— У нас целых четыре Уильсона. Какой именно вас интересует?Я описал сутулого тихого и неторопливого в движениях инспектора, и Риджер тут же кивнул:— Да. Это детектив, старший офицер полиции Уильсон. Нет, он, разумеется, не из нашего участка. Он руководит районным управлением. Говорят, скоро собирается на пенсию.Я сказал, что встречался с ним после несчастного случая у Готорнов, и Риджер высказал предположение, что Уильсон присутствовал там лично только потому, что погибла такая важная персона, как шейх.— Вообще-то это не его работа, разбирательство с дорожно-транспортными происшествиями, — добавил он.— А сюда он приедет? — спросил я.— Не думаю. Слишком уж важная шишка.Я мельком подумал: отчего это тогда столь важная шишка не погнушалась заявиться ко мне в лавку задать несколько вопросов вместо того, чтоб послать какого-нибудь констебля? Однако Риджеру говорить этого не стал, поскольку как раз в этот момент помощник помощника управляющего начал приходить в себя.После долгого обморока он, по всей видимости, окончательно потерял ориентацию и всякое понимание происходящего и сел, привалившись к стене и тупо переводя взгляд с меня на Риджера.— Что случилось? — спросил он, а потом вдруг вспомнил сам и тихонько застонал: — О Господи!.. — Мне показалось, что сейчас он опять потеряет сознание, однако этого не произошло. Он крепко прижал ладони к глазам, словно старался стереть страшное видение. — Я видел… видел…— Мы знаем, что вы видели, сэр, — без всякого сострадания в голосе перебил его Риджер. — Вы можете опознать этого человека? Он управляющий, да?Помощник помощника отрицательно помотал головой и глухо выдавил:— Управляющий… толстый…— Дальше! — подстегнул его Риджер.— Это Зарак, — сказал помощник помощника. — Его пиджак.— Кто такой Зарак? — спросил Риджер.— Официант по винам, — помощник медленно и неуверенно поднялся на ноги. А потом вдруг поднес руки ко рту и бросился к двери с табличкой «Для мужчин».— Официант по винам, — мрачно протянул Риджер. — Следовало бы догадаться.Я оторвался от стены.— Наверное, я больше не нужен вам? Поеду к себе в лавку.Он призадумался, затем кивнул и сказал, что, если я понадоблюсь, меня можно будет найти без проблем. Я оставил его стоять на страже возле двери в кабинет, а сам вышел на улицу и направился к фургону, миновав по дороге констебля, который только что облегчился, выблевав весь завтрак на дорожку.— Черт… — пробормотал он слабым голосом с таким родным и милым моему сердцу местным акцентом. — Сроду ничего подобного не видывал.— Да, зрелище не для слабонервных, — согласился я, скрывая смятение за шутливым тоном. И подумал, что, начиная с воскресенья, навидался достаточно ужасов. На всю оставшуюся жизнь хватит.Во вторник днем я докупил бокалов и повез их вместе с винами на благотворительную распродажу в фонд Женщины Темзы; а потом целых три дня ничего или почти ничего не происходило.Средства массовой информации вкратце упомянули о человеке с гипсовой головой, но никакие на свете слова, как мне казалось, не смогли бы передать тот ужас и потрясение, которые испытал я при виде этой белой головы-мяча, притороченной к шее несчастного. Было в этом нечто совершенно нечеловеческое, жуткое.Патологоанатомы произвели вскрытие гипсовой головы и личность жертвы была установлена: да, то оказался Федор Заракивеса, британский подданный польского происхождения, известный в сокращенном варианте под кличкой Зарак. Полтора года назад его наняли в «Серебряный танец луны» официантом по винам. Сам ресторан существовал тогда вот уже года три В газетах писали, что полиция пока что ведет дознание, вскоре должны состояться первые слушания по делу.Удачи им, подумал я. Пусть себе возятся на здоровье.Во вторник, среду и четверг миссис Пейлисси с Брайаном выезжали из лавки в четыре, доставлять заказы. Примерно в 16.30 я вывешивал на дверь табличку с надписью: «Открыто с 18 до 21» — и отправлялся к Флоре, проделывать ежевечерний обход.Словом, установил себе гибкий график работы. Я всегда считал: неважно, чем человек занимается, главное, чтоб он был на должном месте в указанное время. К тому же большая часть покупателей являлась в более или менее определенное время: наплыв утром, в основном лиц женского пола; затем тоненькая струйка особ того и другого пола днем; и, наконец, широкий поток покупателей, в основном мужчин, по вечерамПри жизни Эммы мы открывали лавку по вечерам лишь в пятницу и субботу, теперь же, оставшись один, я добавил вторник, среду и четверг — не столько в целях получения умопомрачительной выгоды, сколько ради компании. Мне нравилось работать по вечерам. Большинство вечерних покупателей являлись за вином, а я любил продавать именно вина. Бутылочку сухого к обеду, шампанское — отметить продвижение по службе, подарок по пути в гости.