Стив взглянул на Питера. Он знал, что тому не терпится вернуться в Нью-Йорк. Ради подбора актеров для «Любви» он прервал репетиции своей пьесы «Тени разума».
– Если хочешь, Питер, думаю, можно будет договориться о встрече с Уинтер и ее агентом за кофе на Садовой террасе в «Маркизе» в понедельник утром, а не за мартини в «Поло-Лондже» в понедельник днем. – В этом проекте все не так, подумал Стив, почему тогда не заключить сделку за черным кофе, а не за мартини? – В таком случае, если мы получаем Уинтер и ты доверишь мне решить, кто из пяти актеров, которых мы уже наметили, подойдет ей лучше, вечером в понедельник ты уже вернешься в Нью-Йорк.
– Это было бы неплохо. – Питер снова просмотрел резюме Уинтер. – Я не вижу здесь фамилии агента.
– В самом деле? Тогда мы пошлем все прямо Уинтер Карлайл.
Марк вошел в квартиру Уинтер в половине шестого вечера в воскресенье. Субботнюю ночь он провел на дежурстве в госпитале для ветеранов. Уинтер ждала его, но не слышала, как он вошел. Марк нашел ее сидящей в постели и плачущей над сценарием.
– Дорогая! – Марк поцеловал родные влажные глаза. За прошедшие два месяца слезы бывали – печальные и радостные, они лились без смущения, выражая чувства, которые она всю жизнь таила в себе. – Вот это я называю – во власти эмоций.
– Привет! – Уинтер улыбнулась сквозь слезы. – Я, наверное, уже в пятнадцатый раз его перечитываю и все равно опять плачу.
– Грустная история? А мне казалось, она должна быть счастливой.
– Она счастливая. – Она напоминает мне о нас. – Не знаю, смогу ли я произнести эти чудесные слова, не расплакавшись, не говоря уж о том, чтобы произнести их так, как они того заслуживают.
– Настолько хорошо?
– Да.
– Но ты хочешь попробовать?
– Да, я хочу попробовать. Я хочу нарисовать совершенную Джулию, если смогу. – И Уинтер тихо добавила: – И если мне не придется играть любовные сцены.
– О, Уинтер, мне не следовало тогда говорить с тобой об этом.
– Следовало. – Уинтер свернулась в клубочек рядом с Марком и прошептала: – Я собираюсь сказать им за кофе в «Маркизе» – никаких сцен с раздеванием.
Уинтер приехала на Садовую террасу рано, заказала черный кофе и стала ждать. Она надеялась, что у Питера Дэлтона не будет яркой набивной рубашки с открытым воротом, самодовольной неприятной сексуальной улыбки и темных очков. Уинтер хотелось, чтобы Питер Дэлтон был темноволосым красивым серьезным мужчиной, который приблизится к ее столику с мягкой улыбкой и приветливым взглядом выразительных карих глаз. Кем-то, кто, как и она, знает, что такое любовь.
– Уинтер? Я Питер Дэлтон.
– Привет.
С Питером был Стив Гэннон. Стив представился, и они оба сели. Заказав кофе, Стив перешел прямо к делу:
– Уинтер, вы прочитали сценарий?
– Да. – Уинтер улыбнулась Питеру и тихо произнесла: – Он просто чудесный. И роль мне очень понравилась.
– Тогда все в порядке, – сказал Стив. – Мы планируем начать съемки в начале января, закончить к концу марта и выпустить фильм в августе. Расписание очень напряженное, работать придется много, может быть, даже по многу часов семь дней в неделю.
– «Любовь» будет полностью сниматься в Лос-Анджелесе? – спросила Уинтер.
Она вычитала это в колонке Ванессы, но хотела знать наверняка. Ей не хотелось соглашаться на роль, если она не сможет видеться с Марком. Они будут разлучены из-за его работы в Бостоне, но она навестит его на Рождество, как только в университете закончится первый семестр. Потом, в январе, она будет занята на съемках, и второй месяц Марка в Бостоне пролетит незаметно.
