Одно было нехорошо – он откровенно наслаждался собственной речью.
– Но потом его сразила болезнь, – закончил Гей, – и в ней, как выражаются сказители моих саг, таилась его гибель. Да-да, именно гибель. Он встретил ее так же мужественно, как герои моих саг. У него, правда, было утешение, которого не было у них. Он скончался в истинно христианской вере, а жил столь праведно, что ему не приходилось страшиться божьего суда.
Гей сел в кресло и, прерывая начавшиеся разговоры, постучал кулаком по столу.
– А теперь, джентльмены, – начальственно объявил он, – перейдем к делу. Мы не можем чересчур долго предаваться грустным мыслям. Мы должны думать о будущем. О будущем! – вот о чем нам следует думать. Устав предписывает мне организовать выборы нового ректора. Я сейчас прочту вам соответствующие параграфы.
Он начал читать Устав, причем не «Положение о выборах» – к нему он обратился позже, – а те параграфы, где говорилось о правах, обязанностях, денежном обеспечении и жилище ректора. Он читал отчетливо и неспешно, а поэтому довольно долго. Наконец дошла очередь и до «Положения о выборах». Гей принялся читать совсем медленно – словно бы декламируя: «Собрав в надлежащее время членов Совета, старший из них обязан объявить, что должность ректора освободилась».
Тут Гей прервал чтение и посмотрел на нас.
– Я объявляю вам, джентльмены, – торжественно сказал он, – что должность ректора освободилась.
Потом стал читать дальше:
– …А также проследить за тем, чтобы официально заверенное им объявление об этом факте было вывешено на всеобщее обозрение при входе в храм колледжа…
– Вы слышали, джентльмены? Проследить! – воскликнул Гей. – А я не только прослежу – я прикреплю его к дверям храма собственноручно. Да-да, собственноручно! И видимо, мне его надо написать?
– Оно уже заготовлено, – сказал Винслоу, передавая Гею листок. – Я попросил отпечатать его сегодня утром в конторе казначейства.
– Так-так. Примите мои поздравления, Винслоу. Но прежде всего мне его надо прочитать. Ибо именно на меня ляжет вся ответственность за малейший промах. «Вследствие кончины мистера Вернона Ройса должность ректора в колледже освободилась. Выборы нового ректора, согласно параграфам D-F нашего Устава, состоятся в храме колледжа двадцатого декабря тысяча девятьсот тридцать седьмого года, в десять часов утра».
– Что ж, все как будто верно, – заметил Гей; ему словно бы не хотелось отдавать Винслоу объявление. – Двадцатого декабря? – спросил он. – Надеюсь, вы правильно определили дату выборов?
– Должность освободилась во время учебного триместра, – с оттенком нетерпения ответил Винслоу. – До двадцатого декабря осталось ровно пятнадцать дней.
– Так-так. Действительно, – сказал Гей. – Все как будто верно. Вы поняли, джентльмены? Теперь, видимо, мне надо подписать этот документ?
– Это не обязательно, – проговорил Деспард. – В Уставе не указывается, что объявление должно быть подписано.
– Нет-нет, я уверен, что мне надлежит подписать этот документ, – сказал Гей. – Тогда всем станет ясно, что мы ничего не упустили. Я обязательно должен подписать этот документ.
Гей поставил под объявлением свою размашистую, но четкую подпись. Потом с удовлетворением сказал:
– Так-так. Превосходное объявление. Теперь мне надо прикрепить его к дверям храма. – Кристл и Рой Калверт помогли ему надеть пальто; услышав, как часы пробили шесть раз, он негромко хихикнул и проговорил:
– Наш друг Деспард написал мне во вчерашней записке, что собрание будет чисто формальным, – представляете себе, джентльмены? А оно продолжалось больше часа. Неплохо для чисто формального собрания – вы согласны со мной, старина? Больше часа! Как вам это нравится, Винслоу? Как вам это нравится, Джего?
Лил дождь, и мы надели пальто, чтобы проводить старика до церкви. Рой натянул на него мантию, а когда мы спустились во дворик, Кристл прикрыл его от дождя своим зонтом. Мы медленно двинулись к церкви. Дождь лил как из ведра; декабрьский вечер был холодным и темным.
Подойдя к церкви, мы обнаружили, что ни у кого из нас нет кнопок. Кристл чертыхнулся и, пока Льюк бегал за кнопками, попытался убедить Гея, что ему вредно долго оставаться на открытом воздухе в такую холодную погоду.
– Вы заблуждаетесь, старина! – воскликнул Гей. – Вы заблуждаетесь, уверяю вас. Не так уж я плох! – Через несколько минут вернулся запыхавшийся Льюк, и Гей прикрепил объявление восемью кнопками – сначала четырьмя, по углам, а потом еще четырьмя, по краям листка между угловыми.
После этого он отступил от двери, полюбовался на дело рук своих и сказал:
– Так-так, Превосходно. И все совершенно ясно. Любой человек с первого взгляда поймет, что в колледже освободилась должность ректора.


