- Мы дадим
ему убежать вперед дальше, чем он был, когда мы его нагнали здесь.
Фермер поспешил уйти, чтобы не видеть происходящего. Он, пожалуй, забыл
бы бедного, загнанного зверя, искавшего убежища в его доме, но он не в
состоянии был забыть детских криков, звеневших у него в ушах: "Не смейте,
не смейте! Он мой! О папа, папа! Они убьют его! Папа, папочка!"
И не у одного только отца этот отчаянный детский вопль оставил в сердце
глубокий след.

20. РЕКА И НОЧЬ
Но охотники все-таки унесли Домино, отпустили и дали отбежать на
"законную" четверть мили. Это они называли "поступить честно" - выпустить
три десятка сильных собак на одну измученную лису! Долина снова огласилась
лаем. Опять Домино поскакал по глубокому мокрому снегу, и вначале ему
удалось уйти далеко вперед.
Он пробежал длинную долину Бентонского ручья, миновал склоны холмов,
перебрался через их вершины и направился уже обратно, как вдруг со двора
одной фермы выскочила все та же ненавистная Гекла и присоединилась к
гнавшейся за ним своре. Высокий охотник приветствовал ее появление
дружеским криком. Как мог теперь спастись Домино, когда враги его получили
третье свежее подкрепление? Оставалась только одна надежда: близость ночи,
если только она будет морозная.
Но вечером ветер стал еще теплее. Воды Шобана, над которым целый день
дул теплый ветер, неслись теперь к западу могучим, широким потоком, до
краев наполняя долину и с треском увлекая с собой массу разбитого льда.
Солнце садилось вдалеке над водной гладью, и этот пылающий закат был
великолепен, как блестящий конец благородной жизни. Но ни собаки, ни
охотники не остановились, чтобы полюбоваться им: они спешили все вперед и
вперед.
Собаки дышали тяжело, языки у них свисали до земли, и глаза были
красны. Далеко впереди всех мчалась свежая собака - нежданно-негаданно
появившееся чудовище, а перед ней несся черно-бурый лис. Но теперь пышная
шуба его была вся в грязи, роскошный хвост, намокший в слякоти, волочился,
а стертые до живого мяса лапы оставляли за собой кровавые следы.
Домино никогда еще так не уставал. Теперь ему представилась возможность
достигнуть тропинки, ведущей на каменный карниз. Но возле этой тропинки
был его дом, а неумолимый инстинкт всегда говорил ему: "Туда нельзя".
Однако в последнюю минуту, побуждаемый отчаянием, он устремился к этому
месту, как к единственному оставшемуся ему выходу. Собрав последние силы,
он понесся по берегу могучего Шобана. На короткое время ему удалось
вернуть свою прежнюю быстроту, и он был бы спасен, если бы не эта
проклятая громадная собака, далеко опередившая всех псов.
Когда Домино уже приближался к скале, Гекла залаяла. Домино узнал
страшный, металлический голос собаки, и трудно сказать, сколько силы и
быстроты отнял у него этот звук. Теперь он был отрезан от скалы и
принужден бежать обратно по берегу реки, вдоль шумно несшейся воды,
освещаемой заревом заката. Всякая надежда пропала, но Домино все-таки
продолжал бежать, и его фигурка, слабо мечущаяся из стороны в сторону,
по-прежнему чернела впереди. Он был чуть жив от усталости, но все еще
боролся за жизнь.
Высокий охотник - теперь уже единственный - подскакал ближе. Зная, что
лисице пришел конец, он не мог оторвать глаз от двух темных пятен,
двигавшихся на ослепительно ярком снегу, озаренном заходящим солнцем.
Торжествующий лай собачьей своры раздавался в ушах несчастной жертвы.
Домино изнемогал. Пышный хвост, его краса и гордость, уже не реял в
воздухе, а волочился по земле, мокрый и тяжелый, затрудняя и без того
медленный бег. Собаки, видя близкую победу, мчались вслед, лая, как
бешеные.
Домино бежал теперь, увы, по косе, которая полуостровом вдавалась в
реку и, следовательно, была западней. Река обманула его. Собачья свора
настигала лиса; впереди всех со злобным, глухим лаем мчалась Гекла, первая
отрезавшая ему всякое отступление. Все было видно как на ладони: большая
прибрежная отмель, усеянная бегущими лающими собаками, широкая река с
несущимися по ней льдинами. И сзади и впереди - везде верная смерть.
Слабый тут пал бы духом и погиб, но сильный продолжал держаться, несмотря
ни на что.
Воющая свора с Геклой во главе уже достигла начала косы и быстро
неслась по ней. С бешеным ревом мчалась река мимо поросшего осиной берега.
