– А при чем здесь возраст?
– Потому что мне уже три года, и я скоро умру, а вы меня все время обижаете!..
– А что, жуки так мало живут?
– Да. Наша жизнь коротка, – тяжело вздохнул Hiprotomus. – Если мой возраст переводить на человеческий, то получится, что сегодня мне исполнилось шестьдесят три года.
– У вас сегодня день рождения?
– Ага.
– Так я вас поздравляю!
– Спасибо, – поблагодарил жук. – Скорее, надо высказывать соболезнования.
– Что же мне вам подарить? – задумался я. – Хотите склянку с перекисью водорода? Или… Знаете, я видел в антикварной лавке коллекцию жуков. Ну, знаете, в такой коробочке, под стеклом… Это здорово дорого стоит, но вам понравится. Должно быть, это эротично для насекомых, как эротический журнал для людей!
– Вам бы понравилось, если бы вам подарили засушенную женщину?
– Нет, – честно ответил я.
– Так-то вот… Послушайте лучше мою историю.
– Ну, хорошо, – согласился я, окончательно расслабляясь под рукой Лучшей Подруги. – Только потому, что у вас день рождения…
– Несколько лет после трагической гибели Бертран я не мог расслабить свою душу и полюбить. Конечно же, я увлекался красивыми девицами, коих в Париже превеликое множество, но увлечения мои носили поверхностный и мимолетный характер, впрочем, как это свойственно всем студентам – подальше припрятать свою холостую жизнь от цепких ручек дочерей каких-нибудь замшелых полковников.
А закончив университет и устроившись инженером на гидроэлектростанцию, я познакомился с девушкой Полин, особой двумя годами старше меня, работающей секретаршей директора станции.
Она поразила меня своими стремительными руками, тонкими бровками вразлет, карими глазками и крошечной грудкой вразлет без бюстгальтера под шелковой блузкой.
Придя с чертежами к директору и ожидая, пока он освободится от посетителя, я не мог оторвать своего взгляда от этой пленительной грудки с ягодками сосков, трущимися изнутри о нежную ткань.
Девушка не обращала на меня внимания совсем, перепечатывая какие-то бумаги, стопкой лежащие на столе. Она делала это так ловко и быстро, что ее тонкие, словно ветки, руки то и дело взметались над пишущей машинкой, вытаскивая из нее использованный лист и вставляя в каретку новый.
– Вжик! – гуляла каретка по рельсам. – Вжик!
Я был зачарован ее стремительными руками с тонкими пальцами и обрезанными ногтями, закрашенными в красное.
– Вы кто? – спросила она, не отрываясь от работы.
– Меня зовут Аджип Сандал, – представился я. – Я ваш новый инженер.
– Я Полин Готье, старая секретарша. Работаю здесь уже шесть лет.
– Очень приятно.
Только теперь она оторвала свой взгляд от клавиатуры и посмотрела на меня более тщательно.
У нее оказался нос с горбинкой и глаза с легкой мутинкой, как будто она была слегка простужена или покурила марихуаны. Эта мутинка делала выражение ее лица почти безразличным к окружающему миру, а оттого воспламеняла интерес у окружающего мира к ней и к ее грудке вразлет.
– По какому вопросу? – поинтересовалась секретарша, найдя мой взгляд на своей грудке чем-то обыденным и давно привычным.
– Мы переоборудуем топливные отсеки, и я принес чертежи.
– Хорошо, – сказала девушка и тряхнула короткими крашенными в черное волосами. Они были уложены на висках в вопросительные знаки вниз загогулиной и подчеркивали маленькие бледные уши с дырочками в мочках. – Директор освободится через пять минут. Вы – араб?
– Почему? – удивился я ее вопросу.
– Мне кажется, что Аджип Сандал – мусульманское имя. Правильно я произношу? Аджип Сандал?
Кивнув, я сказал, что я – русский и что произошли некие обстоятельства, при которых мне дали этакое имя.
