Сегодня в церкви собралось много народу – студенты, члены Совета, кое-кто из гостей; по витражам стрельчатых окон барабанили капли дождя, из-за вечернего сумрака цветные стекла казались черными, а переполненная людьми церковь – маленькой, тесной и очень уютной.
Мы пропели псалом и гимн. Ликующий голос Гея, сидевшего на скамье для почетных прихожан, звонко выделялся из общего хора. Стареющий Деспард-Смит в накинутом на плечи стихаре, торжественный и мрачный, монотонно прочитал несколько молитв, а потом, нисколько не изменив манеры чтения, – список пожертвований. Это была странная мешанина из самых разнообразных даров, восходящих по времени к основанию колледжа и перечисляемых не в порядке их ценности, а хронологически. Завещание шестого ректора колледжа выделять на ежегодном празднике по пять шиллингов каждому члену Совета описывалось так же подробно, как пожертвование огромного земельного участка и самый большой в истории колледжа денежный вклад. Было очень странно сознавать, что кое-кто из жертвователей слышал в свое время начало этого весьма пестрого перечня и тоже захотел вписать в него свое имя. А потом я подумал, как сильно должно впечатлить Джего упоминание о двенадцатом ректоре, завещавшем колледжу «пятьсот фунтов стерлингов, а также коллекцию столового серебра», и какой взрыв досады он должен испытать, вспомнив при этом об угрозах Найтингейла.
Но по окончании службы свои впечатления высказал только Гей – когда мы проходили через притвор, он звонко воскликнул:
– Примите мои поздравления, Деспард! Великолепная служба, просто великолепная! Особенно мне поправилось «Воздадим же хвалу преславным человекам…». По-моему, в наши дни слишком часто восхваляют самых обычных людей. Их, конечно, нельзя назвать никчемными, но все-таки на их долю приходится чересчур много восхвалений.
Дождь еще не кончился; разбившись на небольшие группки, мы поспешили в профессорскую. Многие гости уже ждали нас там, и, когда мы пришли, они забросали нас вопросами о здоровье ректора – смертельная болезнь Ройса и подготовка к выборам его преемника часто обсуждались в замкнутом, однако весьма болтливом мирке Кембриджа.
– Никаких перемен, – резко объявил Кристл. – Он еще ни о чем не догадывается. Но на днях его домашним придется сказать ему правду.
В профессорской становилось тесно; гости с бокалами в руках протискивались к плану, на котором было указано, как надо рассаживаться за столом в трапезной. Я уже видел этот план – Кристл потребовал изменить всегдашний порядок только потому, что хотел посадить сэра Хораса за стол членов Совета. Винслоу тоже его видел; но сейчас опять угрюмо рассматривал непривычное расположение фамилий.
Кристл потянул его за рукав мантии.
– Винслоу, я хочу представить вас сэру Хорасу Тимберлейку.
– Вы чрезвычайно любезны, декан. Чрезвычайно любезны.
Сэра Хораса немного ошеломила ядовитая вежливость Винслоу. Беседа у них явно не клеилась. Тогда гость заговорил о поминовении основателей.
– Ваша церковная служба произвела на меня глубочайшее впечатление, мистер Винслоу, – сказал он. – Она совершается очень естественно и органично.
– Неужели?
– Мне очень понравилась ваша церковь, – быстро перестроился сэр Хорас. – У вас там замечательные панели восемнадцатого века – это ведь, если не ошибаюсь, именно восемнадцатый век?
– Вы наверняка правы, сэр Хорас, – отозвался Винслоу. – Тем более что я в этом ничего не понимаю. Я хожу в церковь только на выборы ректора.
Потом он извинился, сказав, что ему нужно встретить своего гостя – тот пришел вместе с Пилброу и французским писателем. Сэр Хорас, слегка растерянный, остался один.
Джего появился в профессорской только около восьми часов. И хотя он привел с собой гостя – ректора одного из колледжей, – к нему немедленно подошел Найтингейл. Я слышал, как он сказал:
– Мне обязательно надо поговорить с вами, сегодня же.
– Я бы с удовольствием, Найтингейл! – чрезмерно огорчаясь, преувеличенно дружески и задушевно воскликнул Джего. – Но у меня, к несчастью, нет ни одной – буквально ни единой! – свободной минутки. – Он помолчал и неохотно добавил: – Давайте попробуем встретиться завтра.

15. Переговоры после праздника

В трапезной, по случаю праздника, электричество не горело, и комната освещалась свечами. Огоньки свечей, многократно дробясь, отражались в серебряных подсвечниках и солонках, в золотых блюдах и чашах, в крышках оловянных пивных кружек с чеканным узором и в хрустальных бокалах, так что над столом дрожало ярко переливчатое сияние, но затянутые шелком стены тонули в неясной полутьме, а потолка было просто не видно.
