Порхает с цветка на цветок… Срывает удовольствия жизни… Да и знания у них… Так, скользят лёгкой мыслью по поверхности, а заглянуть в суть предмета…»
Он махнул рукой и решил вернуться в каюту.


* * *

– Ираидочка, ты уже встала? – спросил Акинфиев, входя, – и осёкся.
Его супруга полулежала на полке, оперевшись спиной о подушку. Рот её был туго завязан её же собственным платком, глаза смотрели на Ивана Петровича с ужасом. А рядом с ней, держа в руке револьвер, сидела молодая дама в бледно-лиловом наряде, в шляпке и в вуалетке. Вуалетка была довольно плотной – предохраняла от загара, – поэтому лица дамы разглядеть было невозможно.
– Боже мой! – пролепетал Акинфиев.
Дама приподняла револьвер и сказала грудным голосом:
– А вот и ваш муж, Ираида Степановна. Живёхонек, как видите. А вы боялись… Присаживайтесь, Иван Петрович.
Акинфиев безропотно присел на соседнюю полку. Судорожно снял шляпу. И снова зачем-то надел. Дама смотрела на него, но глаз её было не видно. Скорее всего, взгляд был презрительным, и это почему-то неприятно поразило Акинфиева. Голос… Нет, этот голос ему, пожалуй, был незнаком. Да и то сказать: ведь ему приходилось общаться в основном с молодым человеком, называвшим себя то Александром, то Дворником, то Петром Ивановичем, то Безменовым, а то даже и Иваном Васильевичем. Дам Акинфиев видел, дамы были. Но видел он их обычно мельком, знал по именам, но предполагал не без оснований, что эти имена фальшивые.
– Так вот, есть у нас к вам несколько вопросов… Петенька, – сказала дама.
Ираида Степановна внезапно дёрнулась и замычала.
Иван Петрович вскочил, но был усажен на место окриком:
– Сидеть!
Иван Петрович снова снял шляпу, вытер платочком лысину.
– Что вы творите… – вполголоса сказал он. – Супруга моя больна, очень больна. Мы так долго готовились к этой поездке… Так надеялись, что морской воздух облегчит её страдания. Неужели у вас совсем нет жалости?
Он прямо взглянул на даму.
Дама опустила револьвер и отчеканила:
– К иудам жалости быть не должно. А вы, Иван Петрович, когда пошли на предательство, – вы помнили о своей больной супруге?
Иван Петрович снова вытер лысину. Спросил севшим голосом:
– О каком предательстве вы ведёте речь? И вот ещё что. Прошу вас, не заставляйте выслушивать всё это мою супругу…
– Теперь поздно, – качнула головой дама. – Но вы не ответили на мой вопрос.
– И вы не ответили.
– Ах, да… Я говорю о том, что вы – агент Третьего Отделения.
Ираида Степановна снова замычала.
– Я не агент. Я там служу…
– Ну, так это ещё хуже. Вы же пришли к нам, заявив, что готовы служить народу…
– Говорил! – с вызовом подтвердил Акинфиев. – Я ему и служу. И в III Отделении о моей… работе для вас никто не знает.
Дама сделал движение, как будто выражая удивление.
– Бросьте хитрить. Имейте мужество сознаться. Кто этот молодой беленький красавчик с кроличьими глазами, которому вы передавали сообщения на кладбище?
Акинфиев вздрогнул. Уши его вспыхнули. «Как у школьника», – с ненавистью подумал он.
– Если вы развяжете мою жену, и согласитесь избавить её от нашего разговора, я расскажу всё.
Дама подумала. Потом крикнула:
– Николай!
В дверь тотчас же заглянул человек в морском офицерском мундире. Он вопросительно посмотрел на даму.
– Войди. Петенька требует разговора тет-а-тет, без участия жены. Жена, кажется, действительно больна… Посиди с ней, а мы с Петенькой пока перейдём в твою каюту.
– Naturlich! – отозвался Николай, входя.
– Мадам! – сказала дама Ираиде Степановне. – Вас развяжут. Но обещайте мне, что никаких недоразумений не будет… Помните, в наших руках жизнь вашего мужа.
Ираида Степановна молчала.
– Кажется, у неё обморок, – проговорил Николай.
Дама взглянула на Ираиду Степановну, приподняла вуаль. Передала револьвер Николаю и начала развязывать платок. Потом несколько раз шлёпнула Ираиду Степановну по щекам.
– Что вы делаете? – вскрикнул Акинфиев, вскакивая.
– Спокойно, Петенька. Наша Наденька училась на медицинских курсах, – сказал Николай, придержав Акинфиева за плечо.
Когда Ираида Степановна очнулась, дама, названная «Наденькой», поднялась. Сурово сказала Николаю:
– Успокойте её. У вас лучше получится…
– Идочка, умоляю тебя, не волнуйся! – сказал Акинфиев, прижимая руки к сердцу.
Ираида Степановна вместо ответа залилась слезами, и смогла только выговорить:
– Ванечка! Что ты натворил? Ванечка!..
Наденька, взглянув на Акинфиева, повелительно указала револьвером на дверь.
Николай присел напротив Ираиды Степановны, хотел было закурить, но не успел: дверь снова отворилась, показалась смешливая рожица Саши.
– Коля! – пропела она. – Наша госпожа Степанова просит вас в вашу каюту! А мы с Олей тут вместо вас посидим!
Николай поднялся:
– Только ради ваших прекрасных глаз!
Саша прыснула в кулачок.