Она безразлично пожала плечами, мол, всякое бывает, и попрощалась с посетителем, вышедшим из кабинета директора.
– Можете войти, – кивнула мне.
А потом я использовал любой предлог, чтобы зайти к директору, а по дороге посидеть минуту-две в его приемной напротив Полин, которая реагировала на меня равнодушно, впрочем, как и на всех остальных.
– Дорогой мой! – сказал мне директор, когда я в очередной раз пришел к нему с каким-то пустячным делом. – Решайте сии простые вещи сами! А иначе для чего вы инженер?..
Он вытер платком лоб с огромными залысинами на бесцветной голове и посмотрел на меня прозрачными глазами скучного человека.
– Или вам Полин приглянулась?
Я покраснел от неожиданности вопроса и тут же признался во всем опущенными плечами и потупленным в паркет взглядом.
– Ах, вот в чем дело, дорогой, – понял директор. – Не повезло вам.
– Почему? – спросил я его проникновенно, как отца.
– Потому что Полин живет со мной.
– Давно?
– Шесть лет.
– Вы же старше ее лет на тридцать.
– На тридцать два года.
– Вы используете служебное положение.
– И это правда.
– Она, наверное, вас не любит.
– И это может быть.
– Тогда отпустите ее.
– Не хочет, – развел руками директор.
– Что не хочет? – не понял я.
– Она не хочет от меня уходить. Вероятно, у нее есть на это причины.
– Какие?
– Идите, мой дорогой, работайте. И забудьте о Полин, мой вам совет. У вас еще много случится девушек в жизни.
Тогда я вышел из его кабинета и посмотрел на Полин таким пронзительным взглядом, наполненным страданием всех мучеников любви, что девушка не выдержала призывного магнетизма и, посмотрев на меня в ответ, обнаружив слезы в моих глазах, спросила:
– Вы говорили с ним обо мне?
Я кивнул.
– Что он сказал?
– Что вам нравится с ним жить.
– Это правда, – согласилась она.
– Попробуйте жить со мной. Вам, вероятно, больше понравится.
– Почему вы так уверены?
– Потому что я моложе.
Она щелкнула пальцем по клавише пишущей машинки и посмотрела на меня серьезно.
– Это самый глупый аргумент, который я когда-либо слышала.
– У меня их еще куча, – ответил я. – Если вы посидите со мною после работы в сквере, я расскажу вам про свои остальные аргументы.
Вероятно, в моем лице было столько искренней мольбы к ее карим и равнодушным глазам, что она пожала худыми плечами нерешительно, а потом все же кивнула головой в знак согласия и чуть улыбнулась, показывая зубы.
– Купите немного хлеба, – попросила Полин. – Мы покормим лебедей…
Я был счастлив ее согласием, но ожидая ее на лавочке возле пруда, сдерживал свой восторг глубокими вздохами. Я понимал какой-то частью мозга, что девушка согласилась прийти, лишь сострадая моему неразделенному чувству к ней, и что, если я не найду нужных слов, заинтересовав ее беседой, через минуту-другую она уйдет домой кормить своего директора постным ужином.
– Здесь живет пара лебедей, – услышал я за спиной ее голос. – Два молодых белых лебедя. На свежем воздухе ее голос казался немного странноватым, слегка в нос, а когда я обернулся к ней, вставая, то увидел в свете вечернего солнца ее равнодушные глаза с легкой мутинкой и нос с горбинкой.
Она точно курит марихуану, подумал я и взял ее за руку.
Рука была очень холодной, а потому задержалась в моей, нагретой набедренным карманом ладони и согревалась своими тонкими косточками.
– Итак, Аджип, я слушаю ваши аргументы.
Полин высвободила свою руку из моей и взяла с лавочки пакет с теплым хлебом.
– У вас всегда холодные руки? – спросил я, наблюдая, как она отщипывает от булки мякиш и бросает кусочки навстречу гордо плывущим лебедям.