Собаки усеяли берег, как льдины усеяли реку. Все теснее набегали льдины и
наконец, столкнувшись в одну сплошную массу, на минуту с треском коснулись
берега. И тут Домино сделал то, на что решилась бы далеко не всякая
лисица. Он оглянулся на собак, глянул на льдины и... прыгнул. Очутившись
на льду, он потихоньку стал перескакивать с льдины на льдину.
Но тут ледяной затор рухнул и, оторвавшись, поплыл далее. Между льдом и
берегом образовалась полоса черной воды, которая становилась все шире и
шире. На самой дальней льдине, как на белом седле, покрывающем темную
спину потока, стояла, изогнувшись, черная лисица. Свора с воем бессильной
ярости остановилась на берегу, но Гекла, не помня себя, бросилась к краю
ледяной гущи как раз в ту секунду, когда оторвавшийся лед уносил ее
жертву. Река, неудержимая, неумолимая, быстро отделила от берега и ту
льдину, на которой стояла собака. Так обе они - гонимая лиса и
гонительница-собака - понеслись навстречу своей гибели. Они плыли по реке,
освещенные заходящим солнцем, а по берегу за ними следовали собаки и
юноша-охотник верхом на лошади.
Какой-то фермер из другой охоты, случившийся тут, прицелился было в
лисицу, но юноша вышиб ружье из рук глупца и невольно крикнул "ура!". Крик
замер, оставив свору в недоумении.
У поворота реки льдины достигли так называемой быстрины - длинного,
ровного пространства воды перед тем местом, где река низвергается вниз,
образуя Харнейский водопад. Юноша и собаки остановились, смотря на
пылающий закат и на озаренную пурпуром реку, покрытую блестящими льдинами,
уносившими в гаснущее сияние два живых существа. Туман стал сгущаться над
бурлящей рекой, и последние прорвавшиеся сквозь него лучи солнца ярко
позолотили и реку, и лед, и черно-бурую лисицу, а затем огненное зарево
заката скрыло все из глаз.
Бестрепетно гибнущий смельчак на дальней льдине не издавал ни звука, но
ветер донес жалобный вой собаки, в котором слышался ужас смерти.
- Прощай, дружище! - сказал молодой охотник. - Прощай, моя славная
собака! - Голос у него осекся. - Прощай, черно-бурый лис! Ты жил
победителем, и ты умираешь победителем. Мне хотелось бы спасти вас обоих,
но вы погибаете славной смертью. Прощайте!
Абнер уже не мог ничего больше разглядеть, а собаки стояли на берегу,
дрожали и скулили.
У противоположного берега течение образовало широкий водоворот. Крутясь
в водовороте, льдины, находившиеся у берега, постепенно выплывали на
середину реки, а льдины с середины реки подошли совсем близко к берегу.
Воспользовавшись благоприятной минутой, Домино собрал все свои силы и
прыгнул на берег. Он благополучно перескочил через черный поток и очутился
снова на твердой земле. Река, выручавшая лиса из беды в юности, спасла его
и теперь.
А там, далеко, среди несущихся льдин, раздался протяжный, отчаянный вой
погибающей собаки. Но его заглушил шум воды.


МУСТАНГ-ИНОХОДЕЦ

1
Джо Калон бросил седло в пыль, пустил лошадей на свободу и с грохотом
вошел в дом.
- Обед готов? - спросил он.
- Через семнадцать минут, - отвечал повар, взглянув на часы с важным
видом начальника железнодорожной станции.
Повар был всегда чрезвычайно точен на словах, но на деле не соблюдал
никакой точности.
- Ну, как дела? - спросил у Джо его товарищ Скрат.
- Превосходно, - отвечал Джо. - Скот, по-видимому, хорош, телят много.
Я видел табун мустангов [мустанг - дикая лошадь], который ходит на водопой
к источнику Антилопы. Есть там и пара жеребят. Один маленький, черненький
- красавец, прирожденный иноходец [конь, который в беге один шаг делает
одновременно двумя левыми ногами, другой - двумя правыми]. Я гнался за ним
около двух миль, и он все время вел табун, ни разу не сбиваясь с рыси. Я
для забавы нарочно погнал лошадей, но так и не сбил его с иноходи!
- А ты не выпил ли чего-нибудь лишнего по пути?
- Сам-то ты разве не ползал вчера на четвереньках?
- Обедать! - крикнул повар, и разговор сразу прекратился.
На следующий день ковбои [ковбой - пастух, стерегущий стада верхом на
лошади] перебрались на другое пастбище, и мустанги были позабыты.
Через год скот снова пригнали в этот же уголок Новой Мексики, и ковбои
опять увидели табун мустангов.
Черный жеребенок превратился уже в вороного годовалого коня на тонких,
стройных ногах, с блестящими боками, и ковбои могли собственными глазами
убедиться в странной особенности мустанга: он был в самом деле
прирожденным иноходцем.
