– Ты все у нас отнял... – сказал я, вконец потерявшись. – Даже надежду.
– Наоми он у тебя отнял! – мстительно выдавила Ольга. – Из-за нее убиваешься, да?
– Ну ладно, вы тут разбирайтесь в своем кругу, а мне к БК-2 пора, консультироваться насчет вашего возможного в будущем компьютерного бунта. До завтра...
Он уже повернулся, чтобы уйти, но задержался и, гнусно улыбаясь, сказал:
– У меня идея. Вы, я вижу, не верите, что никакой реинкарнации наоборот не было... А я не люблю, когда мне не верят, и потому предлагаю вашему вниманию любопытный аттракцион. Ольга Игоревна, подойдите, пожалуйста, ко мне.
Ольга вопросительно посмотрела на меня. Я недоуменно пожал плечами, и она пошла к Худосокову, уже стоявшему в дальнем углу столовой у большого плюшевого кресла. Когда девушка приблизилась, он глазами попросил ее сесть. Ольга села, устроилась удобнее. Ленчик же, ехидно глядя мне в глаза, вынул из внутреннего кармана пиджака золотой портсигар, а из него – шарик в серебряной облатке размером с горошину. И, протянув его Ольге, сказал:
– Разверни и съешь!
– Не делай этого! – вскричал я, бросаясь к ним.
– Перестань, Чернов! – поморщился Худосоков. – Ты все портишь! – Если бы я хотел сделать какую-нибудь гадость, я не стал бы мудрить.
– Да, гадости он делает с открытым забралом... – проговорила Ольга, проглотила шарик и мгновенно заснула.

6. Сон Ольги. – И на него нашелся Венцепилов. – Пуля выбивает память.