– Да, – ответила девушка. – У меня плохое кровообращение.
– Я вам буду греть по вечерам руки. Это мой первый аргумент.
– Очень мило. Говорите следующий.
– Я сумею завоевать достойное положение в обществе!
– Каким образом?
– Буду много работать.
– Лучше синица в руках, чем журавль в небе, – сказала она, бросая остатки хлеба в пруд и разглядывая, как лебеди лакомятся размокшей коркой. – Вам должно быть стыдно пытаться отобрать у пожилого человека его единственную радость.
– Молодость должна принадлежать молодости! – в запале сказал я.
– Еще одна глупость, – повернулась ко мне Полин, отряхивая ладони от крошек. – Молодых всегда тянет к пожилым, а пожилых к юным. Потому что одних привлекает неизведанное, а других то, что давно позабыто.
Девушка сделала шаг навстречу и почти коснулась своей грудкой вразлет моей груди.
– У вас есть еще аргументы?
– Я люблю вас.
– Бедный мальчик, – произнесла она и погладила меня холодными пальцами по щеке. – Это не аргумент… У вас еще борода плохо растет.
– А у него она седая.
– Вы – злой, – она посмотрела вслед уплывающим лебедям. – Мне нужно идти.
– Готовить ему ужин?
– Да, – согласилась девушка и собралась уходить из сквера, как тут я перегородил ей дорогу и отчаянно заглянул в лицо.
– У меня есть еще один аргумент, – прошептал я. – Готовы ли вы его выслушать?
– Говорите, только быстрее!
Я взял ее за кисти рук и сжал их так, что она поморщилась от боли, но ничего не сказала, а только смотрела на меня выжидающе и равнодушно.
– Дело в том, – собрался я с духом, – дело в том, что у меня нет на пальцах правой ноги ногтей!
На мгновение в ее глазах просветлело или мне только показалось, что мутинка сошла со зрачка, открывая всю его глубину до карего цвета.
– Как – нет ногтей? – спросила она с интересом.
– А так. Я родился без ногтей.
– Вы – шутите?
– Я абсолютно серьезен.
Полин на секунду задумалась.
– Вот любопытно! Что, совсем ровные пальцы?
– Совершенно.
Она утвердительно кивнула головой.
– Я хотела бы посмотреть.
– Поехали ко мне домой.
– Я только позвоню ему.
– Не звони.
– Хорошо. Только давай поедем быстрее.
Мы поймали такси и всю дорогу ехали молча, взявшись за руки и сжимая их сильно, до белых косточек, как будто ожидали, что случится нечто таинственное, а оттого страшное.
Я дышал ее запахом, а иногда, когда авто подпрыгивало на неровной дороге, видел в вырезе ее блузки мелькнувшую ягодку коричневого соска, и слюна заполняла весь мой рот, словно я не ел три дня и хотел проглотить устрицу.
Входя в подъезд своего дома и держа Полин под локоть, я вдруг вспомнил хохотушку Бертран и старого следователя, но волею одной размыл воспоминания и зашагал по лестнице к своей квартире, к чистой постели.
– Ты бы познакомил меня с ней! – прошептала Настузя, после того как я пропустил Полин в свою комнату и кивнул чернокожей няньке. – Это твоя девушка?
– Отстань! – грубо ответил я и, подтолкнув Настузю в спину, шагнул вслед за Полин.
Когда я обнял ее сзади за плечи и уткнулся носом в пахнущий яблоком затылок, она лишь повернула слегка голову к фонарному свету из окна, так что губы мои толкнулись ей в ухо, а язык нащупал в мочке дырочку.
– Я совсем не для этого пришла, – произнесла Полин ровным голосом. – Показывай! – и наклонилась слегка, отталкивая меня своим задом.
