Между прочим, такой порядок
рассмотрения вопросов удобен и потому, что концептуализм есть теория,
средняя между крайним номинализмом и реализмом.
Крайний номинализм утверждает, что действительность состоит из единичных
явлений, сплошь индивидуальных, не заключающих в себе никаких тожественных
элементов, которых могли бы объединить различные индивидуальные вещи в
классы. Точно так же индивидуальны и единичные суждения и представления:
общих суждений и представлений, строго говоря, нет. Если мы говорим, что
"тигры принадлежат к семейству кошачьих", то субъектом этого суждения служат
отдельные индивидуумы, с которыми нас познакомил опыт, каждому такому
индивидууму соответствует отдельное индивидуальное представление, и все эти
представления в своей единичности действительно всплывают в сознании или
стоят на пороге при произнесении суждения. Поводом к этому совместному
появлению их в сознании служит то, что все они ассоциированы с одним и тем
же словом "тигр". Итак, то, что называется общим представлением, на самом
деле есть связка индивидуальных представлений, прикрепленных к одному и тому
же слову. Точно так же общее суждение есть связка единичных суждений,
прикрепленных к одной и той же словесной формуле.
Остановиться на этом превращении общего в единичные вещи нельзя. Раз мы
вступили на этот путь, логика обязывает нас идти в том же направлении дальше
и утверждать, что каждая отдельная вещь, напр., Троицкий мост на Неве, дана
нам в опыте лишь в отдельных, индивидуальных состояниях и процессах, не
заключающих в себе реального тожества и выражающихся в нашем сознании в
форме отдельных индивидуальных восприятий. Все эти восприятия ассоциированы
с одним и тем же именем "Троицкий мост"; когда мы произносим его, все они в
своей единичности и индивидуальности всплывают в сознании или, по крайней
мере, стоят на пороге сознания и образуют смысл слова "Троицкий мост". Иными
словами, превратив классы вещей в индивидуальные вещи, мы превращаем теперь
вещи в индивидуальные состояния, процессы, явления и т.п. и приходим к
своеобразному миросозерцанию, которое можно назвать крайним феноменализмом.
Нельзя не признать некоторых важных достоинств и заслуг этого
миросозерцания. Оно обращает внимание на текучую, вечно подвижную и потому
трудно уловимую сторону живой действительности, оно приучает к тонкому
наблюдению над всеми переливами жизни. Особенно ценные факты дает такое
наблюдение в области психологии и между прочим в психологии знания,
поскольку она должна разработать также и феноменологию знания. Однако
чересчур одностороннее сосредоточение на текучей стороне жизни, ведущее к
феноменализму как миросозерцанию или к таким теориям, как номинализм, не
может быть устойчивым: оно имеет слишком искусственный характер и полно
саморазрушительных противоречий. Текучая сторона жизни есть неоспоримый
факт, но существование тожественного бытия, стоящего на фоне изменчивой
действительности и объединяющего различные проявления ее, есть также
бесспорный факт; эти стороны бытия не противоречат друг другу, мало того,
они не могут существовать друг без друга. И наблюдение, и размышление
неизбежно приводит к этому положению. Чтобы подтвердить неотразимость его,
достаточно показать, что сами номиналисты, строя свою теорию, отрицающую
общие предметы, в то же время незаметно для себя признают существование
таких предметов и вовсе не могли бы создать своей теории, если бы она не
признавала молча того, что ею же явно отрицается. В самом деле, крайние
номиналисты утверждают, что классы вещей суть связки индивидуальных явлений,
нарастающие в силу ассоциации вокруг одного и того же слова. Однако проведем
последовательно точку зрения крайнего номинализма, обратим внимание только
на текучую сторону жизни и зададимся вопросом, существуют ли в
действительности одни и те же слова. Слово тигр, произнесенное или
написанное мною вчера или сегодня, есть не одно и то же, а два различных
слова: интонации, ясность произношения, интенсивность звука, тембр голоса и
т.п. вчера и сегодня наверное глубоко различны, мы имеем здесь дело с двумя
почти настолько же обособленными друг от друга явлениями, как два реальные
тигра, живущие в различных лесах, и как два акта представления о них.