Джо тоже находился тут, и ему тотчас же пришла в голову мысль, что не
худо было бы поймать эту лошадку. Жителя восточных штатов такая мысль не
удивила бы, но на западе, где лошади стоят дешево, поимка дикого мустанга
не может привлекать ковбоев. Поймать мустанга нелегко, но даже если это
удастся, он до конца останется диким животным, совершенно бесполезным и
неукротимым.
Многие скотоводы считают даже за правило убивать мустангов, так как
мустанги не только портят пастбища, но подчас и уводят за собой домашних
лошадей, которые быстро привыкают к дикой жизни и навсегда пропадают.
Дикий Джо Калон превосходно знал лошадей и все их особенности. Он
говорил:
- Никогда я не видывал белой лошади, которая не была бы кроткой! Или
гнедой - без норова... Ну, а вороная лошадь всегда упряма как осел и зла,
как бес. Дай ей когти - и она справится даже со львом!
Итак, если мустанг - совершенно бесполезное животное, то вороной
мустанг вдвойне бесполезен. Скрат не видел никакого смысла в желании Джо
непременно завладеть и взнуздать этого годовалого мустанга.
Однако второй год Джо так и не удалось ничего предпринять.
Джо был простым пастухом, он получал двадцать пять долларов в месяц, и
свободного времени у него было немного.
Как и большинство его товарищей, ковбоев, он мечтал о том, что
когда-нибудь станет обладателем ранчо [ферма в американских степях] и
заведет собственное стадо. У него было свое тавро [клеймо],
зарегистрированное должным образом в Санта Фе. Но единственный
представитель рогатого скота в его стаде, на которого он мог наложить это
тавро, был теленок, родившийся от одной старой коровы.
У Джо было законное право накладывать свое тавро на всякое неклейменое
животное. Однако, когда Джо получал свой расчет осенью, он никак не мог
удержаться от соблазна "погулять в городе". Вот почему все его имущество
состояло по-прежнему только из седла, постели и старой коровы. Но он не
терял надежды, что удастся "выкинуть какую-нибудь штуку", которая даст ему
возможность сразу разбогатеть. Однажды его осенила мысль, что вороной
мустанг может принести ему счастье, и он стал выжидать удобного случая,
чтобы завладеть им.
Но Джо еще ни разу не встречал вороного мустанга, хотя часто слыхал о
нем, так как жеребенок превратился теперь в сильного молодого трехлетнего
коня, который уже обращал на себя внимание.
Источник Антилопы находился в открытой степи, на равнине. Разливаясь,
он превращался в маленькое озеро, окруженное осокой; когда же вода
спадала, оставалось лишь большое плоское пространство черного ила, на
котором местами блестели белые пятна соли, а посередине, в углублении,
журчал источник. Вода в нем была хорошая, питьевая. В этой местности не
было другого водопоя на много миль кругом.
Эта степь стала излюбленным пастбищем вороного жеребца, хотя она
постоянно служила выгоном и для коров и домашних лошадей.
Здесь паслись преимущественно клейменые стада. Управляющий Фостер,
совладелец стад, был человек предприимчивый. Он уверял, что, если здесь
развести улучшенные породы домашних животных, доходы повысятся. У него был
уже десяток полукровных кобыл, высоких, хорошо сложенных, с глазами лани.
Рядом с ними обыкновенные лохматые лошадки казались жалкими заморышами.
Одна из этих красивых кобыл всегда оставалась в конюшне для работы, но
девять других, вскормив жеребят, обыкновенно разгуливали на свободе.
Лошадь всегда умеет отыскать дорогу к лучшему пастбищу. И девять кобыл
легко нашли путь к источнику Антилопы. Когда позднее, летом, Фостер с
товарищем отправился их разыскивать, он скоро их увидел. Но при них
находился черный, как уголь, жеребец, оберегавший их, как хозяин. Он
носился кругом, сгоняя их вместе, и его блестящая вороная масть резко
отличалась от золотистой масти кобылиц.
Кобылицы были кроткого нрава, и, конечно, их нетрудно было бы загнать
домой, если бы не вороной жеребец. Он, по-видимому, заразил своей дикостью
и кобылиц, и они умчались, оставив далеко за собой неуклюжих лошадок с их
всадниками.
Это взбесило обоих скотоводов. Они взялись за ружья и стали выжидать
случая застрелить "проклятого жеребца". Но как стрелять, если девять
шансов против одного, что пуля попадет в кобылицу?
Целый день прошел в бесплодных попытках. Мустанг-иноходец - это был он
- не отпускал от себя своей семьи и вместе с нею скрылся среди южных
песчаных холмов.
Раздосадованные скотоводы отправились домой на своих заморенных
лошадках, поклявшись отомстить виновнику их неудачи.
Большой вороной конь с черной гривой и блестящими зеленоватыми глазами
самовластно распоряжался во всей округе и все увеличивал свою свиту,
увлекая за собой кобылиц из разных мест, пока его табун не достиг
численности по крайней мере двадцати голов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9