– Следовательно, ты не хотел бы назвать себя его учеником?
– Я? – Ал-Амин громко рассмеялся. – Мой дорогой друг, я воин, мусульманин знатного рода, который принимает участие в Священной войне и занимается управлением своего хозяйства. У меня нет времени, чтобы быть чьим-либо учеником, и в любом случае я ничего не понимаю в теологии. Мне вполне достаточно повторять: «Нет Бога, кроме самого Бога; Мохаммед посланник Бога».
Дени бросил на него быстрый взгляд.
– Ты обманщик, – сказал он.
– Вполне возможно, – добродушно согласился ал-Амин. – Я еще и человек, который ценит блага жизни. Гораздо удобнее быть таким, каким тебя ожидают видеть, не так ли? Про себя я могу думать, что угодно. Я позволяю себе откровенно говорить с тобой потому, что ты чужестранец, неверный и враг. И если все остальное пойдет прахом, я могу писать стихи. – Он посмотрел на солнце. – Почти полдень. Поспешим. Я предпочитаю молиться в своем собственном доме, если это возможно, а после того, как мы подкрепимся, я хочу показать тебе новую поэтическую форму, тархи-банд. Она великолепна и сложна.
Широко шагая, он двинулся дальше. Дени вновь попытался осознать смысл видения, открывшегося ему, истину, к которой он, казалось, приблизился на миг, но безуспешно. Он помнил только, как сидел подле суфия и ему пригрезилось нечто неясное, фантастически странное.
– Ты идешь? – окликнул его ал-Амин.
Дени оглянулся на холмы, а затем бегом бросился догонять принца.
И все же времени на поэзию не осталось. Ибо, когда они уже заканчивали трапезу, прибыл гонец от отца ал-Амина, правившего городом от имени султана. Принц извинился и ушел; он отсутствовал несколько часов и, вернувшись, выглядел очень мрачным. Дени проводил время на скамейке в саду, пощипывая струны лютни и подбирая какую-то мелодию. Ал-Амин присел рядом с ним.
– Я услышал кое-какие новости, которые покажутся тебе интересными, – сказал он. – Маркиз Монферратский умер.
Дени резко выпрямился.
– Умер? Стало быть, одной из главных забот Ричарда больше не существует. Как это случилось?
– Он был зарезан двумя молодыми людьми, когда возвращался домой с какой-то пирушки. Весьма любопытная история. Человек, который принес весть моему отцу, говорит, будто французы утверждают, что убийц нанял король Ричард. Однако король отрицает свою причастность к этому делу. Поговаривали, что молодые люди были из ассасинов – ты знаешь, что такое культ Хасана?
– Я слышал о нем. Старец Горы, как его называют. Он нанимает убийц, чтобы те расправлялись с его врагами.
– Все не так просто. Это религиозная секта. Сторонники Ричарда упорно настаивают, что ассасины ненавидели маркиза и уже давно замышляли убить его. Как бы то ни было, очень подозрительно, что это произошло именно теперь. Во-первых, маркиз пытался заключить с султаном, да прославится его имя, сепаратный договор о мире, а во-вторых, его только что избрали королем Иерусалима.
– Что? – изумленно воскликнул Дени. – Но по вердикту совета армии королем стал Ги де Лузиньян.
– О да, нам об этом хорошо известно. Но вот что случилось. Вскоре после вашего праздника Пасхи в Сирию прибыл настоятель аббатства Херефорд с письмами, извещавшими короля Ричарда, что его брат, эмир Джон, устранил канцлера, вынудил эмиров Англии отдать королевские замки и принести ему клятву верности. И что хуже всего, прибрал к рукам королевскую казну. Приор убеждал Ричарда возвратиться домой, ибо в противном случае, по словам настоятеля, он может потерять королевство. Ричард созвал совет и изложил суть дела. Члены свиты тотчас сказали, что необходимо избрать нового короля, достаточно могущественного, чтобы он мог возглавить ваше войско. Когда им предложили выбирать между Ги Лузиньянским и Конрадом Монферратским, большинство членов совета отдало предпочтение маркизу. Ричарду это, видимо, совсем не понравилось, однако он отправил группу посланников во главе с графом Анри Шампанским, дабы призвать маркиза для принятия короны Иерусалима. Моего достойного отца особенно позабавило, как твои соплеменники делят между собой и передают из рук в руки этот город, который находится в его власти и в котором, как ты знаешь, соберутся в Судный день все души мусульман, – сухо закончил он.
– Да, понимаю. Итак, прежде чем маркиз успел покинуть Тир, чтобы сделаться королем, его весьма своевременно убили, – промолвил Дени. – И теперь, я полагаю, корону имеет Ги де Лузиньян.
– Отнюдь нет. Вместо маркиза был избран граф Анри Шампанский. Он получил Тир, должен жениться на вдове маркиза и через нее унаследует королевство.
– Анри Шампанский – ну конечно! Весьма удобное решение. Я припоминаю, что когда в Акре король Франции отказался дать ему взаймы денег на содержание войска, Ричард щедро одарил его деньгами и продовольствием. С тех самых пор граф Анри служил под английским знаменем. А какова участь бедного Ги?
