Оде
яло она сбила к самым ногам и замерзла до гусиной кожи. В этой позе девочка
казалась такой беззащитной! Будто снова стала младенчиком. Я прилегла р
ядом с ней, накрыла нас обеих тонким одеялом. Отвела прядку волос, прилипш
ую к ее лбу. Потом тихонько повернула ее и обняла. Ровное дыхание приятно щ
екотало мне шею. В маленькие ушки-раковинки хотелось нашептывать чудесн
ые сказки. От нее дивно пахло, так пахнут только спящие дети: теплом и моло
ком. Ручки и ножки были по-мушиному тоненькие. Между приоткрытыми губами
проглядывал розовый язычок, длинные ресницы чуть подрагивали. Воплощен
ие детства, заповедной поры до неминуемого разделения человечества на м
ужчин и женщин. И не в пример нам, глупым взрослым, она не запрограммирован
а.
Я поцеловала ее в закрытые глаза, нежно прижала к себе. («Что же мне с
тобой делать, сиротка ты моя?») И молила Бога, засыпая, чтобы не объявился о
чередной псих или самоубийца. Час спустя я проснулась от стукнувшего в г
олову вопроса: а видел ли Бенжамен своими глазами узницу «Сухоцвета»? Ве
дь картинки и видео Ц еще не доказательство. С этой мыслью я снова провал
илась в сон.


Часть третья. УСМИРЕНИЕ ПЛО
ТИ

Исчезновение рассказчика


Когда на другой день около пяти я пришла в больницу, чтобы отдежури
ть последнюю ночь, меня ждал неприятный сюрприз: Бенжамен Толон ушел. Ник
то его не задерживал, он был в своем праве. Подписал отказ от госпитализац
ии и освободил палату. Хуже того: уходя, он снял маску и шапочку, они валяли
сь на стуле. Я накинулась на дежурных:
Ц У вас хоть фотография его осталась? Как он выглядит?
Ц Обыкновенно.
Ц Может, есть какая-нибудь примета Ц родимое пятно, шрам?
Ц Да нет, он ничем не отличается от нас с вами.
Ц Он оставил адрес или телефон?
Ц Нет. Сказал, что у него нет определенного места жительства.

Ц Как вы могли его отпустить, не предупредив меня?
Ц Но это же не ваш больной!
Я как с ума сошла: ловко же он провел меня своим маскарадом. Сейчас ж
е бежать, разыскать его, исколесить весь Париж вдоль и поперек! Но ведь я д
аже не знаю, какой он из себя. Я взяла маску с шапочкой, зачем-то понюхала их
и спрятала в карман. Зла была на весь свет. Рассказы, которые интересно по
слушать, Ц не диво, но бывают такие, что раскалывают надвое вашу жизнь. Ис
тория Бенжамена была как раз такого сорта. Посланец из мира загадочного,
он заразил меня своей тайной. И вот теперь, когда мне предстояло узнать ра
звязку, он кинул меня, вроде как оставил одну у края бездны. Его рассказ по
действовал на меня успокаивающе, он отогнал застившую весь свет тень Фер
динанда. Но Бенжамен взял и испарился, бросив меня на растерзание мыслям
о любовнике. А меня ожидала шумная и бесцеремонная толпа страждущих, кот
орым не терпелось излить в мои уши переполнявшие их помои.
Пора было заняться прочисткой собственных мозгов: решено, я изничт
ожу моего ненаглядного, на атомы его разложу, и пусть порвутся последние
ниточки, которые еще связывают нас. Так лисица, попав в капкан, отгрызает с
ебе лапу, чтобы освободиться. Усилием воли я убью свои чувства.
