Поэтому-то, когда наступил момент схода на берег, Томпсон оказался один у трапа, хотя и не совсем. У него еще имелся компаньон в лице Пипербома из Роттердама, бывшего глухим, и не без причины, ко всем внешним возбуждениям.
На него революционная пропаганда не оказывала никакого действия. Он невозмутимо следовал по стопам единственного лица, официальный характер которого ему был известен, и Томпсон понемногу становился вожаком этого слона.
В последние три дня голландец ни на шаг не отставал он от него. Куда шел Томпсон, туда и Пипербом. И теперь еще он был последним верным соратником покинутого начальника.
Видя, что свита его сведена до одного человека, Томпсон, несмотря на обычную свою самоуверенность, чувствовал смущение и не покидал пароход. Что должен был он делать? Ему почудилось, что Сондерс и Хамильтон ответили: «Программа, сударь, программа». Как только он опустился на первую ступеньку лестницы, громкий ропот послышался среди пассажиров, собравшихся на спардеке.
Томпсон опять остановился в нерешительности. В одно мгновение двадцать раздраженных лиц окружили его.
Один из пассажиров заговорил за всех.
– Итак, сударь, – сказал он, силясь сохранить спокойствие, – вы сегодня отправляетесь в Фуншал.
– Конечно, – отвечал Томпсон, принимая невинный вид.
– И завтра? И послезавтра?
– Тоже.
– Ну-с, сударь, – заметил пассажир, повышая голос помимо собственной воли, – позволю себе сообщить вам, что мы находим это монотонным.
– Возможно ли! – воскликнул Томпсон с прелестной наивностью.
– Да, монотонным. Нельзя заставлять рассудительных людей посещать шесть дней подряд город вроде Фуншала. Мы рассчитывали на прогулки, на экскурсии…
– Однако, милостивый государь, – сказал Томпсон, – программа ничего такого не обещает.
Пассажир тяжело перевел дыхание, как человек, пытающийся подавить свой гнев.
– Это верно, – заметил он, – и мы тщетно ищем причины. Не можете ли вы сказать нам, почему вы на Мадейре не поступаете так, как на Азорских островах?
Причина была та, что цены «цивилизуются» вместе с нравами обитателей и Томпсон боялся расходов на экскурсию в этом крае, избалованном англичанами. Но мог ли он выставить подобный довод?
– Нет ничего проще, – ответил он, призывая на помощь самую любезную свою улыбку. – Агентство полагало, что пассажиры ничего не будут иметь против того, чтобы немного отдохнуть от обычного строя, что они устроят частные экскурсии, более легкие здесь благодаря распространенности английского языка, что…
– И что же? Агентство ошиблось, – холодно прервал его оратор со спардека, – стало быть…
– Ошиблось! – воскликнул Томпсон в свой черед, прерывая представителя жалобщиков. – Ошиблось! Очень рад, что мне ставят в вину простую ошибку.
Он вскочил на палубу, стал перебегать от одного пассажира к другому.
– Потому что, в конце концов, господа, агентство, как вам известно, ничего не жалеет, лишь бы угодить пассажирам. Агентство, смею сказать, ни перед чем не отступает.
Он горячился.
– Агентство, господа!.. Оно – друг своих пассажиров! Друг неутомимый и преданный! Что говорю я! Оно для них как мать родная!
Томпсон расчувствовался. Еще немного, и, казалось, он заплачет.
– К счастью, оно не обвиняется в том, что умышленно упустило что-нибудь приятное. Такое обвинение возмутило бы меня. Да, прямо скажу – возмутило бы!.. Между тем как ошиблось!.. Ошиблось – нечто совсем другое! Я мог ошибиться! Допускаю… Всякий может ошибиться. Прошу извинить, господа! Ошибка – не в счет, не так ли, господа?
– Остается лишь исправить ее, – сказал пассажир холодным тоном, дав пройти этой словоохотливости.
– Каким образом? – любезно осведомился Томпсон.
– Устроив завтра же экскурсию, вместо того чтобы держать нас еще два дня в Фуншале.
– Невозможно! – воскликнул Томпсон. – Агентство ничего не приготовило, ничего не предвидело. Времени у нас не хватает. Экскурсия требует предварительного зрелого изучения. Она требует больших приготовлений…
Общий взрыв смеха прервал слова Томпсона. Ну и хороши же были приготовления, сделанные агентством для предыдущих экскурсий! Но Томпсон не сдавался.
– Невозможно! – повторил он с новой энергией. Что-то такое в голосе его показывало, что на этот счет он будет непоколебим. Устрашенный оратор не настаивал.
– Тогда уедем отсюда! – воскликнул насмешливый голос из среды пассажиров.
Томпсон привскочил при этом предложении, но тотчас же одобрил его.
– Уезжать, господа? Да я ничего так не хочу. Агентство к вашим услугам, и лишне повторять вам это. Давайте подвергнем голосованию отъезд.