Чтобы гости расположились так, как хотел Кристл, Винслоу, мне и Пилброу с его гостем-французом пришлось сесть за стол, где в обычные дни обедали студенты. Я устроился напротив Винслоу и заговорил через стол с французом. Вскоре мне стало ясно, что он очень неинтересный собеседник.
Я припомнил, с каким радостным волнением мы ждали его приезда, с каким заносчивым снобизмом отзывались о сэре Хорасе… А Кристл-то оказался прав. Беседа с сэром Хорасом наверняка была бы гораздо интересней.
Слушать француза было скучно, и Пилброу всячески пытался оживить разговор.
– Порнограммы! – экспансивно вскричал он. – Очень верное слово! Двузначное. Текст как в телеграмме, а рисунок как на диаграмме. – Каламбур ему не удался, и француз заговорил снова – мне показалось, что он начал читать страницу из своего романа.
Французу праздник не нравился, но все остальные гости были явно довольны. Неподалеку от нас, за столом членов Совета, сидел Гей, и я все время слышал его звонкие реплики:
– Устрицы? Великолепно! Вы ведь не любите устриц, Деспард? Официант, подайте мне порцию господина Деспарда. Превосходно! Особенно сочные устрицы нам подавали, помнится, в Оксфорде, когда мне присваивали там почетную степень. Эти устрицы, знаете ли, с таким удовольствием проскальзывали в желудок, будто они тоже принимали участие в празднестве.
Гей до сих пор предпочитал вино, которое любил в молодости. По праздникам к обеденному столу в колледже подавалось шампанское, но большинство наставников пили теперь рейнвейн и мозельское. Гей не изменил своих старых привычек.
– Бокал шампанского в студеный зимний вечер, – воскликнул он, – подумайте, что может быть лучше! Бокал шампанского всегда вливал в меня свежие силы! Так-так, дайте-ка припомнить. Я посещаю наши праздники ни больше ни меньше как почти шестьдесят лет. При этом должен с гордостью сообщить вам, что ни разу не заболел во время праздника и неизменно получал наслаждение от бокала шампанского.
Ему постоянно наполняли бокал, а говорил он, обращаясь ко всем, кто мог его услышать.
– Герои моих саг никогда так вкусно не ели. Герои моих саг никогда не пили шампанского. Они вели суровую, трудную, героическую жизнь и не страшились глядеть в лицо своей судьбе. Они были великими парнями, герои моих саг. Я счастлив, что помог моим современникам познакомиться с этими великими парнями. Когда начиналась моя деятельность, в нашей стране почти никто и слыхом не слыхивал об этих парнях. Зато теперь, если человек не знает их так же хорошо, как героев «Илиады», его надобно назвать невеждой. Слышите, Деспард? Слышите, Юстас? Невеждой!
Мы еще долго сидели в трапезной за вином и фруктами, неторопливо попивали кофе и курили сигары. Застольных речей никто не произносил. Наконец, что-то около половины одиннадцатого, мы вернулись в профессорскую. Рой Калверт начал беззлобно подтрунивать над Кроуфордом и Деспардом. У него, как и у всех остальных, раскраснелись щеки, радостно и доброжелательно искрились глаза. Вернее, как у всех, кроме Найтингейла, – тот не пригласил на праздник гостя, всегда равнодушно относился к еде, не пил вина сам и презирал, а может быть, даже ненавидел тех, кто пьет. Он странно и отчужденно выглядел в общей праздничной толчее. Винслоу оказался рядом с Геем, который медленно продвигался – все уважительно расступились перед ним – к своему персональному креслу.
– А-а, это вы, Винслоу? – сказал он. – Великолепнейший праздник, правда?
– И вы хотите принести мне за него свои поздравления? – спросил Винслоу.
– Вовсе не вам, – отозвался Гей. – Вы ведь уже много лет как не эконом. Я хочу принести свои поздравления истинному устроителю этого замечательного праздника. Нашему нынешнему эконому – Гетлифу. Где Гетлиф? Передайте ему мои поздравления. Превосходно работают наши молодые ученые, просто превосходно.
Кристл и Браун не хотели долго засиживаться в профессорской – они считали, что пора заняться делом. Повинуясь их выразительным взглядам, мы с Джего начали прощаться, а потом отправились вслед за ними и сэром Хорасом в служебную квартиру Брауна.
– Может, кто-нибудь хочет выпить немного бренди? – спросил нас Браун, усадив сэра Хораса в кресло возле камина. – После праздника, насколько я заметил, бренди прекрасно восстанавливает силы.
Когда мы выпили, сэр Хорас заговорил о том, зачем приехал, однако он долго, намеренно, как мне показалось, долго подходил к интересующему нас всех предмету. Сначала он обсудил с нами академические успехи юного Тимберлейка, своего троюродного брата, которого он почему-то называл племянником.
