Франки не смогли бы защищать город, не проведя обширных строительных работ. Однако сохранилось множество домов, в которых ютилось несвободное население Акры, и несколько красивых поместий, с небольшими по западным меркам дворцами, утопавшие в садах. В одном из таких дворцов Ричард устроил свою ставку. Дени вошел туда, чувствуя себя довольно неуверенно. Поскольку его хорошо знали, то провели прямо в зал, где обедал король. Из-за скромных размеров зала Ричарду пришлось отказаться от грандиозных торжественных обедов, которые он так любил: за верхним столом сидело не более полудюжины баронов, и, наверное, около двадцати рыцарей расположилось на нижнем конце – все богатые и могущественные люди. Большая их часть входила в совет армии.
Дени дождался, когда уберут со столов и подадут на огромных подносах засахаренные и свежие фрукты.
Потом он пошептался с гофмейстером, который взошел на помост и осведомился, не угодно ли королю, чтобы трувер Дени де Куртбарб развлек его. Ричард вытянул шею, заметил Дени в конце зала и велел ему приблизиться.
– Ты прочел мои мысли, – сказал он, когда Дени, преклонив колени, поцеловал его руку. – Я намеревался послать за тобой. Чем ты нас порадуешь сегодня вечером? Разве ты не привел с собой Гираута?
По его приветливому обращению нельзя было предположить, что тем самым утром он возбуждал двоих людей, один из которых был лучшим другом Дени, на смертельную схватку. Он любезно протянул Дени чашу вина, перебирая пальцами другой руки пряди своей каштановой бороды.
– Гираут хрипит, милорд, – ответил Дени. – Дабы доставить вам удовольствие, я решил показать вам свое собственное переложение одной из старинных баллад. Я спою, если пожелаете, «Смерть Вивьена».
– Великолепно, – кивнул Ричард. – Что скажете, господа?
Герцог Бургундский, сидевший подле, негромко хлопнул в ладоши.
– Превосходно, – сказал он. – И весьма кстати.
Дени настроил свою арфу, затем отложил в сторону ключ и запел. Он пел о юном Вивьене, о том, как его воспитывали дядя, достославный граф Гильем, и тетка, мадонна Гвиберк, мудрейшая из женщин. Он поведал, как сарацинский король Дераме привел свой флот в Жиронду и опустошил Францию и как Тибальд из Буржа поехал, чтобы встретиться с ним, в сопровождении Вивьена и семисот храбрых рыцарей, облаченных в кольчуги и ярко-зеленые шлемы. Продолжая петь, он вглядывался в лица своих слушателей, внимательные, исполненные ожидания: одни подпирали руками подбородок, другие подались вперед, облокотившись на стол, третьи откинулись назад, заложив руки за голову. Все молчали, живо представив это войско во всем великолепии, – так же они сами пришли под стены Акры и увидели лес сарацинских пик – так же, как и герои песни, заметили знамена неверных в чаще Арсуфа.
Дени спел о том, как Вивьен настаивал, чтобы граф Гильем отправился за подкреплением, а они немедленно вступили бы в сражение, дабы не уронить чести. Но Тибальд, увидев, сколь многочисленно сарацинское воинство, сорвал свой флаг с древка и в ужасе бежал. Объятый великим страхом, он не видел, куда несет его конь, и в ослеплении проехал под виселицами, где были повешены четыре вора, и нога одного из трупов угодила ему прямо в лицо, и от страха он испачкал седло. Но честь не позволила Вивьену спасаться бегством. Он твердо был намерен вступить в битву, и франки избрали его своим предводителем, поклявшись пойти с ним на смерть, хотя он не был их сеньором.
Потом Дени запел о сражении, о том, как бряцало оружие и разлетались на куски щиты, как звенели мечи и раздавались боевые кличи. Глаза всех, внимавших ему, засверкали: стиснув кулаки и обнажив зубы, слушатели переживали вновь свои собственные битвы.
…День клонился к закату, франки падали один за другим, а граф Гильем не возвращался. Вивьен, ломая руки, оплакивал смерть своих друзей. Он видел, как устали его соратники. Гривы их лошадей были покрыты кровью, и седла их пропитались кровью, и зияющие раны покрывали их тела. «Увы! – вскричал он. – Я не в силах исцелить вас. Но неужели вы вернетесь домой, чтобы умереть в своих постелях? Во имя Господа, отомстим за павших неверным, сразимся с ними еще раз». «Бог да пребудет с тобой, сеньор Вивьен», – закричали рыцари, и вновь они храбро бросились в бой, и вновь падали один за другим.