Я задохнулся от такой вожделенной грубости и, сев на кровать, стал снимать ботинок, путаясь в шнурках, стягивая влажный носок, и смотрел на девушку косым жадным взглядом.
– Гляди! – просипел я, и она потянула издалека шею к моей ноге, щурясь и стараясь разглядеть в полумраке странные пальцы. – Подойди ближе!..
– Действительно нет ногтей, – произнесла Полин задумчиво, словно размышляла, к чему такое чудо природы.
Она наклонилась еще ниже, почти к самой лодыжке, так что я почувствовал кожей ее дыхание, оглядела ступню со всех сторон, а затем дотронулась легонько до моих пальцев в том месте, где, по ее разумению, должны были произрастать ногти.
– Удивительное дело! – прошептала она. – Ничего нет, – и неожиданно поцеловала мой кривой мизинец.
– Ах! – вскрикнул я восторженно и потянул к ней свои жадные руки, хватая в них, что попадалось выпуклого на пути.
– Подожди! – шептала Полин, целуя и облизывая мою ногу, засасывая в свой мокрый ротик каждый палец в отдельности. – Подожди!..
Выстрелила в темноту пуговка с ее блузки, и маленькая, вразлет грудка забежала ко мне в ладони, упираясь ягодками в жизненные линии… Я целовал ей спину, задрав шелковую ткань почти до самой шеи, вцеловываясь в каждый позвонок, кусая повернутые к моей ноге плечи, жуя, словно траву, крашенные в черное волосы, а она все ласкала мою пятипалую ступню крепкими губами и гуляющим между ними языком и шептала, шептала на одну мелодию в темень – «подожди!..»
Весь дрожащий, томящийся сковородным жаром, я потянул за матерчатый ремешок ее брюк, но ткань заскользила в обратную сторону, и столь силен был мой напор, что Полин вскрикнула, перетянутая, почти передавленная в пояснице, а затем куснула меня в косточку на лодыжке в отместку, так что я закричал от боли и в ответ сдернул со всей силы с нее штаны; ткань треснула, и обнажились мраморным светом круглые ягодицы с сумеречным входом между ними.
Я не различал ни ночи, ни света, только бешеный пульс во всем теле, а потому заспешил к ее входу, влекомый могучим инстинктом, затыкался в него неуклюже, а она встрепенулась, сжала мраморные бедра и скакнула в сторону лягушкой, утирая рукой тянущуюся к простыням слюну.
– Нет! – сипло прошептала она, сверкая глазами. – Нет!
– Почему? – изумился я, стараясь унять дрожь.
– Нет!
– Я люблю тебя! – взмолился я.
– Нет! – твердым голосом сказала Полин и стала застегивать оставшиеся на блузке пуговицы.
И тогда, чувствуя каким-то нервом, ощущая им, тревожным, что она сейчас уйдет от меня навсегда, испытывая будущее горе, я переломился в отчаянии пополам, упал лицом в подушку и заплакал навзрыд. В какие-то секунды вся влага вышла из меня слезами, захлюпала под щекой промоченной наволочкой, а я все взвывал басом, рискуя захлебнуться в самом себе.
Она склонилась ко мне и перевернула на спину, пытаясь отнять от моего мокрого лица руки.
– Успокойся! – просила она уже не так жестко. – Перестань плакать!
Крепко, по-детски прижав пальцы к глазам, я почувствовал, как Полин коснулась ложбинки на моей груди подбородком и заскользила им к пупку, очень медленно, как будто соскальзывала, того не хотя, в пропасть.
Я отлепил руки от глаз и встретился с ее взглядом, сейчас окончательно очистившимся от мути и сверкающим карей чистотой.
Я всхлипывал, а она съезжала все ниже по вздрагивающему животу, пока ее скольжение не закончилось препятствием, и тогда она чмокнула губами, хватая ими за самую душу, за уязвимейшее из ее мест, по-прежнему не расставаясь своим равнодушным немигающим взглядом с моими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39