Как только Ольга мерно задышала, Худосоков надел ей на голову круглый прозрачный шлем (его принес Шварцнеггер), вынул из кармана пульт, нажал на нем несколько кнопок и сел на ближайший стул. Не успел он устроиться, как с потолка послышались звуки тихой завораживающей музыки. Через несколько минут она сменилась спокойным голосом Ольги:
– Кирилл, сын Лиды Сидневой и Житника пять лет воспитывался в детском доме; когда ему стукнуло одиннадцать, он сбежал и зажил самостоятельно. На этот поступок его подвигли инструкции матери и кое-что еще. Кирилл часто вспоминал, как она, укладывая его спать, становилась Ольгой и подолгу рассказывала о своих приключениях в Приморской тайге, в глубоких Шилинских шахтах и Средней Азии. Рассказывала об отчаянном прыжке без парашюта в памирские снега, об абордаже в Красном море, о госпоже Си-Плюс-Плюс и сгоревшей в огне мисс Ассемблер. Еще мама рассказывала о верных друзьях, всегда готовых прийти на помощь, и о врагах, которые восстают из могил... И о жизни... Мама рассказывала ему, как Господь, создав людей, разделил землю на рай – Эдемский сад, и все остальное – Ад. Как, поместив первых людей в рай, он пытался объяснить им, что для счастья надо научиться делать и не делать, думать и не думать. Но люди не выдержали испытание раем, не стали слушаться Бога и он, лишив их вечности тела, отправил в Ад на перевоспитание. В Аду люди научились прятаться в раковины от других людей, думали только о себе, подличали и убивали и, поэтому, прожив одну жизнь, так ничего и не понимали. Но Бог бесконечно добр и терпелив, он позволил каждой душе совершать все новые и новые попытки спасения. Получается, что жизнь, – говорила она, – одежда для души... Одежд этих много, и переодевания продолжаются, пока одежда не окажется впору, пока душа и тело не сольются воедино и не станут достойными рая.
– Так, значит, счастье только в Эдеме? – озабоченно спрашивал Кирилл. – В Аду его нет? Но мне кажется, что тетя Люся и дядя Вова из соседнего дома очень счастливые люди... Они всегда улыбаются, у них всегда веселая музыка, вкусные запахи, сильные машины. Тетя Люся как увидит меня, всегда что-нибудь дает... Платья у нее красивые...
– Они просто воспитанные люди... Спроси их о счастье как-нибудь сам... Увидишь, как потухнут их глаза.
– Но я тоже счастливый, мама...
– Дети счастливые потому, что появляются они в Эдемском саду... И лишь со временем вкушают от дерева познания добра и зла...
– ...А ты кем была, мама?
– Я помню только три жизни. Первая из них – жизнь Роксаны, самой известной жены Александра Македонского... У нее было всего несколько мигов счастья... Она жила в горах, у нее был добрый и сильный жених, и она могла бы прожить жизнь без бед и забот... Но появился Александр и увез ее... Она стала царицей мира, думала, что стала... Но Роксана была всего лишь красивой женщиной... И гнев и гордыня погубили ее... Вторая жизнь – эта... Жизнь твоей мамы Лиды Сидневой... Жизнь без гнева и гордыни. Мне многое пришлось вынести, но я все время притиралась. Сейчас мне хорошо – у меня есть ты, и я всех простила – родителей-алкоголиков, Венцепилова, Житника... Я научилась прощать... Сразу же после моей смерти я буду жить жизнью тети Ольги... Мы с ней объедем весь свет, испытаем все чувства...
Кирилл мало что понимал, но усвоил, что все у него будет... И богатство и нищета, и благородство и низость, и любовь и ненависть... Все будет, и он все проживет, а когда он все проживет, то превратится в лучик света, которыми теплится Вселенная... И он начал жить...
Потом маму-Лиду положили в больницу и Мирный узнал, что она проживет не более месяца. И начал пить. Когда Лида умерла, он напился совсем пьяным и всю ночь проспал на мокром снегу. И умер в больнице (на этом месте рассказа из закрытых глаз Ольги потекли слезы. Худосокова от них передернуло)...
После смерти Мирного Кирилл пошел к дяде Вове и тете Люсе, – продолжил повествование голос Ольги, – но они дали ему шоколадку и сказали, что у них болит голова...
И шестилетний мальчик стал жить один... Через неделю пришли женщина из милиции и тетя Люся. Тетя Люся сказала, что они с дядей Вовой усыновляют его. Но через три месяца отвезла его в детский дом... Воспитатель сказал потом Кириллу, что его усыновляли, чтобы забрать дом.
В детском доме Кирилл не потерялся. В последний год жизни мама-Лида обстоятельно объяснила ему, что надо делать и не делать, что бы и рыбку съесть, и на глаза недоброму воспитателю не попасться. Когда ему исполнилось одиннадцать, на него нашелся свой Венцепилов. И Кирилл, немедленно и не рассуждая, выполнил инструкцию матери: Если к тебе подойдет воспитатель и будет говорить то-то, и предлагать то-то, соглашайся и тут же уходи прочь из дома.
Год Кирилл ездил по стране. Он побывал и на Шилинской шахте, и на Ягнобе, и конечно, на Искандеркуле – одной из главных инструкций матери была: «Как только станешь взрослым, поезжай туда и изучи обстановку. Стену не ломай – ее все равно кишлачные восстановят».
До выполнения главной инструкции – «В первых числах июля 1999 года приди к краалю и спаси нас», заученной наизусть, как «Идет бычок, качается...», оставалось тринадцать лет, и Кирилл решил идти учиться. Он приехал на попутках в Душанбе и начал слоняться по рынкам и улицам. Через несколько дней на улице Кирова он приглядел себе женщину тетю Марусю.
Женщина оказалась доброй и не жадной и взяла его жить в свою половину финского дома. Муж ее, очень старенький бухгалтер-пенсионер, давно решил умереть и датой своей смерти установил дату распила им пополам лежащей во дворе чинаровой колоды в полтора обхвата. Пилил он двуручной пилой и каждое утро делал ею ровно семь возвратно-поступательных движений. Кириллу стало жаль дедушку, и он начал каждый вечер что-нибудь в распил подсыпать или засовывать. Но однажды обычно мало говоривший бухгалтер устроил скандал, кончившийся вызовом скорой помощи, и Кирилл перестал продлевать ему жизнь.
Бухгалтер в свое время был весьма влиятельным в городе человеком и незадолго до смерти усыновил Кирилла.
В институт Кирилл не смог поступить – Союз распался, началась смута, пенсии мамы Маруси не стало хватать даже на еду. И он пошел работать в Южно-Таджикскую ГРЭ горнорабочим. Там он узнал, что Чернов в 81-м году в драке на производственную тему сломал Житнику руку, а потом уволился и уехал в какую-то ГРЭ в Карелию или на Кольский полуостров. Еще он узнал, что Бочкаренко эвакуировался, кажется, в деревню под Харьковом или Ростовом. В Управлении геологии Кирилл узнал, что Баламутов по-прежнему работает в Магианской ГРЭ. Он поехал в Пенджикент, в котором эта ГРЭ базировалась, но Баламута увидеть не смог – он лежал в реанимации после того, как его ГАЗ-66 улетел в Зеравшан. В 92-ом Кирилл все-таки нашел безбрежно пьяного Николая в его душанбинской квартире. Он пытался ему что-то говорить, но безрезультатно. На следующий день ситуация не изменилась и Кирилл прекратил попытки добраться до сознания Баламута.
В конце 1992 года мама-Маруся умерла, и Кирилл уехал в Саратов к ее дальним родственникам. В 93 году его взяли в армию; отслужив свои два года в воздушно-десантных войсках, он демобилизовался и поехал в Душанбе искать Баламута. И в первый же вечер к нему пристали на КПП и хотели ограбить; Кирилл вырвался, но далеко убежать не смог – две автоматные пули догнали его. Одна из них попала в голову, и Кирилл все забыл.
Полгода он пролежал в госпитале 201-й российской дивизии. Вылечившись, уехал в Саратов жить дальше...