Дени запел тише, и голос его звенел от переполнявших его чувств, а на глаза его слушателей навернулись слезы и заструились по щекам. И вот в живых осталось только два десятка франков, а вот уже десять. Но и с десятью воинами Вивьен отважно нападал на врага. Уже и последние десять рыцарей лежат мертвые, и он остался один, и сарацины расступились в изумлении перед единственным воином, который продолжал сражаться, хотя их была тысяча на одного. Они отпрянули назад и пустили стрелу в его коня, и конь пал под ним. Один ринулся вперед (о! они-то хорошо знали, как стремительно налетают сарацины, раскачиваясь в седле, приближаются вплотную, чтобы метнуть дротик, и пускаются прочь, словно оводы) и швырнул дротик, поразивший Вивьена в бок. Звенья кольчуги распались, и хлынула алая кровь; его белый стяг упал на землю. Вивьен вырвал из тела дротик и метнул его обратно, убив того, кто ранил его. Тогда остальные набросились на него и сбили его с ног. Умирая, он воззвал к Пречистой Деве, Владычице небес; дротик пробил ему голову, и брызнули мозги, и так он погиб. Вивьен, несравненный рыцарь, убит. Последние аккорды замерли в тишине зала, и Дени склонил голову.
Он только что дал свое лучшее представление, и знал это. Внимая буре аплодисментов, разразившихся в зале, он слегка прикусил губу и подумал: «Если и это не растрогает короля, я никогда больше не коснусь струн арфы».
Но глаза Ричарда увлажнились, как и у всех в зале, он подозвал к себе Дени и обнял его.
– Боже всемилостивый! – воскликнул он. – Это было великолепно. Такая песнь может воскресить и мертвого. Дени, дорогой, чем вознаградить тебя за эту балладу? Проси, чего хочешь.
– Только побеседовать несколько минут с вами наедине, милорд, – очень тихо вымолвил Дени.
Улыбка Ричарда угасла, его взгляд сделался пустым и застывшим, чем-то до смешного напоминая глаза той отрубленной головы сарацина, висевшей на луке его седла. Потом он вновь улыбнулся и сказал, похлопав Дени по плечу:
– Ни в чем не могу тебе отказать. Вечер в твоем распоряжении. Посиди где-нибудь и подожди меня. Я скоро освобожусь.
Когда обед подошел к концу, а рыцари и бароны разошлись по своим палаткам, Ричард провел Дени наверх по боковой лестнице в просторную комнату, располагавшуюся прямо над пиршественным залом. На одной стороне комнаты был сооружен низкий помост вдоль всей стены. Искусно выточенные деревянные решетки затеняли окна. Возвышение покрывали толстые ковры, и вдоль стены в виде мягкой спинки были уложены подушки, так что эта часть комнаты превращалась в своего рода огромный, удобный диван. Ричард бросил в угол свой пурпурный плащ и взошел на помост.
– Прежде этот дом принадлежал какому-то принцу или богатому купцу. Нам следует многому научиться у турок, как сделать свою жизнь приятной. Только посмотри на этот ковер! Взгляни, какие яркие цвета – настоящий сад! И потрогай его – он мягкий, словно мох.
Он сел, вытянув ноги, и прислонился спиной к подушке. Похлопав ладонью по ковру рядом с собой, он сказал:
– Иди сюда, садись. Расскажи, о чем ты хотел побеседовать со мной наедине.
– Видите ли, милорд, – начал Дени. Ричард остановил его, взяв за руку.
– Одну минуту. Не хочешь ли немного вина? – На низком столике в углу стоял серебряный кувшин и несколько чаш. – Пойди, налей мне бокал и возьми себе тоже.
Дени терпеливо сделал то, о чем его просили. Ричард выпил и вздохнул.
– Прости мне мою рассеянность, – сказал он. – Мне приходится о многом думать. Эти дураки – французы, я имею в виду. Представь себе, они настаивают на том, чтобы мы восстановили стены Яффы, прежде чем двинемся дальше. Нам уже следовало бы быть на пути в Аскалон. Но они предусмотрительны… Предусмотрительны! Они не понимают, что такая благоприятная погода продержится недолго. Они воображают, что здесь нет зимы. Но зима не за горами; мы должны торопиться, готовиться к походу на Иерусалим.
Казалось, он забыл о Дени. Он мрачно уткнулся в свой кубок и продолжал:
– Этот глупец Монферрат… Глупец – или предатель? Хотел бы я знать. О чем он думает: только о Тире или о том, как убрать с дороги Ги Лузиньяна? – Он взглянул на Дени и задумчиво улыбнулся. – Иногда бывает нелегко принимать решения. Скажи мне, мой драгоценный Дени, как бы ты поступил, если бы стоял во главе армии?
– Я, милорд? – Дени смущенно усмехнулся. – Мне трудно вообразить такое. Но я думаю…
– Ты, по крайней мере, всегда доказывал свою верность, – заметил Ричард, не позволив ему закончить. – Но эти тупоумные шуты! «Самый удобный путь в Иерусалим для пилигримов лежит через Яффу», – дрожащим, издевательским фальцетом передразнил он. – «Восстановим город во славу Божью. Кроме того, войско нуждается в отдыхе». Отдых! – прорычал он. – Они становятся бандой сброда. Нет, я ошибаюсь, они всегда были сбродом. Знаешь, что происходит? Толпы женщин приходят сюда из Акры. Лагерь превращается в публичный дом. – Он протянул свой кубок, чтобы его опять наполнили. – Пилигримы в Иерусалиме! Ох, как трогательно. Они забыли, что нам придется преодолеть расстояние свыше пятидесяти миль по горам и болотам прежде, чем сможем увидеть стены Иерусалима. Теперь, теперь! Мы должны нанести удар султану, пока он еще отступает, пока он страстно мечтает оказаться от нас как можно дальше. А вместо того мы дарим ему кучу времени, чтобы укрепить свои силы. Ну как этим не восхищаться?
