздохнул свободнее. Он посмотрел на сидящих впереди людей и увидел, что они все читают одну и ту же книгу в серой обложке. Автобус свернул, и люди одновременно взялись за уголок страницы и перевернули ее. У Шилова глаза чуть на лоб не полезли, потому что среди пассажиров он увидел двоих детей школьного возраста, и они тоже читали книгу, и тоже перевернули страницу одновременно с остальными. Шилов, стараясь не выделяться, сделал два шага вперед, и увидел, что люди на самом деле не читают, а украдкой поглядывают друг на друга и ждут, когда кто-нибудь перевернет страницу, а когда кто-то решался и переворачивал, облегченно вздыхали и следовали его примеру. Шилов увидел, что лица людей напряжены, капельки пота стекают с висков, пальцы трясутся, а нижние губы закушены. Он заметил, как один мальчик отвлекся и не перевернул страницу вовремя, и его отец отвесил ему подзатыльник, а потом склонил голову, подставляясь под удар, и мальчик ударил его кулаком по затылку в ответ, а остальные пассажиры переглянулись и в унисон наградили друг друга затрещинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48