– Да, да, – единодушно кричали пассажиры.
– Ваше желание будет исполнено, – заявил Томпсон, – в данном случае, как и всегда, смею сказать!
Отказавшись сойти на берег, он дал новые инструкции капитану Пипу; тем временем Пипербом, видя, что не придется поехать в Фуншал в этот день, мирно вытянулся в кресле и закурил свою вечную трубку. Ничто не могло смутить его превосходного равнодушия.
Однако нельзя было немедленно сняться. Надо было подождать возвращения восьмерых пассажиров, уехавших накануне. Это возвращение, впрочем, не затянется. Раньше пяти часов вечера они возвратятся на пароход.
В течение этого дня Томпсон имел случай проявить редкие качества дипломата. Хотя между враждебными сторонами и был заключен договор, но в сердцах не царил мир. Противники и сторонники этого отъезда были, в общем, враждебны Томпсону.
Он делал вид, что ничего не знает. Никто не говорил с ним. Все отворачивались, когда он приходил. Эти уколы скользили по нему. По обыкновению своему улыбаясь, он шнырял между враждебными группами со свойственной ему развязностью.
Однако часам к пяти его охватило чувство беспокойства. Сондерс и Хамильтон должны были возвратиться. Что скажут эти вечные брюзги по поводу нового нарушения программы?
Но пробило пять часов, шесть, семь, а экскурсанты не возвращались. За обедом пассажиры говорили об этом необъяснимом запоздании, и семейства Хамильтон и Блокхед уже серьезно беспокоились.
Их тревога еще увеличилась, когда стемнело, а о путешественниках не было еще слышно. Что могло приключиться с ними?
– Все, сударь, все, что угодно! – конфиденциально сообщил Джонсон сиплым голосом священнику Кулею, который откинулся, спасаясь от дыхания осторожного пьяницы.
В половине десятого Томпсон уже собирался отправиться в Фуншал за справками, когда наконец какая-то лодка пристала к левому борту «Симью». Последовательно взошли на палубу запоздалые экскурсанты – увы, в меньшем количестве!
Радостный отъезд, грустное возвращение. Каким долгим казался им путь, приведший их обратно в Фуншал!
Прежде всего должны были заняться Долли, которая вследствие катастрофы, казалось, лишилась рассудка. Долго и тщетно все хлопотали вокруг нее. Только Рожер добрыми словами успел успокоить ее ужасное отчаяние.
Когда наконец усталость смягчила рыдания несчастной молодой девушки, он старался внушить ей надежду. Морган молод, ловок и смел. Он спасет женщину, ради которой рисковал жизнью. Целый час Рожер непрестанно твердил это, и мало-помалу относительное спокойствие вернулось истерзанной душе Долли.
Тогда он помог ей подняться до дороги, где ждали лошади; затем, посадив ее в седло, оставался около нее, упорно повторяя слова надежды.
Джек, мрачный и ушедший в себя, не пытался вмешаться. Он не пользовался своими родственными связями, чтобы взять на себя роль утешителя. Его равнодушие показалось бы даже странным его товарищам, если б они не были слишком поражены внезапной катастрофой, чтобы замечать что-нибудь вокруг себя. Молчаливо продвигались они, думая о плачевном событии, только что завершившемся. Ни один из них не питал надежды, которую Рожер из жалости старался внушить Долли.
Медленно следовали они по дороге вдоль восточного склона Курраль-дас-Фрейаш до места пресечения его с Новой дорогой. Во время этого долгого перехода они не переставали шарить глазами в бурлившей воде, ярость которой, по-видимому, унималась. С наступлением ночи они достигли Новой дороги, которая быстро удалялась от потока, где исчезли их двое друзей.
Через час они были в Фуншале, откуда лодка перевезла их на «Симью», где Томпсон ждал с нетерпением и томлением.
В этом томлении он черпал отчаянную смелость.
Он устремился навстречу запоздавшим. Первым как раз показался баронет. Ворчание, слышавшееся за ним, обличало присутствие Сондерса. Томпсон имел перед собой одного из двух своих врагов. Другой был недалеко.
– Как поздно возвращаетесь вы, господа! – воскликнул он, призывая на выручку свою самую ласковую улыбку, не соображая, что темнота парализует ее эффект. – Мы уже начинали чертовски беспокоиться.
При отношениях, существовавших между ними и главным администратором, выраженное им беспокойство могло лишь удивить Хамильтона и Сондерса. Но, озабоченные другим, они слушали Томпсона, не понимая его, между тем как прочие экскурсанты, в свою очередь поднявшись на палубу, выстроились полукругом, неподвижные и молчаливые.
– Мы ждали вас с тем большим нетерпением, – продолжал Томпсон словоохотливо, – что в ваше отсутствие эти господа и эти дамы просили у меня, требовали от меня, смею сказать, изменения в программе.