* * *

Голос Ольги растворился в жизнеутверждающей музыке. Послушав ее с минуту, Худосоков нажал кнопку на своем карманном пульте. Музыка смолкла, и Ольга открыла глаза.
– Пресс-конференция из прошлого открыта! – ухмыльнулся Худосоков. Позволю себе задать первый вопрос: Кем вы, мадам, были только что были?
– Не знаю... – растерянно ответила девушка. – Я, как Бог или Судьба, наблюдала сверху... Иногда была Кириллом, иногда его матерью...
– Это был сон? – задал Ленчик второй вопрос.
– Нет! – твердо ответила Ольга. – Это было! Я все видела своими собственными глазами! Я даже знаю, почему Николай пил горькую – достали его жена Наташка и медсестра-любовница... И еще он схватил...
– Достаточно! – поднял ладонь Баламут. – Кто старое помянет, тому глаз вон.
– Ну и прекрасно! – улыбнулся Худосоков, затем поднялся со стула и направился к двери, цитируя себе под нос Шекспира:
– "Жизнь – сон бредовой кретина. Ярости и шума хоть отбавляй, а смысла не ищи"...
И скрылся за дверью, довольный собой.

7. Обвел нас вокруг пальца... Насмеялся... – Все держится на зле? – Все против всех...

– Обвел нас вокруг пальца... – покачал головой Бельмондо, когда мы мало-помалу пришли к мнению, что «реинкарнация наоборот» – всего лишь ловкость рук Худосокова.
– Насмеялся, гад! – вздохнул Баламут, вспомнив свой исторический роман с Роксаной. – В душу наплевал.
– Именно в душу... – грустно улыбнулась Ольга. Она только что закончила причесывать Леночку и теперь думала, что изобразить на головке Полины.

* * *

...Через полчаса после ухода Худосокова в столовую пришел Шварцнеггер со своими людьми. Они, позволив взять с собой шампанского и фруктов, отвели нас в спальни.
Спальных комнат было три, все они выходили в обычную гостиную с тяжелыми креслами, стеклянным столиком и торшером. Гостиная запиралась тяжелой металлической дверью, окон ни в одной из комнат, естественно, не было.
Ольга с Вероникой уложили детей в дальней комнате; они заснули сразу (с ними заснула и Вероника). А мы продолжили последний свой банкет. Шампанское, которое нам принесли (два ящика) было без «благостных» добавок и понемногу настроение каждого из нас пришло в норму – то есть мы начали оценивать положение адекватно реальности. Оценка эта не привела ни к чему хорошему: ощущение полной беспомощности рождало в наших сердцах неприязнь друг к другу.
– Правильно он говорил, что все держится на зле... – вздохнул Бельмондо, потрагивая свои бедные уши.
– Наверное, – согласился Баламут, пристально разглядывая о задумавшуюся Софию. – Вот возьми меня с женой... И получится, что добро – это декоративные цветочки на дереве зла... Раз в неделю уходит, трахается с кем-то, я ночь не сплю, руки на себя наложить хочется... Один мой приятель на батарее парового отопления повесился от супружницы своей... Привязал к верхней трубе петлю короткую, лег животом на пол и своим весом удавился... Тридцать пять ему было, молодой, здоровый, вскрытие сделали, а у него внутри полный букет на ближайшее будущее – раки-сраки, атеросклерозы, камни и циррозы... Доколе, ты, София, будешь трахаться на стороне?
– Интересный вопрос... – проговорила София, внимательно посмотрев на мужа. – Если мы отсюда выберемся, то каждую неделю. Но, так как эта перспектива кажется мне фантастической, скажу, что ты был мне нужен для того, чтобы было к кому возвращаться... Понимаешь, так легче уходить вовремя...
– Говорила, что любишь... – сломавшись, проскулил Баламут.
– Любила... Может быть... А потом... Понимаешь, Коль, ты надежный какой-то. А надежность мужика для любой женщины – это всего лишь крепкий тыл...
– Сильно говоришь... – усмехнулся я.
– Но лет через десять, Коля, я стала бы лучшей женой на свете... – улыбнулась София улыбкой лучшей в мире жены. – И мы бы родили с тобой мальчика и девочку...
Баламут начал надуваться. Я хорошо знал его – еще минута и ничто не сможет остановить его... Ольга с Софией забеспокоились и с надеждой в глазах посмотрели на меня.
– Спокойно, Коля, спокойно, – сказал я, присев перед другом на корточках. – Пойми, хотя наш спор теоретический, меня не оставляет надежда, что если мы перессоримся, то Худосоков может отложить на несколько дней нашу компьютеризацию. Какой ему резон из психов компьютер собирать? Сечешь масть?
Коля, явно сбрасывая пар, смотрел на меня некоторое время, затем положил свою пятерню мне на макушку и начал ерошить волосы.
– Сказали "А", надо сказать и "Б", – продолжил я, усаживаясь в свое кресло. – Теперь, ты, Баламут, должен доказать нам, что в основе твоего отношения к Софии – зло...
– Я ее люблю ненавистью, – поморщился Николай. – Недавно я понял, что если София не будет наказана Богом за то зло, которое она мне причинила, то Бог, любовь, дружба, мораль, наконец, – это пустые слова, не имеющие ровно никакого значения...
– То есть добро не имеет значения, – усмехнулась Ольга. Я посмотрел на нее и понял, что она уже придумала, что скажет обо мне.
– Да! – твердо сказал Баламут. – Как только я ее увидел, я подумал, что трахать ее большое удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45