– Мне хочется поблагодарить вас, джентльмены, и особенно мистера Брауна, за заботу о моем племяннике. Я очень вам признателен, джентльмены. Мне давно уже стало ясно, что он не слишком восприимчив к наукам, и одно время это меня, знаете ли, беспокоило, но потом я понял, что у него зато есть некоторые другие достоинства – надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?
– По-моему, у вас нет причин для беспокойства, – сказал Браун.
– Он на редкость славный юноша! – чуть патетичней, чем следовало бы, воскликнул Джего. – Его все у нас любят. Как это ни удивительно, по он совершенно не испорчен.
– Я рад, что вы упомянули об этом, – сказал сэр Хорас. – На этот счет у меня никогда не возникало сомнений. Он правильно воспитан. Об этом позаботилась его покойная мать.
– Мы все считаем, что такой племянник делает вам честь, – вставил Браун.
– Я прекрасно понимаю, что в беседе с такими высокообразованными людьми, как вы, мне следует осторожно высказывать свое мнение, – заметил сэр Хорас, – и все же я решусь утверждать, что правильно воспитанного человека нельзя назвать пустышкой, – вы согласно со мной?
– Иногда мне кажется, сэр Хорас, – сказал Джего, – что наши главные заботы должны сосредоточиваться на питомцах, подобных вашему племяннику. Одаренные люди могут сами о себе позаботиться. Зато достойные, но не слишком способные к учебе юноши, они, поверьте мне, очень часто оказываются истинной солью земли.
– Я рад, что вы так думаете, доктор Джего.
Время шло. Сэр Хорас обсуждал довольно скромные успехи племянника, роль образования, интеллектуальные и нравственные достоинства человека, преимущества постепенного развития личности и правильного семейного воспитания – он разглагольствовал неутомимо и с огромным удовольствием. Его основным собеседником был Джего, а Браун только вставлял иногда в разговор мягко доброжелательные реплики. Кристл пару раз попытался вернуть сэра Хораса на землю.
– Я должен извиниться за того старика, которого представил вам в профессорской, – сказал он.
– Это вы про мистера Винслоу? – спросил сэр Хорас, хорошо запоминавший имена.
– Да. С ним очень трудно иметь дело. Почти невозможно. Но он казначей нашего колледжа, так что, будь он невоспитанней, я познакомил бы вас поближе… если б нам удалось продолжить начатый в прошлый раз разговор.
– В любой организации есть люди, с которыми трудно иметь дело, – сказал сэр Хорас. – И моя организация – тоже не исключение. Вот поэтому-то, – он опять повернулся к Джего, – я и придаю такое большое значение университетам, которые выпускают… – и он снова завел бесконечный разговор об образовании.
Я хотел спать, но мне было очень интересно, чем все это кончится. Сэр Хорас говорил без устали: ни выпитое вино, ни позднее время на него явно не действовали. Он был не менее искусным тактиком, чем Браун с Кристлом, и превосходно знал, что людей, как правило, больше всего интересуют его деньги. По всегдашней привычке он мастерски скрывал свои намерения за туманной завесой слов и, применяя этот прием, мог говорить о чем угодно. У него это называлось «размышлять вслух». «Размышляя вслух», он часто молол чепуху, и сегодняшний вечер не был исключением. Он искренне любил племянника, не очень уверенно чувствовал себя в незнакомом ему обществе наставников колледжа, однако четко понимал, что главное для него – судьба собственных детей, что ему в общем-то наплевать на туповатых, по достойных юных родственников и что он вовсе не преклоняется перед «такими высокообразованными людьми», как мы, – он четко все это понимал и знал, что несет вздор.
В конце концов сник даже энергичнейший Джего. Кристл давно молчал; утомленно приугасли всегда пронзительные глаза Брауна. Было уже за полночь. Говорил теперь только сэр Хорас – наши силы иссякли. Когда он умолкал, я слышал, как по оконным стеклам барабанят капли дождя. Вдруг сэр Хорас небрежно спросил:
– А вы больше не думали об активизации вашей деятельности?
– Думали, конечно, – живо откликнулся Кристл.
– Кажется, кто-то из вас говорил – надеюсь, я ничего по путаю? – что для этого вам нужна небольшая помощь. Кажется, это ваши слова, мистер Кристл?
– Вы правы.
– В рамках тех возможностей, которые у нас сейчас есть, – сказал Браун, – мы не в состоянии активизировать пашу деятельность. Нам остается только поддерживать когда-то достигнутый колледжем уровень.
– Понятно, – задумчиво проговорил сэр Хорас. – И для расширения вам нужна финансовая помощь.
– Именно, – сказал Кристл.
– Насколько я помню, мистер Кристл, вы говорили, что вам нужна финансовая помощь, но без всяких сопутствующих ей условий. Вы хотите, чтобы администрация колледжа могла распоряжаться деньгами по собственному усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46