Мало было Фердинанду ухлестывать за каждой встречной юбкой ~ он вд
обавок никогда не упускал случая унизить меня. Когда любишь человека, то
показываешь ему свои слабости, не боясь удара ниже пояса; Фердинанд же мо
и знал наперечет и пользовался этим безжалостно, ох, как же он умел остави
ть от меня мокрое место! В общем разговоре, стоило мне открыть рот, он меня
осаживал: тебе не понять, ты не творческая личность. На мои книги по психиа
трии смотрел с ухмылкой: ты что, и вправду думаешь, что эта бодяга кому-ниб
удь нужна? Если, не дай Бог, мне случалось ввернуть медицинский термин, он
тут же перебивал меня: «Матильда, Бога ради, не надо жаргона!» Ц и всех вок
руг приглашал вместе с ним посмеяться над ученой дамой. Поначалу, когда Ф
ердинанд еще был от меня без ума, ему нравилось устраивать «сеансы прозр
ения» Ц так он это называл. Нацепив бифокальные очки, он сажал меня под ла
мпу и рассматривал тысячекратно увеличенные поры моей кожи, каждое пятн
ышко на ней, каждый изъян Ц и успокаивался. Разбирал меня, что называется
, по косточкам. «Самые красивые женщины, Ц говорил он, Ц это те, которых е
ще толком не видел; после такого осмотра ни одна не покажется совершенст
вом». А то еще попрекал меня моим бесплодием: «Ты и психиатрией-то занялас
ь, потому что не можешь иметь детей!»
Настал день, когда я поняла: его эстетство было лишь позой, удобной,
чтобы держать меня в узде. Искусством дать понять окружающим, будто ты пр
едставляешь собой куда больше, чем может показаться на первый взгляд, он
овладел в совершенстве. В компании порой рисовался: я, мол, буддист Ц наме
кал на покровительство некоего ламы, превознося его мудрость и проницат
ельность. И улыбался блаженной улыбкой человека, близкого к нирване. Вы з
амечали, что буддисты всегда улыбаются? Или еще строил из себя неприкаян
ную душу, человека без родины Ц а всего-то навсего его мать была из Лимож
а, а отец из Лилля. Ему хотелось носить печать изгнанничества, ну прямо как
орден Почетного легиона. Вечное его мальчишеское стремление быть особе
нным, жить не так, как все Ц «рохли», погрязшие в мещанском болоте.
Играя на сцене, он заикался, но совсем чуть-чуть; в первые месяцы я эт
их запинок даже не замечала, зато потом получила в руки отличное оружие. О
братись к логопеду, твердила я, это ведь лечится. Как врач я чувствовала се
бя на своей территории, тут он не мог со мной тягаться. Чем чаще я об этом за
говаривала, тем хуже слушался его язык, спотыкаясь на первых слогах, Ц да
же жаль его делалось, когда он никак не мог выговорить слово. В последнее в
ремя я радовалась каждому его промаху, то и дело повторяла, как он скован н
а подмостках, прятала подпяточники, которые он носил, чтобы выглядеть по
выше Ц Фердинанд комплексовал по поводу своего роста, Ц напоминала о е
го возрасте: 36 лет, а ничего еще не достиг, имя его известно только узкому кр
угу завсегдатаев театральных кафе.
Ц Ну чем ты занимаешься? «Кушать подано», дубляж: Ц и это, по-твоему
, работа? Когда же ты наконец получишь настоящую роль? Ц интересовалась я
, да еще сыпала соль на рану: Ц Ты вряд ли оставишь след в истории, разве что
следы спермы в постелях твоих любовниц!
Когда мне удавалось поддеть его, я была счастлива. Сам виноват: он на
чал первым; толика жестокости в отношениях, видите ли, обостряет чувства,
добавляет перцу в пресные будни. Я лишь платила ему той же монетой, просто
он этого не ожидал. А зря: в совместной жизни каждый из двоих наживает капи
тал обид и предъявляет другому счет с процентами. Сексуальные изыски, че
рпая романтика Ц а сам оставляет мне свои брюки, чтобы я их выгладила к за
втрашнему спектаклю!
