Это было отвратительно. После отступления Наполеона из Москвы, когда мы все вместе жили в этом доме, я заставил ее поклясться, что она оставит его в покое.
Найджел перестал ощущать мягкие, бережные прикосновения ее рук к своему телу.
– А ее условие?
– Катрин согласилась не посягать на него, если я останусь верен ей. Он нужен был этой женщине лишь для развлечения – уничтожить и отбросить прочь. Мне тогда казалось, что ничего не стоит спасти его. Как выяснилось, мне нужно было оставить Лэнсу возможность самому защищать свою честь.
– Тем не менее он любит тебя. Разве в этом не заключается для него надежда?
– Теперь, когда я доказал, что его идол стоит на глиняных ногах? Боже милосердный, я стремился к этому в течение многих лет, но не похоже, что он торопится простить меня. Кроме того, Катрин околдовала его, как Цирцея. Она как-то рассказывала мне, что по меньшей мере трое мужчин лишили себя жизни из-за нее. Для нее очередное развлечение – уничтожить и его.
Найджел любовался чистой линией ее подбородка. Она спокойно окунула губку в таз, но не смогла справиться со своим голосом.
– Тем не менее вы с ней столько времени были любовниками!
Он почувствовал, как откуда-то изнутри поднимается волна первобытной ярости. Неужели ее ненависть к нему так глубока? Он скажет ей правду, как бы ни был велик риск.
– Поначалу из-за Лэнса. Позже это превратилось в нечто иное. Что касается Катрин, то во мне она видела единственный в своем роде вызов, еще одного ученика дьявола, воплощение чувственности. В конце наши отношения превратились в состязание – сражались две силы воли. Я был захвачен этой битвой не меньше, чем она. Были времена, когда она требовала кое-каких уступок, но из-за Лэнса… – Найджел закрыл глаза, пряча свою боль за привычной маской иронии, хотя ярость бушевала в нем, как тигр в темноте. – Катрин была моей любовницей, потому что я хотел этого. Только, ради Бога, не нужно думать, что это была с моей стороны благородная жертва.
Фрэнсис нетвердой походкой, как слепая, подошла к умывальнику и почти уронила туда миску. Железо звякнуло о камень. «Влюблен? Я был без ума от нее. Впервые в жизни я был готов послать к черту долг». А она рассчитывала предложить ему свою искусственную чувственность – этому человеку, который добрался до самых глубин плотского наслаждения с такой же испорченной женщиной, как он сам! Он был так уверен в своей силе! Неужели Катрин в конце концов уничтожила и его?
– Но Лэнс должен понимать, как важно передать сведения Веллингтону?
Она услышала, как Найджел сел и тихо застонал от боли.
– Сомневаюсь. Очевидно, Катрин убедила его, что я намерен предать интересы Англии. Он с подозрением относился к моим контактам с Фуше – эти интриги были слишком тонкими для его бесхитростного ума. К тому времени как он все поймет, будет уже поздно.
Рядом с насосом стояла табуретка. Фрэнсис опустилась на нее и прижалась головой к холодному камню умывальника. Мужество покинуло ее.
– А Уиндхем? Какова была его роль?
– Уиндхем прекрасно знал, какая она, за исключением главного: что она все время шпионила в пользу Франции. Вероятно, Катрин устроила пожар и убила его. Уиндхем никогда не был предателем. Он был моим другом.
Неужели даже теперь он не потерял веры в дружбу?
Блики света плясали на каменных стенах, отражаясь от медных кастрюль и рядов глиняной посуды. Фрэнсис никогда раньше не бывала в таких похожих на пещеру кухнях. Она считала совершенно естественным, что пища как по волшебству появляется в комнатах наверху.
– Тогда кто убил Доннингтона?
– Думаю, агент Катрин. Я не знаю, кто он.
– А Фуше – ему можно верить?
– Я доверяю его сведениям о Шарлеруа. Хотя тайная полиция знала, что Катрин жива, но Фуше намеренно не сообщил об этом мне, – сказал Найджел и приглушенно вскрикнул: – Проклятие!
Фрэнсис подняла на него глаза. Найджел спустил ноги со стола и сидел, откинувшись назад и держась рукой за бок. Рубашка, измазанная кровью и грязью, свободно свисала с его плеч.
– Ребра не сломаны? – спросила она.
Он покачал головой и усмехнулся:
– Кое-что поинтереснее. Нельзя сказать, что я этого не заслужил, но некоторое время я буду ни на что не годен.
Фрэнсис отвела взгляд. Она видела, что они с ним сделали – жестокий удар в самое незащищенное место.