Следовательно, выражаясь в духе крайнего номинализма, мы имеем здесь дело не
с одним и тем же словом, а с одним и тем же классом (связкою) слов. Ввиду
этого приходится утверждать, что классы вещей образуются в уме познающего
субъекта, благодаря ассоциации, группы представлений не с одним и тем же
словом, а с одним и тем же классом слов.
Но если так, то это значит, что проблема возникновения классов явлений,
т.е. общих представлений о них, не разрешена, а только отодвинута: теперь
нужно объяснить, как возникают классы слов. Решить эту проблему прежним
способом, опять ссылаясь на ассоциации с какими-нибудь знаками, нельзя:
проблема опять только передвинется и потребует бесконечного ряда однородных
приемов решения, что бессмысленно. Следовательно, надо пойти иным путем, что
и делают номиналисты. Они вовсе не ставят в открытой форме проблемы
возникновения класса слов, но молча и незаметно для себя признают, что
различные акты произнесения слова, несмотря на свои различия и видимую
обособленность, заключают в себе тожественные элементы, дающие право
сказать, что это один класс явлений, содержащих в себе выражение одного и
того же слова. Это уже не номиналистическая, а реалистическая теория.
Следовательно, оказывается, что крайний номинализм не может обойтись без
реализма: отрицая существование общих предметов, он все же принужден
сделать, исключение хотя бы только для одной группы предметов, именно для
слов. Но если слова обладают свойствами, соответствующими требованиям
реалистической теории, то тогда нет оснований утверждать, будто другие
явления лишены их, и крайний номинализм оказывается окончательно
дискредитированным.
Сторонники крайнего номинализма могут, однако, попытаться отстоять свою
теорию следующим соображением. Общее суждение есть комплекс единичных
суждений, группирующихся вокруг одного единичного акта произнесения слова;
для объяснения такого суждения нет надобности обращаться к прошлым актам
суждения, следовательно, нет надобности в слове как общем элементе, вокруг
которого постепенно нанизываются все эти акты. Однако эта крайняя из крайних
форм номинализма только еще резче обостряет некоторые недоразумения,
вызываемые номинализмом вообще. Они состоят в том, что по теории крайнего
номинализма группировка в классы вовсе не определяется свойствами самих
вещей, а производится словами: слово создает класс вещей, а не класс вещей
привлекает к себе слово. Однако в ответ на эту формулу напрашивается
шуточное, но зато тем более обидное и опасное для номинализма замечание:
если соединение вещей в группу производится словом, и притом словом в
единичном акте его произнесения (а не словом как общим элементом), то почему
же вокруг слова объединяются не беспорядочные группы, вроде сочетания
единичных представлений тигра, кофейника, свечи и березы, а группы
однородных предметов (однородных не только в том, что они связаны с одним и
тем же словом)? Ответить на этот вопрос можно только признанием, что вокруг
одного и того же слова группируются не какие угодно, а только сходные вещи,
но если так, то это значит, что слово только содействует окончательной
кристаллизации общего представления, а первоначальное условие группировки
вещей в класс заключается в сходстве между ними. Это признание ведет к
падению крайнего номинализма и к замене его или умеренным номинализмом, или
какою-либо формою концептуализма. Все эти учения как стоящие посредине между
крайним номинализмом и реализмом мы рассмотрим вслед за реализмом.
Реализм, особенно если он комбинируется с интуитивизмом (мистическим
эмпиризмом), отвечает на вопрос о происхождении общих суждений и
представлений (также понятий279) чрезвычайно просто: он утверждает, что
различные обособленные друг от друга в пространстве и времени явления вовсе
не обособлены друг от друга абсолютно, они заключают в себе одни и те же, не
просто сходные, а тожественные элементы или стороны (aspects); поскольку в
них есть тожественное, они составляют один и тот же предмет и в
действительности и в мышлении. Общее в вещах есть нечто первоначальное,
непроизводное, поэтому и в мышлении оно не может быть произведено или
сложено из чего-либо не общего.
Реализм легко разрешает многие важные вопросы теории знания и логики,
однако в наше время он не пользуется широким распространением, и объясняется
это тем, что он придает в миросозерцании первенствующее значение
сверхчувственным (нечувственным) элементам, между тем издавна существует
мнение, будто сверхчувственное есть вместе с тем необходимо и сверхопытное.