Его поэтичное красноречие, в свое время покорившее меня, на поверк
у оказалось набором банальностей. Я была жестоко разочарована, когда оди
н из Фердинандовых друзей спьяну выболтал мне все про его подходцы к дев
ушкам. Он, оказывается, попросту заучивал наизусть стихи, цитаты, забавны
е истории, чтобы, щеголяя ими перед своими пассиями, выглядеть неотразим
о (и обманчиво) глубокомысленным. Стало быть, все те перлы, что он рассыпал
передо мной в нашу первую встречу, Ц я-то думала, по вдохновению, Ц были
позаимствованы; мало того, он еще и пользовался ими давным-давно с множес
твом других женщин. Он даже записывал их на листочках, копил «шпаргалки».
Ты меня надул, Фердинанд, обманщик ты и больше никто, верно говорят, не все
то золото, что блестит, мне твои бородатые шутки осточертели.
Как и вчера, я бесилась: невыносимо было сознавать, что, сколько ни ч
ерни моего любовника, все равно он крепко сидит во мне, так крепко, что не д
ает ни жить, ни дышать. Ну ладно же, сегодня я отгорожусь от него всей своей
болящей братией. Мне осталось провести в больнице четырнадцать часов Ц
побуду святой, раз блудницей не получается. Видно, моя молитва была услыш
ана: с наступлением вечера все чокнутые города Парижа, как сговорившись,
шли и шли в приемный покой, пошатываясь под бременем невзгод и одиночест
ва. Они заполонили отделение «Скорой помощи», каждый со своей мольбой, от
куда только брались, просто сочились из стен столицы, как плесень из сыра.
Шумные, агрессивные, возбужденные; все-таки психи Ц это жуткое зрелище. Н
икакого уважения к моей персоне; я была им кругом должна: должна свое врем
я, свою молодость, свою энергию; для них было совершенно естественно, чтоб
ы я всю себя посвящала этой грязной работе. И не я одна: интерны, терапевты,
медсестры Ц все сбивались с ног и не могли справиться с нахлынувшей вол
ной людского горя. Страдание казалось почти ощутимым, можно было бы изме
рить его уровень, как измеряют уровень загрязнения воздуха над Парижем.
Вечер шел своим чередом, только жалобы менялись: казалось, каждому часу с
оответствовала определенная патология. Сознавая, что недостойна избра
нной стези, я включила плейер, спрятав наушники под волосами и прикрыв пр
оводок воротником халата. Больной говорил что-то, как из-за стекла, до мен
я долетали отдельные слова Ц как раз достаточно, чтобы я могла притвори
ться, будто слушаю. Глаза его глядели с мольбой, ждали сострадания, участи
я. А я посмеивалась про себя: знал бы ты, до какой степени мне наплевать! Муз
ыка Ц это целый мир, в котором я могу скрыться от всех. Слушать музыку Бах
а куда лучше, чем стенания людей.
Когда выдалась минутка затишья, меня замутило: я ничего не ела с утр
а. На работу я хожу без макияжа Ц здесь это ни к чему, Ц и тут мне почему-то
неудержимо захотелось накраситься. Но напрасно я накладывала слоями ру
мяна и наносила разноцветные мазки теней. Смотрела в зеркало Ц все един
о: бесцветная, никакая. С моим лицом вообще сладу нет: иной раз забываешь о
нем, и вдруг глядь Ц будто солнышко взошло, а порой за ним вроде бы и следи
шь, а толку никакого Ц все равно помятое, уныло вытянутое. Я сбежала во дв
ор; дышать было нечем, собиралась гроза. Машины подъезжали одна за другой
Ц то «скорая», то полиция. Я была безутешна: Бенжамен ушел и некому досказ
ать мне историю.