– Когда-то я считала людей простыми: одни – герои, другие – злодеи. Так голландские дети верят, что святой Николай объявляет их хорошими или плохими и раздает подарки по заслугам.
Он рассмеялся, непроизвольно охнув от боли.
– Четкая граница, не правда ли? И жестокая вера, делающая богатых детей хорошими, а бедных дурными. Но в этой проклятой войне все не так просто. Наполеон во многом прав. И побуждения Англии не всегда чисты. Но мы хотим мира для Европы, и на этот раз мы должны обязательно победить.
Она ощутила мучительное и болезненное желание вернуть невинный мир детства, каким бы несправедливым он ни казался.
– И что же у нас осталось?
– Наши души, наверное, и еще побуждения. Но каковы бы ни были мотивы наших поступков, никогда нельзя предсказать конечного результата. Только простой солдат точно знает свой долг. Человек, обладающий реальной властью, вынужден постоянно идти на компромиссы и руководствоваться соображениями целесообразности. Иногда необходимо иметь дело с такими людьми, как Фуше, хотя это и оставляет в душе неизгладимый след. За все нужно платить. Что мы можем сделать, если даже верный путь иногда бывает жестоким? Что, если наши идеалы толкают нас к войне – самому тяжкому преступлению против человечества? Известно, что после сражения Веллингтон теряет над собой контроль и плачет, но он лучший из полководцев.
Фрэнсис заглянула в темную глубину его глаз. Он был прекрасен и недостижим, как ночное небо. Найджел не выглядел побежденным. С удивлением она обнаружила, что, возможно, впервые он говорит с ней откровенно.
– Может ли Веллингтон разбить Наполеона, если не будет знать о Шарлеруа?
Найджел усмехнулся, и лицо его просветлело.
– Надеюсь, Железный Герцог будет знать. Я отослал ему сообщение несколько часов назад.
– Что? – изумленно выпрямилась Фрэнсис. – Я не понимаю.
– У меня хорошо налаженная сеть курьеров. Именно так я и переправлял все это время информацию в Бельгию. Моим связным был месье Мартин. Я избавился от слуг не только для того, чтобы спрятать ружья, но и для того, чтобы получить предлог пригласить месье Мартина. Донесение Веллингтону представляет огромную важность. Я был должен ехать сам, но сомневался в желании Фуше выпустить меня из Парижа. Теперь я знаю, что он скрывал от меня – Катрин.
Фрэнсис не смогла удержаться от вопроса:
– Если ты никогда не любил Катрин, зачем же поехал в Париж?
Найджел принялся внимательно исследовать комнату, осматривая железную решетку и проверяя крепость дверей. Он прихрамывал, как раненый зверь.
– Из-за того, что произошло в Фарнхерсте. Потому что кто-то из тех, кому мы доверяли, работал против Британии. Потому что я верил в то, что было написано в бумагах бедняги Доннингтона относительно смерти Катрин. – Он остановился, рассеянно повертел в руках чашку и поставил ее на место. – Не хотел бы я, чтобы кто-то испытал то, что было там написано.
Фрэнсис помнила, как он застыл от душевной боли. «Я собираюсь на верховую прогулку – всего лишь».
– Да, я понимаю.
Найджел взял свечу и зажег ее от пламени очага, а затем торопливо прошел к двери в противоположном конце кухни. Несколько раз дернув за ручку, он распахнул дверь. Фрэнсис удивленно встала, а он продолжал рассказывать бесстрастным голосом, не поворачиваясь к ней:
– Какие бы чувства я ни испытывал к Катрин, я должен был попытаться вырвать ее из рук тайной полиции. Мне было трудно простить Лэнса за то, что он вмешался и увез меня из Парижа. Естественно, я и подумать не мог, что его действия были ей только на руку.
Фрэнсис попыталась представить себе этот коварный мир и порожденные им взаимоотношения. Ей всегда казалось, что совместная секретная работа должна сближать людей. Но все выглядело не так. Атмосфера скрытности и недоверия отравила их всех. Неужели то же самое происходит и теперь?
Его голос звучал глухо, но в нем вдруг проскользнули веселые нотки.
– Ты не знала, что здесь кладовая для продуктов и белья? Дверь не была заперта, просто ее немного заклинило.
– Там есть выход?
Она быстро подошла к двери и едва не столкнулась с ним.
– Нет, – сказал он. – Кое-что получше. Там огромное количество пуховых подушек и перин. И вполне достаточно белья, чтобы мы могли соорудить себе постель.
Глава 17
Фрэнсис попятилась, но он схватил ее за руку.
