Ты понимаешь это?
Голос ее срывался, хотя она изо всех сил старалась себя контролировать. Барри не ответил, а продолжал молча буравить ее взглядом.
– Ты понимаешь это, Барри?
Он шмыгнул носом. Так громко и смачно, что внутри у миссис Иппен все перевернулось, и она с отвращением сморщила лицо.
– Идите вы к черту! Я хочу к маме.
Это было сказано тихо, но очень решительно. В комнату вошла Алана и, услышав слова брата, рассмеялась.
– Кончай чертыхаться, Барри! Мама надавала бы тебе подзатыльников, если бы услышала.
Она подошла к брату и за пару минут успокоила его. Миссис Иппен молча наблюдала за сценой. На ее длинном худом лице читалось отчаяние.
– Это он здесь научился ругаться, миссис. Дома нам запрещали выражаться, даже когда мы были совсем маленькими и не понимали, что значат эти слова.
– Тихо! – скомандовала миссис Иппен. Она вся напряглась и застыла. – Знаю, Алана, ты разумная девочка. Присматривай за Барри. Смотри, чтобы он хорошо вел у Симпсонов. Они были так добры…
Алана, пряча улыбку, перебила ее:
– Я знаю, миссис Иппен. Мы должны быть очень благодарны им. Мы на самом деле им благодарны. Очень-очень. Но любим мы только маму.
Миссис Иппен поняла, что проиграла, и поспешила ретироваться.
Джеральдина вошла в ресторанчик и озарила всех лучезарной улыбкой, от официантки до сидевшего в углу Колина. Джеральдина вызывала всеобщее восхищение, она легко дарила окружающим частичку себя, ее это ничуть не утруждало. Колин целый день думал о Джеральдине, о ее способности нравиться всем без исключения.
Для ужина он надел единственную приличную рубашку и брюки и с гордостью обводил глазами зал: интересно, что подумают о нем люди, видя его ужинающим в компании такой красотки.
Джеральдина села и улыбнулась. С ума сойти! Это не сказка. Она здесь, рядом с ним, и только это имело значение в данную минуту.
– Извините, я опоздала.
– Ничего, все нормально. Я тут сидел и наблюдал за посетителями.
Джеральдина усмехнулась:
– Почему-то я так и подумала, что вы придете раньше. На вас это похоже.
Он не понял, смеялась она над ним или просто сказала к слову. Джеральдина заказала бутылку хорошего вина. Они пили и весело болтали.
– Ну что, заказываем еду или выпьем еще по бокалу?
Колин просто сидел и глупо улыбался. Джеральдина снова взяла инициативу на себя и сама разлила вино по бокалам.
– Ну, что там за сплетни ходят о Матильде Эндерби? – игривым тоном спросила она. Однако Колин почувствовал, что сейчас она серьезна, как никогда, поэтому, прежде чем ответить, на пару секунд задумался.
– Мэтти была всего лишь секретарем Виктора, когда я там работал, но уже тогда о них ходили всякие сплетни. Одна из женщин, работавших в офисе, вернулась вечером, чтобы закончить работу, и застукала их в пикантной ситуации. – Он усмехнулся. – В весьма пикантной, должен сказать. Он был привязан к стулу чулками Матильды, а сама она сидела на нем верхом. Самое забавное, что после этого случая Виктор вырос в глазах своих коллег. Ранее он хотя и считался блестящим адвокатом, но слыл в то же время маменькиным сынком. Надо сказать, она определенно раскрыла в нем новые возможности…
Джеральдина не проронила ни слова. Она сидела погруженная в собственные мысли. Он помахал ей рукой:
– Эй, помните еще меня? Мы вместе ужинали и болтали?
Она покачала головой и рассмеялась.
– Извините, я задумалась. – Она залпом осушила бокал. – Что вы о ней думаете? Вы же ее видели и, я полагаю, разговаривали с ней?
Колин вздохнул:
– Вообще-то она мне никогда не нравилась. Она была хорошенькой, очень симпатичной, одевалась всегда очень откровенно – коротенькие юбочки, блузки с глубоким вырезом. Я думаю, она пропустила через себя всех мужчин, работавших в офисе, прежде чем захомутать беднягу Виктора. Ну, я имею в виду, что он стал для нее легкой добычей. Долгие годы он безропотно ухаживал за своей престарелой матерью, был скромен и робок. А в суде – настоящий лев. Вот такая метаморфоза!
– Я видела его как-то в суде. За несколько минут он разнес показания свидетеля в пух и прах. И ни разу не повысил голоса, ни разу! Блестяще.
