– Я с трудом удержался от тех резких слов, которые вертелись у меня на языке.
– Хоть убей, не понимаю, зачем ты так поспешил, – сказал Гетлиф. – По-моему, у меня было право надеяться, что ты со мной посоветуешься.
– Если б ты не уехал, я бы непременно с тобой посоветовался.
– С другими-то ты наверняка это обсуждал.
– Конечно.
– Да, трудно мне теперь будет считать тебя надежным человеком…
– Прекрати, Фрэнсис, – сказал я. – У меня ведь тоже может лопнуть терпение…
– Значит, ты намерен и дальше поддерживать этот идиотизм? – рявкнул он.
– Разумеется.
– Ну так обещаю тебе – я приложу все силы, чтобы у вас ничего не вышло!

10. Первое собрание

У главного входа громоздились горы чемоданов, во двориках перекликались звонкие молодые голоса, тяжело нагруженные тележки привратников гремели и грохотали по каменным плитам. В трапезной все лавки у столов были заняты, шум прекращался только во время молитвы, и весь вечер на лестницах, куда выходили комнаты студентов, слышались торопливые шаги. Гомон во двориках затих только к ночи; выгнанные голодом крысы возвращались после каникул на обжитые места – в кухне снова появились запасы продуктов. Официальное собрание членов Совета было назначено на следующий понедельник – первый понедельник учебного триместра.
Собрание, как обычно, начиналось в половине пятого пополудни, и понедельник был традиционным днем собрании, которые неукоснительно проводились каждые две недели; в четыре часа, тоже как обычно, прозвенел колокол, и я, торопливо отыскивая мантию, ясно представил себе спешащих к профессорской коллег – Браун спускался по лестнице своей служебной квартиры, Гетлиф и Кристл, свернув с улицы Сиднея, входили в главные ворота колледжа, легко шагал через внутренние дворики Джего… Профессорская ничуть не походила сегодня на уютную комнату для послеобеденного десерта: вливавшийся сквозь окна с незадернутыми шторами серовато-холодный свет зимних сумерек подчеркивал яркую желтизну уже включенных электрических ламп, стол, накрытый плотной бумагой, сиял сурово-официальной белизной, вместо бокалов на нем стояла чернильница, лежали карандаши и ручки, возвышались стопки промокательной и писчей бумаги.
Профессорская казалась непривычно большой и вместе с тем тесно заставленной, потому что в дни собраний сюда вносили еще один стол – для чая. К чаю обыкновенно подавалась обильная закуска: на дополнительном столе, кроме серебряных чайников и кувшинов для воды, стояли тарелочки с маслом и блюда с хлебом – белым, серым, обдирным, изюмным и коричным, красовался заранее нарезанный гигантский фирменный торт нашего колледжа, виднелись тарелки с пирожками, пирожными и горячими кексами, которые были прикрыты массивными серебряными крышками. В четыре часа, за тридцать минут до собрания, колокол сзывал к чаю, поэтому-то мы и являлись в профессорскую без опозданий.
Старый Гей пришел в тот день раньше всех и, пододвинув к чайному столу стул, с аппетитом уписывал все, до чего мог дотянуться; остальные пили чай стоя, взяв со стола пирожок, ломтик торта или кекс.
– Как поживаете, Кристл? – весело спросил Гей, оторвавшись на мгновение от еды. – Вы пробовали пирожки с начинкой из лимонного варенья?
– Пробовал, благодарю вас, – ответил Кристл.
– Примите мои поздравления! – воскликнул Гей.
Через несколько секунд он опять поднял голову.
– А! Рад видеть вас, Калверт! Я думал, вы уже уехали. Попробуйте этот замечательный кекс.
– Спасибо, он, пожалуй, слишком велик для меня, – сказал Рой.
– Я должен принести свои поздравления эконому! Примите мои поздравления, Винслоу, чай сегодня выше всяких похвал.
– Дорогой профессор, – отозвался Винслоу, – эконом из меня в свое время получился весьма посредственный, и я нахожу себе оправдание только в том, что это время кануло в прошлое четверть века назад.
– Ну так передайте мои поздравления новому эконому, – нисколько не смутившись, поручил ему Гей и взял с тарелочки шоколадный эклер. – Скажите ему от моего имени, что он замечательный эконом.
Мы стояли вокруг стола, пили чай и закусывали; в профессорской не было одного только Кроуфорда; до меня со всех сторон доносились обрывки приглушенных разговоров. Браун перемолвился о чем-то с Кристлом, и тот подошел к заместителю ректора Деспард-Смиту, который важно, но с недоумением слушал Роя Калверта. Кристл потянул Деспарда за рукав мантии и отвел его к окну; хрипловатый шепот Кристла тонул в общем разноголосом гомоне, и я слышал лишь отдельные слова: «…ректор… только объявить… не следует обсуждать… думают, что это было бы неуместно…» Как и всегда перед обсуждением важного события, профессорскую наполняли глухо шелестящие шепотки.
