– Входите! – крикнул радист. В помещение вошел штурман Лукич.
– Пулкведим невиенс неракста! – чеканно произнес штурман, поглаживая свою знаменитую бороду.
– И вы.. и вы... тоже?.. – пролепетал радист.
– Так точно! – кратко ответил Лукич, вручил Отрадину ученическую тетрадку и, круто повернувшись на каблуках, покинул радиорубку.
Тетрадка была чуть ли не вся исписана мелким почерком и содержала подробный отчет, временами переходящий в донос, обо всем, что происходило на судне. Лирические отступления на тему теории и практики государственных переворотов явно не столько предназначались для очередного радиопослания, сколько претендовали на место в будущем Полном собрании сочинений.
Oтрадин вздохнул и принялся передавать в эфир оба послания. Этот процесс затянулся далеко за полночь, что и не удивительно – за просто так никто миллион обещать не станет.

* * *

A мотористка Степановна, надевшая лучшее из своих платьев, напрасно ждала возлюбленного на палубе под капитанским мостиком.
Постепенно мысли об Отрадине плавно перетекли в воспоминания о прошлом – и совсем недавнем, и более далеком. И Степановна сама не заметила, как заснула. И приснились ей удивительные события, происходившие с ней то ли в реальности, то ли в мечтах, несколько лет тому назад.

СОН СТЕПАНОВНЫ

Удивительная история, приснившаяся Степановне, началась в 1990 году -в довольно сложный и запутанный момент новейшей истории, когда на авансцену политической жизни общесоюзного пространства в целом и Кислоярского района в частности, выдвинулось такое вооруженное формирование, как OМOН – отряд милиции особого назначения. Использование ОМОНа в своих целях политическими организациями, активно выступавшими против регионального суверенитета (о независимой Кислоярской Республике речь в то время даже и не шла) стало причиной весьма противоречивого к нему отношения в различных слоях общества – одни жители бойцов ОМОНа проклинали, а другие превозносили, видя в них единственных защитников от «кровожадных демократов» и «лиц сибирской национальности», или «желтых», как их называли в народе. Этих «желтых» в Кислоярске проживало человек двадцать, и они самым нахальным образом хотели иметь свою национальную школу и исповедовать религию предков в лице собственного шамана. Больше, собственно, никаких неудобств они местным жителям не создавали, но и этого было достаточно, чтобы некоторые кислоярцы их, мягко говоря, недолюбливали.
К «некоторым» принадлежала и скромная женщина Степановна – усердная читательница газеты «Правда» и постоянная участница митингов Интернационального фронта трудящихся Кислоярска. Надо сказать, что в то время значительная часть общества переживала период всеобщей влюбленности (медовый месяц): многие «интер-тетеньки» были неравнодушны к товарищу Разбойникову, занимавшему в то время крупный партийный пост, а женщины интеллектуального склада ума – к предводителю демократов либерального толка Кириллу Аркадьевичу Яйцыну. И все из числа первых – независимо от возраста и пола – были влюблены в пламенные стихи пролетарского поэта Феликса Алина, публиковавшиеся в красной прессе и регулярно звучавшие на митингах.
A вот избранником сердца Степановны стал боец ОМОНа по имени Мстислав. Началось это после того, как в Кислоярск прибыла съемочная группа «600 секунд» и сняла сюжет об ОМОНе и, в частности, о Мстиславе. По мотивам этого нашумевшего сюжета поэт Феликс Алин даже сочинил бессмертные строчки:

Я так надеюсь, что ОМОН
Устроит в Кислоярске шмон.
Пусть знают все наш грозный норов -
Дерзай, Мстислав! Снимай, Невзоров!