– Тогда вы знаете, о чем я говорю. Что касалось этой девицы, то он просто потерял голову. Сами подумайте: молодая, очень молодая, привлекательная девчонка налетела на него словно ураган. Взяла его в такой оборот! Это было просто смешно, честное слово. Любой, более опытный в подобных делах мужчина поиграл бы с ней и бросил, как, впрочем, все ее коллеги и делали в свое время. Но Виктор выпадал из общей картины. Он был великолепным адвокатом, но после работы всегда шел прямиком домой, не общался с женщинами, не обменивался ни с кем шуточками, – в общем, человек слегка не от мира сего. Мне кажется, Мэтти быстро просекла его мягкотелость и бросила на него все свои силы. Конечно, после свадьбы она захотела, чтобы он ввел ее в круг своих друзей и знакомых, но ее там не приняли. Никто ее не любил. Особенно жены. Я думаю, они видели ее насквозь, и она это понимала. Даже Виктор не был настолько наивен, чтобы совсем не понимать. Но он любил ее.
– Очень не хочется говорить об этом, – призналась Джеральдина, – но мне кажется, Мэтти врет. На деле нет ни одного доказательства, подтверждающего ее слова, не считая визита врача за неделю до убийства. Мэтти пожаловалась ему, что муж избивает ее во время половых актов… Но врач относится скептически к ее высказываниям. Она никогда не приходила на работу в синяках. Никто вообще никогда не видел ее в синяках. Но она говорит, что Виктор любил разные связывания и привязывания, а ваш рассказ, как застукали их с Виктором в офисе, лишь подтверждает ее слова. Не знаю, что и думать. Знаете, Колин, мне она глубоко несимпатична, и это меня беспокоит. Как профессионал, я не могу делить своих подопечных по принципу «нравится – не нравится», и, честно говоря, до Мэтти у меня никогда не возникало негативных чувств по отношению к клиенту. Но она меня беспокоит. Действительно беспокоит. Колин кивнул:
– Понимаю, о чем вы говорите. Меня тоже беспокоит Сьюзен. Только мне, наоборот, она очень симпатична. Несмотря на то, что собиралась меня придушить. Но я понимаю, почему она озверела. Я знаю, как она относится к своим детям, и уж точно знаю, как они относятся к ней. Барри Далстон был негодяем. Он избивал и унижал ее. Я читал ее медицинскую карту. Только послушайте: первенец умер, потому что Барри наградил ее венерической болезнью. И так всю жизнь: она отдавала, он брал. В конце концов она взяла в руки молоток и нанесла ему более сотни ударов. Это кровавое месиво надо было видеть! А затем позвонила в полицию и сварила себе кофе. Когда прибыли полицейские, она спокойно их ждала. Знаете, что больше всего меня интересует? Могут ли люди терпеть до поры до времени, а потом вдруг взять и отомстить одним махом за все? За каждый удар, каждое унижение, каждую обиду? Значит, они становятся одержимы жаждой мщения, здравый смысл улетучивается и они решают убить обидчика? Тогда это попахивает предумышленным убийством. В ситуации со Сьюзен получается, что она вошла в квартиру, увидела, как он дрыхнет без задних ног, и решила освободить себя, своих детей и свой дом от этого мерзавца. Что послужило толчком? Он избил ее дней пять до этого. Почему она не убила его в ту ночь, когда он набросился на нее с кулаками? Почему столько ждала? Тот вечер она просидела в каком-то баре, изрядно выпила. Но, по словам ее подруги Дорин, они прекрасно провели время, веселились. Сьюзен тоже этого не отрицает. Она говорит, что просто пришла домой и неожиданно решила убить его. Но я не верю ей. Просто не верю, и все. Она многое терпела, гораздо больше, чем человек вообще может вытерпеть, и ей приходилось защищать своих детей. Она никогда не оставила бы их, если бы на то не имелось веских причин. Почему же она вдруг ни с того ни с сего делает то, что лишает ее возможности быть рядом со своими детьми? Ничего не понимаю.
– Может быть, все дело в алкоголе? Он мог спровоцировать агрессию, – предположила Джеральдина.
Колин запустил руку в волосы, взъерошил их и стал похож на маленького мальчика.
– Я не думаю, что причиной был алкоголь. Я вообще боюсь, что мы не сможем найти разумное объяснение случившемуся без ее помощи. Я не знаю. Честно, не знаю. Но в один прекрасный день, Бог свидетель, она расскажет об этом сама.
Джеральдина изучала Колина. Она видела, как он измучен этим делом, видела, как симпатична ему Сьюзен, какое уважение он к ней испытывает. Но в то же время он сердит на нее, ибо в какой-то степени Сьюзен сама обрекла своих детей на лишения. Именно ее странное поведение осложнило и без того непростую жизнь ее детей.
– Возможно, ей представился шанс избавиться от муженька раз и навсегда? – размышляла вслух Джеральдина. – Возможно, алкоголь придал смелости. Помог не упустить шанса, пока муж не проснулся и весь кошмар не начался снова. Может быть, увидев его мертвецки пьяным, она просто не упустила возможность – и все, ничего более, никаких других мыслей, просто шанс избавиться от него.
Колин не мог не признать: ее слова не лишены смысла. Джеральдина действительно знала, о чем говорила. Она понимала: человеком порой руководит не что иное, как желание, необоримое желание просто заставить исчезнуть помеху, отравляющую жизнь.