Я бы сказал, то была жизнь в мелком масштабе. Ничего такого, что могло бы изменить ход истории или попасть в книгу рекордов. Мерное течение дней в привычном для простых смертных измерении. И когда Эмма была рядом, это даже доставляло удовольствие.Я никогда не был слишком амбициозен — источник печали для моей матери, источник активного раздражения школьных учителей в Веллингтоне <Веллингтон-колледж — мужская привилегированная частная школа в графстве Беркшир>, один из которых в отчете по последнему семестру язвительно писал: «Блестящие умственные способности Бича могли бы продвинуть его весьма далеко, если б он удосужился избрать направление». Моя неспособность решить, чего именно я хочу (только не военным!), привела к тому, что я не слишком преуспел в этой жизни. Успешно сдал все экзамены, однако в университет не пошел. Французский, предмет, по которому я наиболее преуспевал, вряд ли мог сам по себе стать основой для карьеры. Мне не хотелось быть ни брокером, ни агентом по недвижимости, ни опрятным клерком в Сити. Я не был артистичным. Ни музыкального слуха, ни таланта живописать жизненные картины, сидя за письменным столом, ни отваги и куража в седле. Мой единственный дар в подростковом возрасте заключался в том, что я мог с закрытыми глазами определять по вкусу любой сорт шоколада — трюк пользовался неизменным успехом на детских праздниках и вечеринках, однако этого было явно недостаточно для многообещающей карьеры.
Через полгода после окончания школы я вдруг решил съездить во Францию. Формальным предлогом являлось лучшее освоение языка, но в глубине души я со стыдом и горечью признавал, что просто не в силах более находиться дома, где на меня смотрят как на неудачника. Неудачи лучше переносить в одиночестве.По чистой случайности, благодаря знакомым знакомых моей вконец отчаявшейся матери, я за небольшую плату был приглашен пожить в семье в Бордо. И сперва мне ничего не говорил тот факт, что хозяин, глава семьи, оказался поставщиком вин. Именно он, месье Анри Таве, определил, что я вполне успешно могу отличать одно вино от другого, попробовав лишь раз. Это был первый и единственный взрослый, на которого произвел впечатление мой фокус с шоколадом. Он громко и долго смеялся, а потом каждый вечер начал устраивать мне испытания, и по мере того, как успехи мои росли, росла и уверенность в себе.Однако все это казалось не более чем игрой, и по истечении запланированных трех месяцев я вернулся домой без всякого понятия, чем же заняться дальше. Мать от души восхищалась моим французским, но при этом не уставала твердить, что само по себе знание иностранного языка еще нельзя считать достижением. А потому я предпочитал как можно реже попадаться ей на глаза.Примерно через месяц после моего возвращения она получила письмо и тут же бросилась меня искать. Она держала бумагу перед глазами, недоуменно щурясь, словно с трудом различала написанное.— Месье Таве хочет, чтоб ты вернулся, — сказала она. — Предлагает стать твоим учителем. Чему он собирается учить тебя, дорогой?— Вину, — коротко ответил я, впервые за долгие годы ощутив, как во мне просыпается интерес.— Тебя? — Она была в полном недоумении.— Ну, наверное, он хочет обучить меня торговле, — добавил я.— Господи Боже!— Можно я поеду? — спросил я.— А ты хочешь? — удивилась она. — Я желаю знать, ты действительно нашел себе дело по душе?— Просто я… вроде бы ничего другого не умею.— Да, — прозаично согласилась она. И снова заплатила за мой билет, содержание и комнату, а также добавила довольно внушительную сумму в качестве оплаты труда месье Таве.Месье Таве весьма интенсивно занимался со мной в течение года, везде таскал с собой, показывая все стадии и этапы изготовления и транспортировки вина. И в бешеном темпе передавал мне знания, накопленные им за долгую жизнь, считая, что я все ловлю на лету и нет нужды повторять дважды.И вот постепенно я начал чувствовать себя как дома в Ке де Шатрон, где двери складов были слишком узки для современных грузовиков (наследие старой традиции уклоняться от налогов <Предположительно: большая дверь — большая бочка — соответственно большие налоги.>), где в радиусе ста ярдов от любой улицы никогда не хранили вина, потому что от вибрации, производимой при ударах лошадиных копыт о булыжную мостовую, оно могло испортиться, и где до склада де Луза, расположенного в полумиле, рабочие добирались на велосипедах.А в самом городке длинные автобусы имели посередине смешное разделение в виде гармоники — чтоб было удобнее сворачивать на узкие улочки, и за городом в марте цвела желтым цветом пушистая мимоза, и каждый день с утра до ночи все говорили только о вине, и пахло вином. Уезжая, я чувствовал, что Бордо стал мне родным домом. Анри Таве обнял меня со слезами на глазах и сказал, что запросто может пристроить к самому де Лузу или любому другому крупному негоцианту, если я соглашусь остаться. Я и сам иногда до сих пор удивляюсь, почему не остался.