Пробило половину пятого. Деспард-Смит, по-обычному торжественно, сказал: «Время начинать», и мы принялись рассаживаться вокруг стола для совещаний в порядке старшинства – по левую и по правую руку от председателя. Председательское место занял Деспард, и слева от него, вкруговую по часовой стрелке, должны были сесть Пилброу, Кроуфорд (который все еще не пришел), Браун, Найтингейл, я, Льюк, Калверт, Гетлиф, Кристл, Джего, Винслоу и Ген.
Этот освященный традицией порядок привел у нас к тому, что самым яростным противникам приходилось сидеть бок о бок друг с другом: Джего с Винслоу, Кроуфорду с Брауном, Найтингейлу со мной.
Деспард-Смит оглядел собравшихся, дожидаясь тишины. Его мрачное морщинистое лицо над стоячим воротником мантии казалось землисто-серым. Ему было семьдесят лет, и только он один из наставников был рукоположен, хотя никогда не брал на себя прихода, – он жил в колледже с тех самых пор, как пятьдесят один год назад поступил в университет. Кончая курс, он с отличием сдал отмененные теперь выпускные экзамены по математике, и сразу же, как тогда нередко делалось, был кооптирован в Совет колледжа. Однако математику он вскоре забросил и с тридцати до шестидесяти лет бессменно проработал казначеем. Скаредный и расчетливый, словно французский крестьянин, он сэкономил колледжу немало денег – всякий раз, когда перед Советом вставал вопрос о непредвиденных расходах, он предрекал, что колледж неминуемо обанкротится. Самые избитые и банальные фразы звучали у него торжественно и веско. Он считал, что наделен тонким чувством юмора, и Рой Калверт, играя на его самоуверенности, не уставал подтрунивать над ним.
Ректор имел право назначать себе заместителя без обсуждения его кандидатуры на Совете, и в декабре, когда Ройс заболел, он официально назначил своим заместителем Деспард-Смита – за тридцать лет, которые тот проработал казначеем, все пожилые члены Совета, и Ройс, видимо, тоже, привыкли считать его главной фигурой в колледже.
– Итак, п-первый п-пункт п-повестки дня… – слегка заикаясь и словно бы удваивая первый звук в опорных словах, проговорил Деспард: эта манера, как он думал, придавала его речам дополнительную весомость.
Всем хотелось обсудить в первую очередь вопрос о ректорстве, а кое-кто просто не мог думать ни о чем другом; однако нам и в голову не пришло нарушить традиционный порядок. Устав строго регламентировал очередность вопросов на собраниях – сначала дела колледжского прихода, потом финансы. И вот мы покорно, но совершенно равнодушно пустились в рассуждения о кандидатуре священника. Он получал от колледжа триста двадцать пять фунтов в год и просторный дом, за который ему не надо было платить. В восемнадцатом столетии – а с тех пор оплата этой должности не изменилась – триста двадцать пять фунтов были большими деньгами, и тогда члены Совета, все как один клирики, наперебой добивались места приходского священника. Но в двадцатом веке мало кому хотелось брать на себя приход. Деспард-Смит предлагал поручить эту должность какому-то своему сверстнику; Рой Калверт выдвигал кандидатуру своего молодого приятеля – католика.
Совет считал, что кандидат Деспарда немного староват, и вместе с тем о приятеле Роя никто не желал даже думать, хотя Рой заводил о нем речь на каждом собрании. Рой решительно не чувствовал настроений Совета: ему не хватало, если так можно выразиться, «дубоватости»; он вполне здраво беседовал с любым членом Совета tete-a-tete, но когда они собирались все вместе, он совершенно переставал их понимать. Однако тут Рою не помогло бы даже искусное мастерство Брауна. Как только Рой Калверт заговаривал про своего приятеля, Джего, велеречивый агностик, мгновенно вспоминал о своем ирландском протестантстве, а вслед за ним и все наши неверующие ученые превращались в фанатичных англиканцев.
Ничего нового не произошло и на этот раз. Совет отклонил обе кандидатуры.
Когда обсуждение первого пункта заканчивалось, вошел Кроуфорд и без лишнего шума, однако нисколько не тушуясь, занял свое место. У него была уверенная, хотя довольно тяжелая походка слегка ожиревшего, но все еще сильного человека.
– Прошу прощения, господин председатель, – сказал он. – Я предупреждал вас, что мне придется задержаться на факультетском совещании.
Деспард-Смит, со своей всегдашней угрюмо-торжественной миной, кратко, но точно пересказал ему доводы выступавших: «собрание, как это ни прискорбно, постановило отклонить обе кандидатуры и оставить вопрос открытым», – но, может быть, у доктора Кроуфорда есть какие-нибудь конструктивные предложения?