* * *

– Итак, Петенька, получается, что сам министр внутренних дел – против жандармского произвола?
– Решительно против.
– А тот, которого убили, чиновник из министерства, как бишь его…
– Филиппов.
– Его ведь жандармы и убили, я правильно поняла?
Наденька допрашивала напористо, деловито, словно ей приходилось делать это каждый день. Николай сидел, забросив ногу на ногу. Поглядывал то на Акинфиева, то в иллюминатор.
– Погода начинает портиться… – внезапно сказал он.
Надя мельком глянула на него, досадливо отмахнулась.
– Выходит, что нам вас надо только поблагодарить, да и отпустить?
– А что же ещё? – Акинфиев поднял усталые, покрасневшие глаза. – Господин Севастьянов заменил Филиппова. Да, я передаю ему сведения, которые узнаю у ваших друзей. Но точно так же передаю и содержание секретной переписки Дрентельна, Комарова, и других лиц, облечённых властью…
Наденька насторожилась:
– И что же это за «другие лица»?
Акинфиев нахмурился и закусил губу:
– Этого я не могу вам сказать.
Надя вздохнула, взглянула на Николая.
Николай произнёс:
– Думаю, будет шторм. На месте капитана я свернул бы к берегу…
– Ах, оставьте, – досадливо поморщилась Надя. – Я хочу знать, что вы думаете по поводу всего этого!
Она обвела револьвером каюту.
– Расстрелять, – без улыбки предложил Николай. – Обоих. Трупы – за борт. По старинному морскому обычаю…
– Николай! – повысила голос Надя. В голосе послышались нотки ярости.
Николай взглянул на неё и сказал:
– Знаете, Надя, чего я не приемлю в женщине? Откровенно? Отсутствие женственности.
– Ну-у, знаете… – даже под вуалеткой было видно, как лицо Наденьки побагровело.
– Если хотите, расстреляйте и меня вместе с ними, – Николай кивнул на Петеньку. – Нет человека – нет и проблемы.
Надя хотела что-то сказать – не успела: в каюту постучались.
– Что такое? – громко спросил Николай.
– Капитан просит господ пассажиров не покидать кают, – донёсся приглушённый голос матроса. – Через несколько минут пароход отдаст концы у Петергофского причала…
– «Отдаст концы»! – фыркнул Николай. – А если он и вправду «отдаст концы»? Вот же шпаки! Крысы мелководные!
Надя поднялась:
– Николай, я считаю ваши шутки неуместными и… глупыми!
Николай пожал плечами.
Надя повернулась к Акинфиеву.
– Теперь вот что. Вашу судьбу будет решать общее собрание исполкома. Пока же вы останетесь под нашим негласным надзором. Помните, что вы ответственны за свою больную жену. И за детей, разумеется.
При упоминании о детях Акинфиев вздрогнул. «Значит, и до детей могут добраться!» – подумал он и по-настоящему испугался.
– Когда у вас следующая встреча с этим Севастьяновым?
– Завтра.
– Где? Опять на Смоленском?
Акинфиев замялся.
– Нет… У меня дома. Вечером.
Надя подумала.
– Вам придётся отменить встречу. На берегу, когда пароход причалит, не вздумайте скрыться. Мы продолжим разговор. А сейчас ступайте в свою каюту. Николай! Проводите его.