Дени промолчал. Он начал сожалеть, что вообще явился сюда.
– И даже восстановление Яффы идет медленно, так как они не могут обойтись без женщин, – продолжал король. – Разве удивительно, что мне хочется поразмяться? Хотя бы и гоняясь галопом по окрестностям, выслеживая сарацинов, отбившихся от своих. И почему тебя удивляет мое желание поддержать боевой дух кое в ком из моих щенков, забрав отсюда и пустив по следу, чтобы развеять скуку?
Дени почувствовал, что у него запылали щеки.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я никогда не думал об этом с такой точки зрения.
Ричард похлопал его по колену и засмеялся.
– Я должен всегда объяснять тебе свои поступки? – осведомился он. – Нет, не нужно смущаться. Я взял на себя труд объясниться потому, что чувствую: нас связывает нечто большее, чем отношения короля и трувера. Я всегда знал, что ты любишь меня как друга, Дени. Ты помнишь тот день на Сицилии, когда ты пел «Роланда»?
Дени кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Ричард согнул одну ногу в колене и облокотился на нее. Откинув голову на подушку, он уставился в потолок, покрытый деревянной резьбой с инкрустациями в виде морских раковин.
– Так почему же я откровенен с тобой? – тихо промолвил он. – Я хочу, чтобы меня любили. В этом вся суть. Я хочу, чтобы меня понимали, поверь. Я хочу, чтобы люди хорошо думали обо мне. Я хочу, чтобы говорили: «Это великий король!» Мой отец никогда не думал о себе лично, а только о своих делах. Он всегда был очень уверен в себе…
Внезапно он перевел взгляд на Дени, пристально посмотрел на него и спросил:
– А ты думаешь о будущем, когда пишешь свои песни? Признайся!
– Конечно, думаю, – ответил Дени, который был совершенно пленен неожиданной искренностью Ричарда. – Все мы думаем. Что когда-нибудь, в далеком будущем, будут петь песнь о Гильеме или о четырех сыновьях Аймона и повторять мои слова: «Я, Куртбарб, сочинил эту песнь». И это все, ради чего мне стоит жить, – добавил он, внезапно почувствовав щемящую боль в сердце.
– А Гильем? А сам Аймон? – сказал Ричард. – Это вся их жизнь. Но что нам о них известно? Ничего, кроме того, что рассказывает баллада. Но это твое – не их.
Они помолчали некоторое время. Потом Ричард продолжил:
– Надеешься, что когда-нибудь, в далеком будущем, споют твою песнь. О, да. Но что, если тогда больше не будут петь песни? Разве мы можем представить себе потомков? Какими глазами они будут смотреть на нас? Ты думал когда-нибудь об этом? Будем ли мы им казаться нелепыми в наших громоздких старомодных кольчугах? Или просто варварами, точно так же, как нам кажутся ныне орды грубых саксов, сражавшиеся с герцогом Вильгельмом при Сенлаке. Дикие и невежественные, они не знали конного боя и доспехов, воевали с обнаженной волосатой грудью, как пехотинцы, с одним топором в руках? Может, в том далеком будущем и королей уже не будет. Мы станем лишь именами в песнях, непостижимыми тенями.
– Это невозможно, – выпалил Дени. – Вас никогда не забудут.
Ричард слабо улыбнулся, взгляд его голубых глаз смягчился, и на какой-то миг он стал похож на Артура: лицо его было преисполнено кротости, глаза светились искренностью и добротой.
– Не «забытыми», – поправил он. – Я сказал «непостижимыми». Однажды я разговаривал с ясновидящей, Дени, ведьмой, которая жила в пещере близ Пуатье. Я был еще подростком и жил при дворе моей матери в то время, когда она оставила моего отца из-за его связи с Розамунд Клиффорд. Впрочем… неважно. Я отправился на соколиную охоту с небольшой свитой, и кто-то рассказал мне об этой ведьме. Я решил, что было бы любопытно взглянуть на нее. Я продрался сквозь чащу леса, взяв с собой одного Уильяма Маршала – он был моим наставником в искусстве обращения с оружием и повсюду сопровождал меня или моего брата Гарри. Он боготворил Гарри, знаешь ли. Она была ужасной женщиной, та ведьма. Толстая, грязная как свинья… Я дал ей немного денег и попросил предсказать мне судьбу. Она ответила: «Только не за деньги, мой мальчик». Уильям пришел в ярость и схватился за меч. Я велел ему уйти. В ней что-то было, в этой женщине, что привлекло меня к ней, нечто, пугавшее до смерти, отчего волосы становились дыбом на затылке, и тем не менее она казалась близкой и родной, словно моя собственная мать. Невероятно! Да, я помню, что сказал ей: «Если не хочешь взять у меня деньги, возьми взамен поцелуй».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64