– Да, полностью в Лос-Анджелесе. – Стив помолчал. – Мы ждем вашего агента?
– Нет.
– Вы просмотрели контракт? Он вполне стандартный, конечно, но я хочу быть уверен, что вы все поняли.
– Я просмотрела его.
В субботу вечером Уинтер три часа провела в своем доме в поместье, тщательно сравнивая контракт, который в пятницу днем доставил ей курьер, с теми, которые, в алфавитном порядке фильмов, хранились в дубовом секретере в библиотеке.
– И?
– Есть две проблемы. – «Три, – подумала Уинтер, – если принять во внимание тот факт, что мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Ну же, Уинтер, давай устроим небольшое представление».
– Да?
Прежде чем заговорить, Уинтер сладко улыбнулась, словно проблемы были очень незначительными.
– Никаких сцен с раздеванием.
– Что?
– И никаких любовных сцен, которые… намекают на что-то непристойное. Поцелуи – да, но ничего другого.
– Уинтер, мы не хотим никакой порнографии, но в фильме должны быть любовные сцены. Обнаженная грудь и…
– Тогда я не могу это играть.
– Да все актрисы Голливуда… – Стив начал перечислять имена.
– Тогда вам следует пригласить на роль Джулии одну из них.
Уинтер храбро посмотрела на Стива, но повернулась, услышав тихий смех Питера.
– Ничего страшного, Стив, – сказал Питер.
– Что – ничего страшного?
– Сцены с раздеванием не обязательны.
– Боже! – только и выдохнул Стив, сдержавшись, потому что приходилось и потому что художественный контроль был в руках Питера. – Я не представляю, как наш фильм сможет выйти в категорию «для любого возраста».
– У меня нет трудностей с тем, чтобы показать любовь для любого возраста, – спокойно сказал Питер.
– О’кей. – Стив тяжело вздохнул для порядка. – А вторая проблема, Уинтер?
– Я бы хотела процент с прибыли.
Стив, не веря своим ушам, уставился на Уинтер, а потом рассмеялся.
– А я еще засомневался, что вы дочь Жаклин.
У Жаклин Уинтер никогда не было проблем с любовными сценами, которые могли бы вызывать непристойные мысли, но она всегда требовала процент с прибыли. Разумеется, Жаклин могла выставлять такое требование. Но неизвестная актриса!
– Вы знали мою мать?
– Конечно. – Стив увидел внезапную печаль в глазах Уинтер и искренне добавил: – Мне очень жаль, что она умерла.
– А моего отца вы знали?
– Да. Но не очень хорошо. Я почти каждый год встречался с ним в Каннах.
Вопрос о Лоренсе Карлайле – если такой вопрос существовал – волновал Стива с того момента, как он узнал, что Уинтер получит роль в «Любви». Стив не знал никаких подробностей о стремительном разводе Жаклин Уинтер и Лоренса Карлайла, да и никто не знал, но даже несколько лет спустя, когда у Стива и Жаклин был роман, она все еще говорила о Лоренсе с большой горечью. Если Уинтер разделяла такое отношение матери, то журналисты из кожи вон вылезут, чтобы разыскать скелеты в шкафу и выяснить причину отчуждения между знаменитым режиссером и его дочерью, которой уготовано стать известной актрисой.
– А вы его знали? – спросил у Уинтер Стив.
– Нет, он оставил нас, когда мне был год. Я его не помню.
– И вы его так и не видели?
– Нет.
– А хотите?
– Нет.
Плохо, очень, очень плохо. Журналисты откроют охоту. Если «Любовь» и Уинтер Карлайл станут сенсацией, чего Стив, собственно, и ждал, вопрос о Лоренсе и Уинтер Карлайл придется решать задолго до того, как станут известны номинанты на призы Академии.