Часть третья
ОБЪЯВЛЕНИЕ О ВАКАНСИИ

30. Джего вспоминает юность

В ожидании похорон, назначенных на восьмое декабря, колледж уныло, но примирение затих. Учебный триместр кончался седьмого; студенты, отправляясь к Джего или Брауну за разрешением на отъезд, разговаривали друг с другом нарочито негромко, а звонкоголосым абитуриентам, приехавшим сдавать экзамены для получения стипендии, наши привратники весьма сурово объясняли, что шуметь в колледже сейчас нельзя. Ни пятого, ни шестого декабря про выборы никто из нас не заговаривал. Кристл хлопотал о похоронном венке – кроме индивидуальных венков от каждою члена Совета, на гроб ректора обыкновенно возлагался венок от всего колледжа; Деспард-Смит постоянно толковал о похоронном обряде; вина после обеда мы в эти два дня не заказывали. Рой с нами не обедал: он и ел и ночевал в Резиденции – его попросила об этом леди Мюриэл.
Седьмого декабря я решил уйти вечером из колледжа и отправился на прогулку. Вечер был теплый и пасмурный; в витринах магазинов зажигались огни; порывистый ветер, завывая в узких улицах, словно они стали органными трубами, нес над тротуарами мелкую холодную морось, и прохожие закрывались от нее наклоненными против ветра зонтами.
Я вышел к полям Гранчестера и побрел по берегу реки. Вечерняя тьма сгущалась; людей вокруг видно не было; на черной воде светлым пятном выделялся одинокий лебедь. Мне стало тоскливо, и я поспешил вернуться в город; поднявшись по склону холма к Гороховой улице, я остановился возле уже закрытого магазинчика; над головой у меня ветер яростно трепал языки газовых фонарей.
– Господи, вот неожиданность! – вдруг услышал я. – Что вы тут делаете в такую мерзкую погоду?
Это был Джего; он улыбался, но его широкое лицо казалось изможденным и осунувшимся.
– Да вот захотелось прогуляться, – ответил я.
– Мне тоже. Прогуляться и все как следует обдумать.
Мы пошли по направлению к колледжу. Немного помолчав, Джего сказал:
– Послушайте, Элиот, вы не сочтете меня слишком назойливым, если я напрошусь к вам на чашку чая?
– Конечно, нет.
– Я пытаюсь собраться с мыслями, – Джего грустно улыбнулся, – а это выглядит не очень-то весело. И мою жену удручает мой унылый вид. А вы уверены, что я не буду действовать вам на нервы?
– Ради бога, не думайте об этом, – сказал я.
В первом дворике ярко светилось окно Брауна; но напротив, в окнах Резиденции, света не было.
– Трудно поверить, что он умер, – проговорил Джего.
Мы поднялись ко мне, и я заказал чай. А потом, решив, что Джего больше всего нуждается в дружеской откровенности, спросил:
– Вас, наверно, очень тревожат выборы?
– Невыносимо, – признался Джего.
– Со своими чувствами трудно справиться.
– А я вот себя презираю, потому что не могу с ними справиться, – сказал Джего.
– Ни один человек не властен над своими чувствами, – возразил я.
– Сегодня мне ни на секунду не удалось забыть про выборы, – пожаловался Джего. – Я и гулять-то пошел, чтобы немного успокоиться. И все равно думал только о выборах. Ну, а поэтому решил окончательно во всем разобраться.
– Мне что-то не совсем понятно, о чем вы говорите.
– Я решил разобраться, насколько все это для меня важно, – объяснил Джего. И сейчас же воскликнул: – Да только ничего у меня не получилось, Элиот! Я окончательно запутался. – Он посмотрел мне в глаза – пристально, наивно и доверчиво. – То, что я вам сейчас скажу, незачем знать Кристлу и даже доброму Дядюшке Артуру. Временами я думаю, что мне решительно не нужна эта должность. И презираю себя за свое волнение. Порой мне кажется, что я отдал бы полжизни, лишь бы избавиться от всего этого.
– И вам так кажется, когда вы…
Джего горько улыбнулся.
– Когда я уверен, что получу ее. Иногда я в этом совершенно уверен. А иногда думаю, что в конце концов все-таки проиграю. И вот тут-то вдруг начинаю понимать, что мне до безумия хочется стать ректором. У меня такое чувство, что я абсолютно никчемный человек.
– Я, вероятно, чувствовал бы то же самое, – сказал я.
– В самом деле? Вы действительно понимаете, каково это – ощущать собственную никчемность?
– Понимаю, Джего.
– Мне-то казалось, что вы гораздо благоразумней, – сказал Джего. – Вы, по-моему, не стали бы мечтать о поражении.
– Пожалуй, нет, – согласился я.
– Кристлу следовало выдвинуть собственную кандидатуру. Ему-то все это наверняка бы понравилось. – Джего устало и презрительно пожал плечами.