Возвратившись в Англию, вооруженный более чем лестными рекомендациями от месье Таве, я тут же получил работу у поставщика вин, но был слишком молод, чтоб мне доверили другую работу, кроме канцелярской, и после веселой и насыщенной событиями жизни в Бордо я очень скоро заскучал. И вот однажды по чистому наитию я как-то зашел в винную лавку, в витрине которой висело объявление: «Требуется помощник», и предложил свои услуги. И вскоре начался мой взлет в карьере, сводившейся к перемещению коробок со спиртным с места на место.— Тони работает в лавке, — храбро отвечала мама на расспросы знакомых, а храбрости ей было не занимать. Для того чтоб брать высокие препятствия, требовалось мужество. Мало того, в нужный час она выхлопотала для меня беспроцентную ссуду, с тем чтобы я мог закупить все необходимое для собственной лавки, а потом, когда я уже мог позволить себе выплачивать долги, категорически отказалась брать деньги… Вообще моя матушка оказалась не самой плохой из матерей.Флора по природе своей являлась существом с более ярко выраженным материнским инстинктом. День ото дня она становилась все бодрей и веселей.Нога у Джека заживала, жизнь Джимми была вне опасности, хотя… как можно быть в чем-либо уверенным с травмированными-то легкими.Джимми, по словам Флоры, ничего не помнил о воскресном приеме. Не помнил даже, что водил шейха по двору. Помнил лишь одно: как говорил со мной о виски, и был совершенно потрясен, узнав, что Ларри Трент погиб.— Ну а у Джека как настроение? — спросил я.— Вы же знаете его, Тони, дорогой! Терпеть не может торчать на одном месте, и, между нами говоря, характер у него портится с каждой минутой, он начинает просто выходить из себя. Ну вы его знаете. Говорит, что его собираются выписать в этот уик-энд и что в инвалидной коляске ездить он ни за что не будет, ему подавай костыли. А вы сами знаете, Тони, вес у него немалый, к тому же он все время забывает, что уже далеко не молод.Ежедневные отчеты, добросовестно составляемые мной и Флорой, тоже не радовали Джека. Ему почему-то казалось, что мы утаиваем от него разные неприятности. Впрочем, как бы в качестве компенсации за все эти неприятные моменты, он стал менее раздражительным, приступы гнева быстро проходили, не оставляя следа.К четвергу злосчастный фургон убрали, останки шатра — тоже, и теперь о трагедии напоминала лишь взрытая земля лужайки да пролом в живой изгороди.— Я уже больше никогда не смогу пройти по этой траве босиком, — заметила Флра. — Никто не сможет. Вообще-то мы и раньше не ходили. Но теперь, куда ни глянь, одни осколки стекла.Она, разумеется, знала об ограблении и убийстве в ресторане и, расширив глаза, слушала мое повествование — когда я сознался, что побывал там во вторник утром.— Ужасно… — протянула она, а потом добавила: — Бедный Ларри… — а затем, спохватившись: — О Господи, я же совсем забыла!.. Нет, все это ужасно, просто ужасно!В среду она сообщила, что Салли и Питер наконец узнали, кто спустил фургон с тормозов, и были снова страшно расстроены. Как выяснилось, теперь уже родители маленького мальчика обвиняют Питера в том, что он оставил дверцы кабины не запертыми, и валят всю вину на него, на Питера. Сперва они категорически отрицали, что их сынишка стал виной трагедии, но, узнав об отпечатках, сразу же скисли. Салли твердила, что они не имели права оставлять этого постреленка без присмотра и что его следует раз и навсегда отучить трогать чужую собственность и особенно — залезать в чужие машины, фургоны и вообще поменьше совать свой нос куда не следует.— И кто тут прав? — риторически воскликнула Флора, а потом тяжко вздохнула. — Раньше они были друзьями, а теперь все несчастны. Просто ужасно… — она удрученно покачала головой. — О, как же я жалею, что мы устроили этот прием! Никогда больше не будем устраивать.К четвергу она уже почти полностью оправилась, вновь обрела уютно-умиротворенный вид и со снисходительно-самоуверенной миной выслушивала заискивания Говарда во время вечерних обходов. Что дало мне основания заметить, что, если она не возражает, я в пятницу, пожалуй, не приеду.— О, Тони, дорогой, вы были таким подспорьем! Просто нет слов выразить вам… — и тут она с жаром поцеловала меня в щеку и сказала, что мы обязательно увидимся, скоро, очень скоро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42