– Мы дадим вам процент с прибыли, – наконец вздохнул Стив. Почему бы и нет? – Сколько вы думаете запросить?
Эллисон смотрела на фотографии, разложенные на столе в ее недавно сооруженной кабинке в «Элегансе», и думала, улыбаясь: «Эмили Руссо, как ты талантлива!»
Эмили удалось создать еще более удивительную фотографию – портрет, сделанный вечером того дня, когда Эллисон обрезала волосы, был чудесен, он излучал сияние счастья. А неделю спустя, по просьбе Эллисон, Эмили привезла ей на выбор изумительные фотографии цветов, солнечных закатов, луны и моря.
В конце концов Эллисон отобрала шесть из потрясающих снимков Эмили, подписанных ею, и вставила их в рамки, чтобы развесить на стенах в Белмиде. Не важно, как все получится, но Питер Дэлтон сможет любоваться шестью красивыми, умиротворяющими фотографиями.
Эллисон немного помедлила, положив руку на телефонную трубку, прежде чем набрать номер. За последние три недели она весьма преуспела – набила руку – в пользовании телефоном. Эллисон позвонила Робу Адамсону, чтобы поблагодарить за рекомендацию Роджеру, и разговор получился непринужденным и приятным, потом она весело, со смехом сказала Роджеру, который позвонил по междугородней связи, чтобы высказать свои мысли по поводу «Шато Бель-Эйр», что из-за Белмида пока не может думать о его гостинице, и еще твердо и решительно разместила срочные заказы у Лалика, Чарльза Бэрона, Макгира и Штиффеля, настаивая на гарантиях более срочной доставки, чем это было у них принято.
Эллисон превращалась в эксперта по пользованию телефоном.
«Так что набирай», – сказала она себе.
– «Брентвуд продакшнз», – после третьего звонка ответил на том конце голос.
– Эллисон Фитцджеральд вызывает Стива Гэннона.
– Минуту, пожалуйста.
Стив ответил немедленно, игривым тоном:
– Эллисон? Вы хотите больше денег всего после трех недель работы?
– Здравствуйте, Стив. Нет, у меня один глупый вопрос.
– Давайте.
– Вы знаете, что за собака у Питера? Какого размера?
– Вы и для собаки строите соответствующий Белмид?
– Не совсем.
Только подушки, уютные уголки, где можно поспать, свернувшись калачиком, которые обычно делают в тон покрывалу в спальне хозяина, вишневым занавескам на кухне и дорогому дивану, стоящему в гостиной рядом с отделанным мрамором камином.
– Это коккер-спаниель. Я знаю, потому что моя дочь хочет такого же.
– Спасибо. – Не доберман, Клер, с улыбкой подумала Эллисон. А милый, преданный коккер-спаниель.
– Что-нибудь еще, Эллисон? Еще денег?
– Нет, спасибо, Стив. Пока нет.
Глава 14
Дональд Александр Фуллертон умер от лейкемии седьмого сентября. Марк наблюдал, как он умирает. Смерть Дональда стала концом мужественной битвы, которую вели с помощью всего, что могла предложить медицинская наука, и доблестного духа умирающего молодого человека.
Дональду было двадцать девять, столько же, сколько и Марку. Жене Дональда, Мэри Энн, было двадцать семь, и она ждала ребенка. Марк семь дней находился в стационаре гематолого-онкологического отделения больницы Калифорнийского университета. И очень близко познакомился с Дональдом и Мэри Энн.
И вот теперь все было кончено. Жизнь, оборвавшаяся в двадцать девять лет. Почему?
Марк позаботился о документах – бюрократические формальности, связанные со смертью, обошел других своих пациентов, сдал дежурство и вышел из больницы под ослепительно сиявшее осеннее солнце. Был конец дня, почти вечер, но солнце все еще светило слишком ярко, слишком пригревало, было слишком радостным для такого полного печали дня.