– Не такого уж бедного. Говорят, будто Ричард намерен сделать его правителем богатого острова Кипра.
Дени подскочил на месте, невольно ударив по струнам лютни.
– Великолепно! – вскричал он. – О, ему еще не было равных! Как он это делает? Монферрат, его враг и друг французского короля, мертв. Совет избрал королем графа Анри, племянника и союзника Ричарда. Ги Лузиньянского успокоили весьма действенным способом. Все послужило во благо Ричарду. Как сказали бы вы, неверные: «Так предопределил Бог».
Ал-Амин смотрел на него с тенью улыбки на губах.
– Следовательно, ты думаешь, что Ричард повелел убить маркиза?
– Никаких сомнений. Он вполне способен на что угодно, лишь бы добиться своей цели. Он – чудовище! Змея! Э… да, Господь свидетель, он король, не так ли?
– Разумеется, мы все восхищаемся им. Сам султан назвал его достойнейшим и сильнейшим из наших врагов, и среди нас нет ни одного эмира, который не трепетал бы перед ним.
– И теперь? Что будет теперь? – спросил Дени. – Ричард возвращается в Англию?
– Пока ничто не свидетельствует об этом. Напротив, он собирает свои войска и недавно двинулся в поход на нашу цитадель, крепость Эд-Дарун, которая стоит на пути к Иерусалиму. Мой отец считает, что ныне он поспешит закончить войну, перейдя в решительное наступление, или же, прилагая все усилия, заключит мирный договор. В общем, использует обе возможности. Салах ад-Дин начал созывать своих военачальников и готовиться к сражению. Мой отец приказал мне возглавить наших воинов и привести их в лагерь султана, поскольку сам он, как правитель, должен остаться здесь, в городе. – Он поднялся со скамьи. – Я вынужден идти, друг мой. Не знаю, когда вернусь. В мире нет ничего определенного… кроме, конечно, воли Бога.
Дени уставился на него. Ему никогда не приходило в голову, что такое может произойти. Он совершенно упустил из виду, что ал-Амину придется возвратиться на поле брани.
– Когда ты должен ехать? – поинтересовался он, вдруг обнаружив, что голос его дрожит и ему трудно говорить.
– Как только я сумею собрать обоз и привести в готовность своих воинов. Вероятно, дня через два-три.
Дени кивнул.
– И никакой поэзии, – промолвил ал-Амин и прикусил губу. – Что ж, мы хорошо провели вместе зиму. А с тобой остается Лейла и твой менестрель. Ты не будешь одинок.
– Нет.
– Возможно, война скоро закончится.
– Возможно, – сказал Дени. Он не решился продолжать. В тот момент он ненавидел Ричарда и Саладина, сарацина и христианина, Священную войну обеих сторон, все человечество с его непрерывными войнами, интриги и бедствия, которые означают всего лишь гибель дружбы. Невольно и неожиданно в его памяти всплыли строки песни, которую он однажды написал по приказу Ричарда, «соединив две противоположности в одно гармоническое целое»: Мила мне радость вешних дней, и свежих листьев, и цветов… – и дальше: Здесь гибель ходит по пятам, но лучше смерть, чем стыд и срам… Весенняя пора и битва, ростки новой жизни, пробивающиеся из земли, и люди, которые силятся вновь воткнуть друг друга в утоптанную землю. И все это вместе, по словам суфия, являлось частью единства Бога.
Наверное, так оно и было. Мед и соль, слезы и смех. В любом случае, какое ему до этого дело? Он не примет в том участия.
– Я буду ждать тебя, – пробормотал он, невольно протянув руку, чтобы похлопать ал-Амина по плечу. – Мне больше некуда идти.

«…Об этом поэте, Джарире, говорили, что от уколов его острой сатиры на коже его врагов появлялись кровоточащие язвы. И еще рассказывают, что жил однажды король, который не желал вознаграждать поэтов. Он объявил, что если кто-то предстанет перед ним с совершенно новыми стихами, тот получит столько денег, сколько весит бумага или что-либо иное, на чем будут записаны слова. Однако, если стихи окажутся известными, поэта изобьют и выбросят вон. А способ, каким король сохранял свою казну, был прост: он мог запомнить любое стихотворение, каким бы оно ни было, длинным, услышав всего один раз. И у него был мамелюк, который умел запоминать стихи, прослушав их дважды, и рабыня, которая их запоминала наизусть после третьего раза. Когда к нему являлся поэт и читал свое сочинение, король всегда говорил: „Это не ново! Я знаю его уже много лет“, – и продолжал стихи дальше слово в слово. „Более того, – обычно добавлял он, – у меня есть мамелюк, который тоже его знает“, – и мамелюк читал стихи наизусть, а вслед за ним – рабыня.