Чтобы хоть немного приободриться, я позвонила Аиде Ц за ней взяла
сь присмотреть соседка, пока служба по делам несовершеннолетних не реши
т ее судьбу. Девчушка была единственным светлым пятном в моей жизни за эт
и три дня. По голосу я поняла, что ей страшно. Она спрашивала о бабушке; мне н
ечем было ее порадовать: почтенной даме с симптомами первой стадии старч
еского слабоумия, осложненного двигательными расстройствами, предстоя
ло доживать свой век в клинике. Обнаружились и сложности иного порядка: у
мадам Бельдье Ц так звали бабушку Ц не оказалось ни гроша за душой, ее кв
артира в Марэ была заложена и перезаложена. С головой у старушки давно бы
ло не в порядке, и это ускорило разорение. Ее имущество со дня на день долж
ны были описать. Аида, которую я знала неполные сутки, в одночасье стала кр
углой сиротой без средств к существованию. Никакой родни у девочки не бы
ло, очевидно, ее ждал приют. Прошлой ночью она явилась мне маленьким чудом
посреди душного августа, а теперь рыдала в трубку и просила вернуть ей ба
булю. В медицине Ц как, впрочем, и во всем остальном Ц всегда находятся б
ольные, которым отдаешь предпочтение, но сейчас я так вымоталась, что был
а неспособна сострадать. Я постарела лет на двести, и вообще, благотворит
ельность Ц это не мое призвание. Прости, Аида, не надо плакать, я ничем не м
огу тебе помочь. Пообещав навестить ее завтра, я повесила трубку.
К полуночи стало еще тяжелее. Приемный покой гудел как улей. Голодн
ого вида доходяги, пролетевшие мимо денег шлюшки-соплюшки плевались нак
опившимся ядом и на все корки честили полицейских. До жути худой наркома
н орал своей спутнице, девчонке с черными зубами: «Я тебя… и в рот, и в зад, п
рошмандовка!» Ц то ли упрашивая ее, то ли угрожая. Мельтешили подонки общ
ества, влачащие жалкое подобие жизни, и те, кому досталось в драке, нагонял
и страху на остальных, выставляя напоказ гнойные раны. Семерых молоденьк
их китайцев привели в наручниках на рентген: они будто бы проглотили упа
кованный в презервативы героин. За оградой, на паперти собора Парижской
Богоматери, облепила скамейку компания ночных бабочек в простое, а напро
тив отвратительно грязный старик, едва прикрытый лохмотьями, обращался
с речью к человечеству. Разбитная бабенка отплясывала вокруг него, задра
в юбку и размахивая грязным, почти черным бинтом. Полицейским Ц знакомы
е лица, они еще вечером упрятали какого-то бродягу с пулевым ранением в тю
ремное отделение больницы Ц почудился в этой похабщине крамольный душ
ок, и они усилили бдительность. Красные и синие лучи мигалок обшаривали б
ольничный двор, штатские в плащах шастали по коридорам, бормоча что-то в р
ации, которые отзывались треском и хрипом.
Мне, наверно, одной из немногих, ничуть не было страшно. Вот чем хоро
ши сильные потрясения: они притупляют обычные эмоции, на их фоне выгляди
т смешным то, что прочих смертных повергает в ужас. Наоборот, я ликовала: р
аз мне плохо, пусть будет плохо и всем вокруг. Да скажи мне сейчас, что вырв
авшиеся на волю психи поливают больных бензином, чтобы сжечь заживо, или
выпускают кишки врачам и санитарам, я бы и глазом не моргнула. Скорее прис
оединилась бы к психам. В довершение всего около часу ночи поступили чет
ыре проститутки, пострадавшие в стычке с мадридскими фанатами какой-то
футбольной команды. Ввалились, гордые собой, громко цокая каблуками, все
в порезах и синяках. Они не сплоховали в драке, обратили своих противнико
в в бегство, пустив в ход велосипедные цепи и вибраторы, набитые свинцовы
ми шариками. Их задницы были туго обтянуты коротенькими шортами, пышные
груди упруго колыхались, словно белесое желе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31