* * *

Ветер был нешуточный. Небо потемнело, пароход, пришвартованный у причала, раскачивался так, что пассажиры с трудом, даже с помощью матросов, могли сойти по сходням на берег. На западе клубились зловещие, почти чёрные тучи, то и дело вспыхивали отдалённые молнии.
Акинфиев держал Ираиду Степановну под руку.
– Ну, вот видишь, ничего страшного. Эти господа – просто шутники…
– Нет, нет, – повторяла Ираида Степановна. – Я знала, я давно чувствовала, что в нехорошую историю ты попал, Ванюша! А ведь мог уже выйти в отставку по выслуге! Жили бы скромно, но честно, ни от кого не таясь…
Она снова заплакала.
Сойдя на берег, супруги Акинфиевы, вслед за другими пассажирами, прошли к деревянным павильонам, где размещались буфет и комнаты отдыха.
Большая часть пассажиров, осознав, что весёлого пикника не предвидится, поехала в город. Некоторые засели в буфете. Единицы отважились, пока не разразилась гроза, выйти прогуляться по петергофским садам.
Акинфиев с женой и со своими соглядатаями остался в комнате отдыха.
– Боюсь, что обратно нам придётся возвращаться посуху, – сказал Николай Ивану Петровичу. – Для здешних капитанов волнение на море в два балла – уже шторм…
– Да-да, вы правы, – ответил Акинфиев. – Ираида Степановна! Придётся ехать на вокзал.
Супруга молча кивнула. Она зябла, куталась в лёгкий летний платок, на щеках опять появился нездоровый румянец.
– Пойду, гляну, есть ли извозчики, – сказал Николай.
Он тут же вернулся, удручённый.
– Извозчиков уже разобрали. Стоит колымага, из местных, на шесть пассажиров. Поедете?
– Что за колымага? – насторожился Иван Петрович.
– Чёрт её разберёт… – просто ответил Николай. – Гроза, потемнело сильно, видно плохо…
– Ираида! Пойдём, – сказал Акинфиев, поднимаясь.
Сидевшая поодаль Наденька тоже поднялась:
– Пожалуй, я прокачусь с вами.
– И я! – отозвался Николай. – Кстати, а где наши барышни?
– В буфете сидят. С кавалерами, – с неприязнью ответила Надя. – Кавалеры, кстати, из ваших, из флотских.
– Ну, это не беда! Флотские барышень в обиду не дадут!
Они вышли наружу.
Уже накрапывал дождь. Сильный ветер гулял по верхушкам деревьев. Чёрная туча заполнила почти всё небо, лишь на востоке светилась бледная полоска.
На извозчичьей стоянке действительно стояла колымага. Странное сооружение на шести колёсах, из которых первые два служили для поворота. На козлах, под козырьком, сидели двое. Завидев пассажиров, один из них, молоденький паренёк в картузе, соскочил, открыл дверцы, опустил лесенку.
– До вокзала? – громко и угрюмо спросил возчик, косясь на пассажиров. – По два целковых с носа.
– Это за что же такая немилость? – удивился Николай.
– А что ж, два места пустых остаются, – ответил возчик. – А не хотите, так ждите: скоро пролётки возвратятся. Но в грозу они обратно не поедут, а коли поедут, так и по три целковых сдерут.
– Однако же, это грабёж, – сказал Иван Петрович. Взглянул на Ираиду и заторопился:
– Хорошо-хорошо! Мы согласны!
– Деньги вперёд! – рявкнул возчик.
Лавки в экипаже располагались рядами, поперёк: три лавки с промежутками для ног. Когда все расселись, парень в картузе убрал лестницу, захлопнул дверцы.
И в тот же миг начался ливень. С молниями и громом, да таким, что казалось, небо вот-вот расколется. Мертвенные вспышки выхватывали из темноты купы деревьев, островерхие башенки на крышах петергофских дворцов.
Возчик погнал лошадей. Как он видел дорогу во тьме – Бог весть. Колымагу немилосердно трясло, колёса то и дело соскальзывали в грязи, экипаж заносило.
В окошки уже ничего не было видно: дождь лил стеной, и казалось, что это не дождь, а чернила.