Но Джарир выступил пред королем с одой, изобиловавшей язвительными, резкими словами, слетавшими с языка подобно стрелам, а также преисполненной столь едкого остроумия, что, когда он закончил читать ее, король смеялся, вертелся на своем месте, сжимал виски и не смог ничего вспомнить. «Да будет так, – сказал король, признав поражение. – Дай мне список поэмы, чтобы я мог взвесить его и вознаградить тебя соответственно». И тогда Джарир приказал привести верблюда, к спине которого была привязана мраморная колонна, на которой он записал свою оду».

Лейла закончила чтение с улыбкой, а Дени лежал, откинувшись на подушки в алькове, и посмеивался. Лейла читала по-арабски, теперь она перешла на французский.
– Ты понимаешь его стихи, когда я читаю их тебе? – спросила она. – Тебе понятно каждое слово?
– Да, я понял все. И особенно те стихи: «Верни мне мое сердце, не ранив его». Он был великим мастером! «Я болен, я смертельно устал таить свою любовь…» Восхитительно!
Он поднял руку и ласково погладил ее по щеке кончиками пальцев, приподняв каштановый локон, колечком упавший на один глаз.
– Восхитительно, – повторил он. – Единственное, что делает тюрьму сносной, – это ты, моя дорогая.
– Тюрьму? – Когда она улыбалась, ее лицо менялось, становилось чуть шире в скулах и приобретало озорное выражение; от смеха ее глаза превратились в узкие щелочки. – Однако такой тюрьме могут позавидовать многие свободные люди. Найдется немало мусульман, которые назвали бы ее раем… «В садах наслаждения… распростершись на ложе, возлежат они там лицом к лицу; и прислуживают им бессмертные юноши с чашами и кувшинами, и кубком живительной влаги, и не знают они забот».
– Бог мой, да ты выучила почти весь Коран наизусть, верно? – воскликнул Дени. – Ты… постой, как бы это сказал ал-Амин? Воистину, ты подобна цветку лотоса; из уст твоих каплет жемчуг, и каждый взгляд твоих глаз опаляет меня, словно пламя. Ну как, ты довольна?
Она откинула назад свою головку и засмеялась.
– Кто же обращает внимание на глупую болтовню? – сказала она.
Дени сел, крепко обхватив руками колени.
– И тем не менее это все-таки тюрьма, – с большой грустью промолвил он. – Я не могу покинуть Иерусалим, в отсутствие ал-Амина его стражники стерегут меня зорче соколов. О, они никогда не показываются мне, но я чувствую, что они не спускают с меня глаз. А ты?.. Тебе еще хуже. Рабыня, и рабыня пленника. Это причиняет тебе боль?
– Я не думаю об этом, – сказала она. – Ты на самом деле недурен собой. И я почти забыла, на что походила моя жизнь, когда я была ребенком. Мне недостает моих родителей. Иногда меня охватывает такая тоска по ним, что мне начинает казаться, будто я этого не вынесу. Но я не в силах вернуть их, как и прошлую жизнь. Ал мектуб, мектуб – что написано, то написано. – Она пожала плечами. – Ислам многому научил меня.
– И я быстро осваиваю его премудрость. И если бы я мог уйти, куда бы я пошел? Наверное, именно это имел в виду отшельник, предсказывая мне судьбу.
– Отшельник?
– Я рассказывал тебе о нем, помнишь? Архангел Гавриил. Он сказал: «Тебя ждет путь длиннее, чем ты думаешь». Ну в этом он, без сомнения, не ошибся. «Ты не найдешь того, что ищешь». Полагаю, он намекал на мои собственные земли. «Однако ты найдешь нечто другое, столь же ценное, только ты не поймешь, чем обладаешь, пока едва не утратишь этого». Вероятно, он действительно был наделен даром предвидеть будущее. Я часто задумывался над его словами. Некогда я думал, что он имел в виду Артура, но я уже потерял его.
– Мне жаль, что я не знала твоего друга Артура, – задумчиво пробормотала Лейла, положив голову на колени Дени. – «Ты не найдешь того, что ищешь». Возможно, тот отшельник говорил о чем-то другом. Ведь ты часто рассказывал мне, как страстно ты желал найти новую форму в поэзии. Но, быть может, ты все-таки нашел и ее среди тех новых форм, которые ал-Амин и я показали тебе?
– Формы… – Дени покачал головой. – Суть одна и та же, только выраженная на другом языке, построенная по иным законам стихосложения, с другими размерами. Я не знаю, чего хочу. Когда суфий сказал: «Спрашивай меня», – я не сумел задать вопроса. Я понимаю, что это совсем не форма или, точнее, форма как способ добиться того, чего я действительно хочу, но само существо этого всегда ускользает от меня. Однажды Арнаут Даниэль сказал мне, что изобрел секстину, изыскивая правильный способ выразить то, что он чувствовал, но потом понял, что эта форма не поможет ему. Дело не в формах. – Он сделал движение рукой, как будто ощупывал нечто невидимое, висевшее в воздухе. – Можно использовать какую угодно форму. Главное в том, что ты чувствуешь, и как найти точные, совершенные, красивые слова и музыку, чтобы как-то описать свои чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64