Марк пешком дошел до своей квартиры на Мэннинг-авеню и быстро переоделся в спортивный костюм.
Надо было пойти на пляж и бегать там до тех пор, пока физическая боль не вытеснит душевную, пока не высохнут соленые слезы, пока не иссякнет мощный порыв закричать от бессильной ярости.
Тогда Марк сможет пойти к Уинтер.
Это был одинокий путь медицины, который невозможно объяснить, невозможно разделить.
С июля Марк и Уинтер фактически жили вместе в ее квартире, но он оставил за собой это жилье, чтобы при необходимости было где отоспаться и уединиться.
Перед уходом из больницы Марк, бывало, звонил Уинтер.
– Я иду к себе, постою подольше под горячим душем и рухну в кровать, – говорил он.
– Хорошо.
– Позвоню завтра.
– Хорошо.
Уинтер никогда не настаивала, не капризничала, не дулась. Марк мог на этом попрощаться, но ему не хотелось, потому что он думал о ней, скучая по обещанию нежности в ее голосе и ощущению тепла, которые приходили к нему, когда он вспоминал о ней.
– Как прошел день, Уинтер? – говорил он, оттягивая момент прощания.
И они разговаривали. Через полчаса, все еще находясь в больнице, Марк нерешительно шептал, что ему пора идти. И Уинтер мягко предлагала: «Ты можешь принять душ у меня, Марк, а потом лечь спать».
При необходимости отоспаться Марк никогда не пользовался своей квартирой. Он всегда спал у Уинтер.
За последние два с половиной месяца не случилось ни одной трагедии, похожей на случай Дональда и Мэри Энн. До сегодняшнего дня Марк не испытывал потребности в уединении, пока не улягутся эмоции.
И теперь… Было бы нечестно нести в ее дом печаль или напряженное молчание. Нечестно?
Марк ехал к Уинтер по бульвару Вествуд. Ему следовало бы свернуть направо, на бульвар Уилшир, к океану. Но Марк продолжал ехать по Вествуду и через несколько кварталов повернул налево, на Холман-авеню.
Марк своим ключом открыл наружную дверь с кодовым замком, но, поднявшись на третий этаж, постучал в дверь квартиры Уинтер. У него, естественно, был ключ, но она его не ждала.
– Привет. Не надо было стучать. – Уинтер улыбнулась и пытливо взглянула в тревожные голубые глаза.
– Пойдем побегаем со мной, Уинтер.
– Побегать? Я?
Уинтер никогда не занималась спортом, но ее тело было стройным и гибким, обладающим, казалось, беспредельной энергией. Она поднималась по лестницам не задыхаясь, а ее движения были грациозными, как у газели, и бодрыми. Представляя мышцы Уинтер под ее великолепной кожей, Марк сравнивал их с тугими мышцами пантеры, от природы сильными и здоровыми.
«Однажды я паду жертвой изъянов конструкции, как все остальные женщины на земле», – говорила на это Уинтер. «Изъянов конструкции?» – «Груди, которые не смогут бесконечно сопротивляться законам земного притяжения. Целлюлит – последний символ заложенного старения! – появляется из ниоткуда».
– Чему ты улыбаешься? – Уинтер обрадовалась, что голубые глаза чуть-чуть улыбнулись, но они все еще были такими тревожными.
– Тебе.
– Мне не кажется, что бег трусцой чему-то помогает, а я основываю свои выводы, глядя на тех, кто трусит по беговой дорожке на Сан-Висенте. Тем не менее я побегаю, чтобы побыть с тобой.
Марк сидел на кровати, дожидаясь исчезнувшую в стенном шкафу Уинтер. Когда она появилась, на ней были облегающий золотистый топ, нейлоновые шорты переливчато-синего цвета – и то и другое с эмблемой университета – и теннисные туфли.
Уинтер повернулась на манер манекенщицы и спросила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50