* * *

Внезапно тряска прекратилась. В передней стенке открылась стеклянная заслонка, и голос парня в картузе сообщил:
– Приехали! Аккурат к поезду поспели!..
Дверь открылась, первым из колымаги вышел Николай. Вышел и удивился: ни единой живой души вокруг, ни огонька.
– Это куда же, сухопутная твоя душа, ты нас завёз? – спросил он.
И тут же ощутил сильнейший удар в спину. Николай с размаху упал лицом в грязь, на него сверху навалился кто-то. Пахнуло перегаром, в ухо рявкнули:
– Лежать! Молчать!
По многим признакам – по запаху мокрой казённой шинели, по перегару, по повелительному голосу – Николай внезапно всё понял и крикнул:
– Ловушка! Жандармы!
Больше он ничего не успел сказать: тяжелый приклад крынковской винтовки пригвоздил его голову к земле.
Акинфиев с женой топтались у экипажа; Надя выхватила револьвер.
– Кто здесь? Не подходи!
И, не дожидаясь ответа, выпалила в темноту.
И тут же упала, сбитая с ног возчиком.
Сверкнула молния. На миг белая вспышка высветила тёмное лицо возчика, бороду – лопатой. Блеснули маленькие «литераторские» очочки.
– Не бабье это дело, – проворчал возчик, поднимая револьвер.
Акинфиев вздрогнул. Он уже слышал об этом человеке. И почему только он не узнал его сразу?
– Идочка, беги! – крикнул Иван Петрович, отталкивая супругу за угол экипажа. И бросился на возчика. Но не успел сделать и двух шагов: длинный огонь, метнувшийся ему навстречу, остановил его. Акинфиев почувствовал, будто громадный кузнечный молот с размаху ударил его в грудь.
– Идо… – выговорил Иван Петрович, падая, и отказываясь верить, отказываясь понимать, что это и есть ОНО: конец, гибель, небытие.
Он опрокинулся на спину и остался лежать на чёрной липкой земле. И ливень сразу же наполнил водой его глазницы до краёв.
– Бабу держи! Бабу! – завопил чей-то голос.
– Да их две было! – ответил другой.
– Вот обеих и держи, мать-перемать!.. Уйдут!
Какие-то тени заметались во тьме, затрещал кустарник, потом ударил винтовочный выстрел.
– Попал?
– Попал вроде…
– А вторая иде?
– Должно полагать, сбёгла…
В темноте еще некоторое время возились, матерились, что-то искали…
Возчик угрюмо склонился над Акинфиевым. Рядом с ним присел на корточки жандармский офицер.
Возчик покосился на него. Сказал странным, почти ласковым голосом:
– А что, вашбродь, может, мне и тебя тут, с имя рядом, положить?
Офицер побледнел, отшатнулся. Выговорил, вздрогнув:
– Ты что это, Илья?
– А ништо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46