– Нет, господин председатель, мне нечего предложить, – мягким басом, с чуть заметным шотландским акцентом, ответил Кроуфорд. Он всегда был уверен, что к его словам прислушиваются, и без труда завладевал вниманием собеседников. На его округлом бесстрастном лице с мелкими чертами тускло мерцали круглые немигающие глаза. Он довольно коротко стригся, и, хотя ему уже исполнилось пятьдесят шесть лет, его прямые, ничуть не поредевшие черные волосы глянцевито блестели. Обращаясь к Деспарду, он равнодушно-вежливо улыбнулся ему.
Финансовые дела заняли немного времени. Совет решил продать один из когда-то пожертвованных колледжу земельных участков за сумму, равную двадцатилетней ренте; колледж владел самой разной недвижимостью, которую жертвовали ему вот уже пятьсот лет на самых разных условиях; некоторые давние дары, сохранившие, в силу юридических особенностей передачи, свою первоначальную денежную стоимость, зачастую превращались со временем в бессмысленную обузу; а об исторической или антикварной ценности древних пожертвований Совет колледжа никогда не задумывался.
– Что ж, если ни у кого нет дополнений, – почти с угрожающей торжественностью проговорил Деспард-Смит, – значит, пора перейти к следующему – и самому важному на сегодня – делу. Едва ли можно преувеличить серьезнейшие последствия того, что я должен вам сообщить.
Он сурово оглядел всех сидящих за столом. Льюк, как раз дописавший в это время последнюю фразу протокола, шепнул что-то Калверту. Под взглядом Деспарда он смущенно покраснел и умолк; комнату затопила глубокая тишина.
Деспард-Смит откашлялся.
– В какой-то степени вы уже, наверно, подготовлены к тому трагическому сообщению, которое я должен сделать. Когда ректор назначил меня два месяца назад своим заместителем, я был уверен, что в этом триместре он уже снова возьмет бразды правления в свои руки. Я не мог себе представить, что именно мне придется сообщить вам новость, мрачнее которой я не слышал за все время моей работы в колледже. – Деспард помолчал. – Мне сообщили, – заговорил он снова, – и сообщили со всей достоверностью, что дни ректора с-сочтены.
Он опять замолчал и после паузы добавил:
– Как вы понимаете, я решительно не знаю, есть ли у нас хотя бы м-малейшие основания надеяться на ошибку врачей.
Кроуфорд спросил:
– Могу ли я сделать заявление, господин председатель?
– Пожалуйста, доктор Кроуфорд.
– Я хочу предупредить вас, господа, – не как член Совета, а как медик, – что на благополучный исход тут рассчитывать не приходится, – словно бы не замечая устремленных на него взглядов, совершенно бесстрастно проговорил Кроуфорд и сел. Глаза Джего вспыхнули.
– Значит, вы п-подтверждаете, доктор Кроуфорд, что дни ректора сочтены? – спросил его Деспард.
– К сожалению, это неоспоримо, – ответил Кроуфорд. Он был физиолог, особенно широко были известны его работы о структуре головного мозга. Глядя на его короткие толстые пальцы, я порой с трудом верил, что он, как мне говорили, искуснейший и талантливый экспериментатор.
– Итак, свидетельство доктора Кроуфорда не оставляет нам н-никакой надежды, – сказал Деспард-Смит.
– И вот еще что я должен добавить, – проговорил Кроуфорд. – Это не может тянуться долго. К концу пасхального триместра колледж, по всей вероятности, останется без руководителя.
– Что ж, спасибо, доктор Кроуфорд, теперь мы знаем самое худшее, – сказал Деспард-Смит.
– Я посчитал своим долгом сообщить коллегам все, что известно мне самому.
Фактически ничего нового он не сказал, но, благодаря его непоколебимой уверенности, мрачно торжественной манере Деспарда и строго официальной обстановке собрания, вокруг стола, словно по электрической цепи, прокатилась волна гнетущей напряженности.
Сколько-то времени все молчали, потом Винслоу сказал:
– Свидетельство доктора Кроуфорда четко определило наше будущее. И я так понимаю, что теперь нам, с вашего разрешения, господин председатель, надобно обсудить вопрос о приближающихся выборах.
– А я решительно не понимаю, о чем вы толкуете, – мгновенно откликнулся Кристл.
– Мне кажется, что я выразился достаточно ясно, – сказал Винслоу.
– А я вот не понял, – повторил Кристл. Этой техникой – упорно не понимать, о чем толкует собеседник, – Кристл постоянно пользовался на собраниях. – По-моему, нам надо освежить в памяти тот пункт Устава, в котором говорится о выборах ректора.
– Может быть, вы зачитаете нам этот пункт, господин председатель? – предложил Деспарду Браун.
– Я готов выполнить л-любую волю собрания.
– Да зачем нам понапрасну терять время? – спросил Гетлиф.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46