Вот она робость, порожденная гордыней, подумал я. Его пугала борьба. Он говорил себе, что ему «решительно не нужна эта должность», панически боясь поражения. А кроме того, ему надоело смирять свою гордость, чтобы добиться цели, которая не могла по-настоящему удовлетворить его непомерную гордыню. Он не дал отпора Найтингейлу. Он месяцами подчинялся указаниям Кристла. Мои догадки и опасения Брауна – которых он, впрочем, никогда не высказывал – подтвердились. Кристл и Джего были очень разными людьми. А наблюдая, как Кристл ведет предвыборную борьбу, Джего понял, что их разделяет глубокая пропасть. Он не хотел подчиняться этому бездушному, как он теперь считал, властолюбцу – и его гневный протест против нашего ультиматума объяснялся подспудной неприязнью к своему самому активному стороннику. Однако ему все же пришлось смириться, потому что победой на выборах он дорожил больше, чем собственной гордостью.
– Мы обязательно должны провести вас в ректоры, – с чувством проговорил я; такой глубокой симпатии к нему я еще никогда не испытывал. Мы помолчали. Потом Джего сказал:
– Кажется, я хочу этого больше всего на свете.
– Но меня это, знаете ли, поражает, – тотчас же добавил он. – Поражает до глубины души. В юности я был очень честолюбив. Я хотел добиться всего – почестей, любви, богатства… Да, я был очень честолюбив. И честолюбие не раз заставляло меня страдать. А теперь… теперь я жду не дождусь должности ректора. Правда, ждать-то уже осталось недолго.
Джего с упоением начал рассказывать, кого он назначит на должностные посты, когда станет ректором. Он предвосхищал в мечтах радость могущества, уверенно рассуждал о будущем процветании колледжа под его руководством и рисовал себе картину благодарности потомков к «величайшему в истории колледжа ректору». По вскоре его мысли приняли иное направление. Он с вызовом посмотрел на меня и воскликнул:
– И вы просто не представляете себе, как замечательно раскроется в Резиденции моя жена! Она всегда оказывается на высоте положения. Да, я должен победить хотя бы ради нее. Она так этого ждет!
Я видел – ему хотелось сказать о своей жене что-то еще, однако он не решился. Поговорив о своем честолюбии, он немного успокоился; возможно, разговор о миссис Джего успокоил бы его еще больше. Но он понимал, что говорить об этом нельзя – во всяком случае, со мной: я хорошо к нему относился, поддерживал его в предвыборной борьбе, но он был гораздо старше, и нас не связывала истинная дружба. Я, впрочем, был уверен, что он не завел бы такого разговора ни с кем. Я был уверен, что он никогда и никому не рассказывал о миссис Джего. Обаятельный и отзывчивый, он тем не менее ни с кем по-настоящему не дружил. Мне даже казалось, что до сих пор он никому не говорил и о своем честолюбии.
За чаем он принялся разглагольствовать о браке, которому не суждено было состояться, – обсуждать собственный он так и не решился. Он знал, что Джоан мечтала выйти замуж за Роя. С надменным вызовом возвеличив свою жену, Джего переключился на Джоан и Роя. Но и в репликах об этой паре явственно прослеживались его тайные мысли о самом себе и миссис Джего. По его словам, Джоан как будто бы подходила Рою. Джего сказал, что он, мол, очень надеялся на это. И сразу же добавил, что, по всей видимости, ошибся. А значит, их брак был бы безумием. Со стороны невозможно определить, кто кому подходит. Никакими общими правилами тут руководствоваться нельзя. Человек инстинктивно чувствует, с кем он должен связать свою судьбу. И всегда оказывается правым – даже если почти все считают, что он ошибся.
Через несколько минут Джего опять вспомнил о себе. Двадцатое декабря.
– Теперь-то ждать осталось недолго, – сказал он.
– Тринадцать дней.
– Беда в том, что каждый день тянется как год…
Назавтра, в четыре часа пополудни, церковный колокол возвестил о начале похоронной церемонии. Леди Мюриэл и Джоан сидели в церкви на передних скамьях – не сутулясь, с сухими глазами, – спартанское воспитание требовало, чтобы при людях они скрывали свои чувства; их слезы видел только Рой Калверт. В церковь пришли все члены нашего Совета, кроме Пилброу, от которого до сих пор не было никаких вестей; пришел даже Винслоу – в первый раз после выборов Ройса. Среди собравшихся было несколько ректоров других колледжей, историки религии и востоковеды, университетские профессора богословия да пять или шесть любителей похоронных обрядов, которые неизменно присутствуют на любых похоронах.
Ветер с утра утих, но низкие тучи весь день слезились дождем, и сейчас, входя в церковь, люди невольно щурились, ослепленные после ненастного сумрака яркими церковными лампами.
Деспард-Смит совершал погребальный обряд, а Гей, удрученный гораздо меньше, чем все остальные, бодро выпевал ответствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46