Последние слова Томпсон произнес дрожа. Не получив ответа, он стал смелее:
– Нет, собственно, небольшого! Пассажиры, находя пребывание в Фуншале несколько долгим, желали бы сократить его, уехав сегодня же вечером. Полагаю, вы не будете ничего иметь против этой комбинации, дающей нам выиграть два дня на три дня запоздания?
По-прежнему – никакого ответа. Томпсон, удивленный легкостью своего успеха, более пристально посмотрел на своих немых слушателей. Странность их поведения вдруг поразила его. Долли плакала, склонившись на плечо Рожера. Четыре спутника их хмуро ждали, чтобы болтливый Томпсон позволил им вставить словечко, которое должно было быть серьезным, судя по выражению их лиц.
Одним взглядом Томпсон пробежал группу и увидел в ней пробел.
– Что-нибудь случилось с вами? – спросил он задрожавшим вдруг голосом.
Точно вызванное таинственным предупреждением молчание водворилось между пассажирами, лихорадочно теснившимися вокруг Томпсона.
– Миссис Линдсей?.. – допытывался тот. – Господин Морган?
Сондерс сокрушенным жестом комментировал глухое рыдание Долли. Затем Джек Линдсей, выступив вперед, хотел было заговорить, как вдруг отпрянул, побледнев, с протянутой рукой.
Интерес этой сцены захватил общее внимание. Никто не думал заниматься происходившим в другом конце парохода. В ответ на движение Джека все взоры обратились в сторону, куда он указывал.
При свете фонарей появилась трагическая группа. С окровавленным лбом, в мокрой одежде, выпачканной илом, предстал Робер Морган, поддерживавший обессилевшую Алису Линдсей, но энергично поднявшую мертвенно-бледное лицо.
Она ответила на вопрос Томпсона.
– Мы здесь, – сказала она просто, устремив лихорадочно пылавшие глаза на своего деверя, который попятился, еще более бледный.
– Мы здесь, – повторил Робер голосом, в котором гремели обвинение, угроза, вызов.


Часть вторая

Глава первая
Апрельские утренники

Итак, события оправдывали ожидания Сондерса. Горизонт Томпсона заволакивался, и уже начинались апрельские утренники, просвет которых едкий пророк заметил еще на небосклоне Орты. Повторится ли впредь спор вроде того, что Томпсон поддерживал с большинством своих пассажиров? Будущее покажет это, но уже ясно, что между главным администратором и управляемыми что-то оборвалось.
Сон, говорят, может заменить для голодного желудка обед, но он не в состоянии был вернуть хорошее настроение раздраженным туристам. И утром 2 июня спардек полон был недовольными лицами.
Счастье Томпсона, что гнев их отвлекли вчерашние события. Единственный предмет разговора, захватывавший внимание всех, смягчил первые схватки, которые без того были бы очень бурны.
Пассажиры единодушно жалели, что миссис Линдсей подверглась такой опасности, и особенно превозносили геройство Робера Моргана. Для товарищей по путешествию, уже достаточно расположенных к нему вследствие корректности его манер, а также, надо сознаться, вранья Томпсона, он становился важной особой, и ему готовился лестный прием в момент появления его на палубе.
Но, несомненно утомленный вчерашним волнением и физическим напряжением, пострадавший в борьбе с бешеным потоком, Робер все утро не выходил из своей каюты и не давал поклонникам случая выразить вполне законный энтузиазм.
Тогда они набросились на свидетелей драмы. Сондерс, Хамильтон, Блокхед должны были представить многочисленные версии драматического приключения.
Однако нет такого сюжета, который нельзя было бы исчерпать, и настоящий сюжет тоже истощился. Когда все подробности были рассказаны и повторены, когда Рожер передал, что соотечественник его страдает лишь от чрезмерной усталости и что он, вероятно, встанет после полудня, все перестали заниматься Алисой и Робером и отдались своим личным заботам. Тогда они порядком отделали Томпсона. Если бы неприятные слова можно было взвесить, то Томпсон, несомненно, был бы задавлен их тяжестью. Разбившись на группы, жертвы агентства излили свою желчь в бранчливых разговорах. Весь длинный список жалоб снова огласился. Ни одна не была забыта, в этом отношении можно было положиться на Хамильтона и Сондерса.
Однако, несмотря на усилия этих двух провокаторов, дурное настроение оставалось платоническим. Никому не приходило в голову представить жалобу Томпсону. К чему? Ведь он, даже если бы хотел, не мог бы ничего изменить в прошлом. Раз они имели глупость поверить обещаниям агентства, оставалось подчиниться последствиям этого до конца, впрочем близкого, путешествия, последняя треть которого, конечно, будет не лучше первых двух.
Пока эта треть начиналась плохо. Только покинули Мадейру, как новая неприятность подвергла испытанию терпение пассажиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51