Если бы это было верно, то мы более, чем кто бы то ни было, протестовали бы
против реализма, так как он приводил бы к отрицанию эмпиризма и допущению
возможности трансцендентного знания. Но мы уже говорили о том, что это
предрассудок: если я и не-я не обособлены друг от друга, то громадное
большинство переживаний, из которых складывается опыт, относится к области
нечувственного, так что нечувственное не есть сверхопытное. Конечно, для
тех, кто привык сосредоточивать свое внимание преимущественно на чувственных
сторонах мира и сжился с соответственною онтологиею (напр., с онтологиею
материализма), реализм кажется парадоксальным и противоречивым. Однако нам
нет дела до того, к чему приведет наша теория знания в онтологии; онтология
должна сообразоваться с теориею знания, а не наоборот. Самое большее, к чему
мы обязаны, это показать, что реализм не расходится с фактами и не заключает
в себе явных противоречий, делающих совершенно невозможным построение
онтологии и частных наук. К этой задаче мы и приступим теперь, сознавая
полную осуществимость ее уже потому, что реализм есть даже и не объяснение,
а прямое выражение тех фактов, которые непосредственно переживаются в акте
высказывания общего суждения.
Возражения против реализма основываются, во-первых, на априорных
логических соображениях и, во-вторых, на опыте. Априорное возражение состоит
в том, что абстрактные общие идеи логически противоречивы и потому
невозможны. Осуществление их в сознании требует от нас чего-то
невыполнимого, так как, мысля их, напр., общую идею треугольника, мы должны
были бы мыслить треугольник, "не остроугольный, но и не прямоугольный, не
равносторонний, не равнобедренный, но и не разносторонний, а обладающий
всеми этими и ни одним из этих свойств"280. Это возражение уже само по себе
кажется непреодолимым, но оно еще более усиливается тем, что опыт,
по-видимому, подтверждает его; если мы начинаем всматриваться в содержание
сознания в момент высказывания общего суждения, мы всегда найдем какие-либо
представления, которые, чем более мы будем наблюдать их, тем более будут
оказываться во всех отношениях единичными, индивидуальными.
Сначала мы займемся рассмотрением априорного логического соображения, а
потом наблюдений, подтверждающих его. Как это часто бывает с априорными
возражениями, оно упускает из виду всю сложность действительности, а вместе
с тем и всю сложность и разнообразие возможных теорий по поводу
действительности. Под влиянием сходства слов мы воображаем, будто идея
треугольника должна походить на конкретные индивидуальные треугольники и
потому должна, с одной стороны, как индивидуальный треугольник заключать, а,
с другой стороны, как общая идея не заключать в себе признаки
равносторонности, разносторонности и т.п. На деле это неверно. Если во всех
треугольниках есть нечто тожественное, если есть идея треугольника, то она
должна быть чем-то таким, что не есть ни прямоугольный, ни остроугольный, ни
тупоугольный треугольник, но имеет силу сделаться и тем, и другим, и
третьим. Но если так, то наблюдение вовсе не противоречит нам; когда мы
начинаем всматриваться в содержание общего понятия с целью определить, имеет
ли оно индивидуальный характер или нет, оно на наших же глазах неудержимо
начинает индивидуализироваться, и дело кончается тем, что в нашем сознании
действительно получается единичное представление или даже целая серия
сменяющихся, выталкивающих друг друга единичных представлений. Однако как бы
ни индивидуализировалось содержание общего суждения, хотя бы оно даже
превратилось окончательно в единичное суждение или серию их, мы совершенно
отчетливо сознаем, что не индивидуальные подробности их составляют смысл и
содержание общего суждения, послужившего исходною точкою для этих явлений в
сознании.
Это наводит нас на мысль, что мы не нашли в сознании общего содержания
суждения потому только, что занялись посторонним делом: вместо того чтобы
наблюдать общее содержание, которое в живом мышлении и вообще в понимании
смысла суждения существует в наиболее чистой форме, мы увлеклись
наблюдениями над процессом индивидуализации этого содержания и вследствие
сложности и пестроты этого процесса утратили всякую возможность наблюдать
свой объект. Однако замечательно, что этот объект даже и после
индивидуализации, когда он становится недоступным точному наблюдению, все же
остается наличным, так как мы хорошо сознаем, что вовсе не индивидуальные
подробности составляют смысл суждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55