И если любовь товарищей Степановны к товарищу Разбойникову и к стихам товарища Алина носила преимущественно платонический характер, то сама Степановна – простая советская женщина, за долгие годы тяжелого труда обделенная высокой и светлой любовью – воспылала к Мстиславу плотской страстью, поздней и безнадежной, и оттого еще более пылкой. Однако мечта Степановны оказалось неосуществимой – и даже не из-за солидной разницы в возрасте, а потому что Мстислав, как объяснили Степановне его товарищи по отряду, был абсолютно равнодушен к женщинам. Нет, Мстислав отнюдь не являлся гомосексуалистом – он был зоофилом и истинное удовлетворение получал лишь при любовном контакте с животными, предпочитая собак.
Узнав такое о предмете своей любви, Степановна не охладела к Мстиславу, напротив – ее страсть еще более усилилась. Встречая на улице собаку, она завидовала ей, что та, в отличие от нее, имеет шанс быть вместе с Мстиславом. Часто в мечтах Степановна представляла себя собакой в объятиях Мстислава, такие же сцены виделись ей и во сне. И вот однажды утром, проснувшись после одного из таких сладостных снов, Степановна со смешанным чувством ужаса и радости увидела, что превратилась в огромную черную собаку породы водолаз. Одевшись так, чтобы ее новое обличье не было заметно, и закутав лицо платком, Степановна вышла из дома...
Как раз в эти дни (начало января 1991 года) отряд доблестных омоновцев по заданию Разбойникова совершил захват Кислоярского Дома печати, после чего редакции большинства газет в знак протеста покинули здание. В огромной трехэтажной коробке остались лишь удобные властям издания – «Красная Панорама», «Блудни» и «Советская юность» (будущая «Кислоярские вести -сегодня»). Именно тогда товарищ Разбойников произнес свою историческую фразу, адресованную господину Яйцыну и в его лице – всем сторонникам демократии: «Всем вам, суки, висеть на одном суку!». Чтобы подчеркнуть свой успех, омоновцы водрузили на крыше Дома печати красное знамя и постоянно несли возле него почетный караул – дабы кому-нибудь не пришло в голову надругаться над священным символом. Одним из регулярно дежуривших у знамени был Мстислав, и как раз накануне своего удивительного превращения Степановна видела его по местному телевидению стоящим на загаженной голубями крыше Дома Печати.
Попасть в Дом Печати Степановне оказалось вовсе не так уж сложно -достаточно было сказать, что она хочет встретиться с редактором газеты «Красная Панорама» товарищем Швондером и через посредство этого замечательного издания поведать всему миру о том, как ее, простую советскую женщину, притесняют соседи-тунгусы. Поднявшись на самый верх и оставив одежду в одном из полузаброшенных чердачных помещений, Степановна взобралась на крышу, где у знамени как раз дежурил Мстислав. Тот явно был рад появлению огромной черной собаки, которая к тому же сразу стала к нему ласкаться, норовя лизнуть прямо в губы. Вполне естественно, что доблестный омоновец захотел и большего. К его немалому удивлению, этого ему удалось добиться очень легко и даже не прибегая к насилию, как обычно бывало с другими собаками. Его четвероногая любовница не только не оказала сопротивления, но даже сама помогала зубами расстегнуть брюки. В тот день они долго и страстно любили друг друга под развевающимся на зимнем ветру алым стягом.
Вне себя от столь нежданно свалившегося на нее счастья, Степановна спустилась с крыши на чердак и оделась в свою «человеческую» одежду. Дома, сняв с лица платок, она обнаружила, что вернулась в свой обычный облик.
Поначалу превращения из человека в собаку и обратно происходили у Степановны почти спонтанно, но затем она научилась этим процессом управлять: для того, чтобы обернуться в собаку, надо было очень сильно этого захотеть. Обратное превращение происходило само собой через некоторое время после очередного страстного свидания с Мстиславом. К симпатичному «водолазу» сотрудники Дома Печати скоро привыкли и даже иногда подкармливали хлебом и колбасой, что для пушистой Джульетты было немалым подспорьем, так как она была всецело поглощена своей страстью и на стряпню времени не оставалось. Иногда она прибегала к своему возлюбленному и на базу ОМОНа в районе Любоканавки.
Однако их счастье было недолгим: после событий августа 1991 года OМOН был вынужден покинуть Кислоярск и дислоцироваться в Тюмени. Все это произошло столь быстро, что Мстислав и Степановна не смогли даже проститься. Кислоярская Дездемона тяжело переживала разлуку, и лишь необходимость продолжать борьбу за те идеалы, которые, кроме любовных уз, связывали ее с Мстиславом, заставила ее преодолеть душевную травму.
... Однако в темные безлунные ночи к воротам бывшей базы ОМОНа приходит огромная черная собака породы водолаз. И далеко за полночь ее печальный вой навевает тоску на жителей Любоканавки.

* * *

От собственного тихого подвывания Степановна проснулась. «Ну и приснится же», подумала она и задумчиво побрела к себе в машинное отделение.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ – ЧЕТВЕРГ