Колин увидел, каким искренним в эту минуту было выражение ее лица, и понял, что сейчас ему удалось постичь настоящую Джеральдину О'Хара, сущность которой скрывалась за дорогой модной одеждой и безупречной прической. За обликом красивой ухоженной женщины он увидел испуганную девочку.
Однако уже через секунду перед ним снова сидела уверенная в себе женщина-адвокат, феминистка с красивыми ногами и взглядом, говорившим: «Лучше меня не трогай». Колин почувствовал облегчение, но в то же время ему стало немного грустно.
Мэтти проснулась на рассвете со странным чувством одиночества. Она не привыкла скучать по кому-либо. Но Сьюзен чем-то зацепила ее. Мэтти не понимала людей, абсолютно лишенных собственных амбиций. Как можно постоянно думать о маленьких человечках, которые только и умели требовать, требовать и еще раз требовать – внимания, времени и денег.
Сьюзен постоянно говорила, словно они были настоящими взрослыми людьми, имеющими свои собственные суждения, мысли и нужды. В то время как по сути единственное, что они имели, – так это нужды.
Подобное самопожертвование противоречило натуре Мэтти. Она не хотела отдавать себя, особенно таким неблагодарным созданиям, как дети, – ведь они не могут даже сказать что-нибудь внятное. Мэтти передернуло при мысли о подобной нелепой судьбе.
Она вышла из камеры и отправилась в комнату отдыха, где попыталась разложить пасьянс, но к ней постоянно кто-нибудь подходил и затевал разговор. В итоге она отбросила карты и пошла к Райанне, которая делила камеру с одной молоденькой девчонкой по имени Сара – высокой, с огромными карими глазами и личиком в форме сердечка. С такой внешностью она хорошо смотрелась бы в ранних фильмах Феллини рядом с итальянскими мужчинами с волосатой грудью и шикарными усами.
Но принять Сару за итальянскую актрису можно было только до тех пор, пока она помалкивала. Стоило ей открыть рот, как из него начинали сыпаться такие слова и выражения, от которых улетали прочь все романтические мысли. Сара разом превращалась в обычную шлюху с грязным языком, и вся ее красота как-то тускнела.
– Привет, подружка. – Сара отличалась неутомимой жизнерадостностью, которая являлась предметом зависти всей тюрьмы. – Выглядишь, будто только что потеряла невинность в лапах ночного дежурного.
Ее смех был звонким и заразительным. Даже Мэтти поневоле улыбнулась. Райанна кивнула девчонке, и та мигом выскочила из камеры.
– Она такая смешная, эта Сара. С ней не соскучишься, причем даже совсем не важно, что она говорит.
Мэтти кивнула:
– Легкий характер! Есть такие люди. Они словно не замечают дерьма под ногами. Им можно только позавидовать.
– У тебя все хорошо?
Мэтти покачала головой:
– У меня тюремная хандра, как сказала бы Сара. Мне все обрыдло, от всего мутит, и вообще паршиво.
Райанна расслабилась. Это было ей знакомо, с этим она могла справиться.
– Я жила с подобным чувством. Тебе нужно подождать, может быть, пройдет само собой. Если нет, тогда покури дурь. Слови кайф. В общем, вытрави эту хренотень из головы. Отключка обычно помогает привести мозги в порядок.
– Как ты думаешь, Сьюзен в порядке? Я в том смысле, что она была вне себя от горя. Я никогда не слышала, чтобы человек издавал такие душераздирающие крики. В них было столько боли! Настоящей, разрывающей сердце боли.
Райанна достала из жестянки косячок и, закурив, с шумом выпустила дым. Затем она протянула косячок Мэтти, которая последовала ее примеру.
– Знаешь, о чем я думаю? Я думаю, Матильда Эндерби, что впервые за всю твою жизнь тебя волнует судьба другого человека. Иными словами, ты беспокоишься за Сьюзен Далстон и не знаешь, что делать с этим чувством.
Она начала хохотать, а Мэтти, которая сидела на нарах, молча скользила взглядом по стенам камеры. Повсюду были мужчины: мужчины на стенах, мужчины на обложках журналов, даже запахи и то были мужскими. Пахло марихуаной, табаком и сексом. Из перечисленных вещей секс в данном случае не имел ни малейшего отношения к мужчинам, хотя по всем правилам и должен был иметь.
– Да не беспокоюсь я за Сьюзен Далстон. Просто мне приходится делить с ней камеру, и, если она съехала с катушек, думаю, у меня есть право узнать об этом первой, – возразила Мэтти.
Райанна, все еще смеясь, кивнула:
– Я уже поинтересовалась, как у нее дела, так что кончай переживать. Она в порядке. Сегодня после обеда вернется в камеру. Сьюзен настолько любит своих детей, что никому не позволит признать ее недееспособной. Она никому не даст повода усомниться в своей вменяемости. Так что кончай волноваться.
Последнюю фразу Райанна произнесла медленно. Она словно влезла в мозги к Мэтти и поняла, что та действительно волновалась, несмотря на то что отказывалась признаться в этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59