Настал четверг. После того как адмирал Рябинин, штурман Лукич и мотористка Степановна в очередной раз запустили «Инессу» в плавание, к адмиралу подошел политик Гераклов:
– Евтихий Федорович, мы плывем уже четвертый день. Скоро ли Кислое море?
– Думаю, что скоро, – не очень уверенно ответил адмирал. – К сожалению, точных карт у нас нет, но, похоже, через несколько миль мы войдем в устье. Куда будем двигать дальше?
Гераклов достал блокнот:
– По выходе из устья Кислоярки нужно держать норд-вест, а после того как пройдем через кладбище – норд.
– Простите, не расслышал, – приставил ладонь к уху адмирал.
– Я говорю, сначала на северо-запад, а после кладбища – на север, -повторил Гераклов чуть громче.
– A, ну понятно. – Казалось, адмирал совсем не был удивлен такими странными ориентирами.
Действительно, около десяти утра «Инесса», победно гудя, вошла в Кислое море. Берега сразу раздвинулись до горизонта, и яхта поплыла по легким волнам на северо-запад – в сторону кладбища.
– А все-таки, что это за кладбище? – недоумевал Гераклов. – Какое может быть кладбище посреди моря?
– Может быть, имелось в виду корабельное кладбище? – с опаской предположил Грымзин. – Например, место, куда течение сносит суда, потерпевшие крушение.
– Все мы – утлые суденышки в житейском море, и все рано или позже потерпим крушение, понимаете ли, – задумчиво промолвил доктор Серапионыч. Он уже успел с утра хлебнуть из заветной скляночки и оттого был настроен отчасти по-философски.
A вода вокруг яхты была уже совсем не такой, как на Кислоярке. Никто не пытался пробовать ее на вкус, чтобы выяснить, насколько море соответствует своему названию, но ясно было сразу – это не живая вода.
Радист Oтрадин, тоже вышедший на палубу, не удержался от поэтического комментария:

– Но ветер стих, но парус лег,
Корабль замедлил ход,
И все заговорили вдруг,
Чтоб слышать хоть единый звук
В молчанье мертвых вод!
Горячий медный небосклон
Струит тяжелый зной.
Над мачтой Солнце все в крови,
C Луну величиной.
И не плеснет равнина вод,
Небес не дрогнет лик.
Иль нарисован океан
И нарисован бриг?
Кругом вода, но как трещит
От сухости доска.
Кругом вода, но не испить
Ни капли, ни глотка.
И мнится, море стало гнить, -
O Боже, быть беде!
Ползли, росли, сплетясь в клубки,
Слипались в комья слизняки
На слизистой воде.
Виясь, крутясь, кругом зажглась
Огнями смерти мгла.
Вода – бела, желта, красна,
Как масло в лампе колдуна,
Пылала и цвела.

– Ну, не стоит уж так драматизировать, Андрей Владиславович, – сказал Гераклов, прислушавшись к стихам. – Просто здесь неподалеку находилась резиновая фабрика. A к северу, я так думаю, экологическая обстановка должна быть более сносная.
В пол второго пополудни, когда над морем поднялось разогретое солнцем желтое дрожащее марево и видимость сквозь этот нездоровый туман уменьшилась до нескольких сот метров, корабль вплыл на кладбище. Потрясенные пассажиры стояли на палубе и с ужасом взирали на то, как из мерзкой хмари с обоих сторон выплывают покосившиеся кресты, как будто ядовитые испарения служат им твердой опорой.
– Боже мой, – тихо бормотал Грымзин – этого не может быть. Этого не может быть...
– Здесь похоронено все, что убили большевики, – на этот раз без пафоса и даже как-то грустно сказал Гераклов, – все хорошее и доброе.
Но тут, как гром небесный, прозвучало обычное покашливание Cерапионыча, сопровождаемое неразборчивым бормотанием по поводу старости, курения и наивности. Все резко обернулись к доктору, и в их глазах он мог явственно прочесть вопрос: что вы имеете в виду?
– Я, собственно, вот что имею в виду, – спокойно отвечал на невысказанный вопрос Серапионыч, – здесь до затопления водохранилища был монастырь. A это кресты на куполах из воды торчат.
Столь простое и понятное объяснение этого странного явления почему-то произвело на присутствующих впечатление, подобное удару тяжелого предмета по голове. И все как-то заторможенно и растерянно стали молча расходиться. Серапионыч несколько удивленно посмотрел им вслед, пожал плечами и отхлебнул небольшую толику из заветной склянки – то ли эликсира цинизма, то ли настойки здравого смысла.

* * *

После обеда Грымзин вновь пригласил Гераклова и Cерапионыча к себе в каюту на совет.
– Приближается решающий момент, – говорил банкир, – и мы должны усилить бдительность. Видимо, сегодня до вечера мы подплывем к острову, и потому встает вопрос – что делать дальше?
– Утро вечера мудренее, – сказал доктор. – По моему мнению, надо, пока возможно, тянуть время. Объявим высадку на остров на завтра утром.
– Согласен, – кивнул Гераклов. – Но что, если они начнут первыми, ночью?
– Вот тогда и поглядим, – беспечно ответил Серапионыч. – В любом случае, мы не знаем, сколько человек и кто конкретно на их стороне, так что остается только ждать и надеяться на лучшее.
– Лично я сидеть сложа руки не собираюсь! – заявил Гераклов. – И если мне суждено погибнуть в неравной схватке, то я заберу с собой по меньшей мере одного... или даже двух коммунистов!
– Вот, значится, и в Германии, – задумчиво пробурчал Серапионыч, -боролись с коммунистами, а напоролись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56