– Некоторое время миру придется обойтись без нас, Фрэнсис, так что остается только одно, чего мы еще не касались: ты и я.
– Тут не о чем говорить, – ответила она, отстраняясь.
Найджел отпустил ее и прислонился плечом к косяку.
– А я думаю, что нам нужно многое сказать друг другу. Но я также чувствую, что очень голоден, а в кладовой должны быть продукты. Как думаешь, мы можем приготовить себе еду?
Он повернулся и исчез за дверью. Фрэнсис последовала за ним. Там оказался узенький коридор. С левой стороны за открытой дверью находилось помещение с рядами мраморных полок. Чувствовался сильный запах лука. Найджел протянул ей свечку.
– Ты будешь удивлена моими скрытыми талантами. Я могу изжарить кролика на костре.
Фрэнсис поднесла свечу поближе, чтобы ему было виднее, а Найджел принялся перебирать продукты.
– В последний раз я видела, как ты ел кролика в Фарнхерсте в тот день, когда тебя отравили. А здесь есть кролик?
– Нет, только овсяная мука. Как у той бедной женщины, о которой говорится в Библии. «У меня нет хлеба, но в бочонке осталось немного муки». О, у нас также есть картошка, лук и огромное количество чеснока.
– Allium sativum , – сказала Фрэнсис.
Найджел выпрямился, держа в руках овощи.
– Я считал твои знания о растениях совершенно бесполезными. Ты умеешь готовить блюда из лука?
– Не думаю.
– А разве кулинария не входит в перечень из шестидесяти четырех искусств?
Она колебалась.
– Да, но…
Он удивленно вскинул бровь. Колеблющееся пламя свечи отбрасывало неровный свет на его лицо. В его выражении затаилась какая-то угроза.
– Ты усвоила массу теоретических знаний, но не умеешь приготовить лук? Принеси немного муки. У нас будет пища королей – картофельный суп и пресный хлеб.
Фрэнсис взяла чашку с мукой и принесла ее на кухню. Найджел, закатав разорванные рукава, мыл руки в умывальнике.
Она чувствовала себя виноватой. Любая женщина знает основы кулинарии – кроме нее!
– Я попала в Индию слишком рано, еще не успев научиться ничему полезному. В доме все делали слуги.
Найджел положил луковицы на разделочную доску и принялся крошить их ножом.
– Зато ты специалист по пряностям и можешь, вне всякого сомнения, определить, из чего приготовлен любой соус. Посмотри, нет ли здесь масла.
Он объяснял ей, что нужно делать: перемешать в кастрюле нарезанный лук и чеснок с маслом, добавить картошки, воды и соли. Найджел посыпал все это сушеным кервелем и эстрагоном, связки которого были развешаны по стенам. Затем он взял муку и замесил тесто, добавив туда немного масла и воды, вылепил плоские лепешки и поджарил их до коричневой корочки на решетке очага.
– Пахнет замечательно, – удивилась Фрэнсис.
– «И нарек хлебу тому имя: манна; она была, как кориандрово семя, белая, вкусом же – как лепешка с медом». Как и всякая пища для умирающего от голода в пустыне. Это блюдо научил меня готовить один шотландец по фамилии Грант. – Он чистой тряпкой собрал лепешки, сложил их в корзинку и протянул ей.
Фрэнсис откусила кусочек. Лепешка была горячей и вкусной.
– Спасибо. Очень вкусно.
В его глазах мелькнуло хищное выражение. Подобно сиянию освещенного луной пруда, где серебро смешивается с чернотой, в его взгляде юмор переплетался с угрозой – забава не ребенка, но Бога.
– А что ты дашь мне взамен?
Лепешка разломилась под ее пальцами.
– Что ты имеешь в виду?
Он казался непобедимым. Он больше не болен, он здоров и смертельно опасен.
– Скажи мне, Фрэнсис, сколько существует видов поцелуев?
Суп кипел, заставляя крышку кастрюли со звоном подпрыгивать. Лепешка выпала из ее руки. Ее ноги, казалось, приросли к полу.
Он шагнул к ней.
– В Фарнхерсте мы согласились, что англичане не умеют целоваться. Прекрасно. Я научу тебя готовить. Ты научишь меня целоваться.
– Теперь?
– Да, Фрэнсис.
– Потому что я шлюха?
– Ты ничего другого не предлагаешь! – Он прижал ее к себе. – Рассказывай!
– Сначала идут три разновидности поцелуев: нимитака, спиритака, хаттитака.
Его губы находились в нескольких дюймах от ее губ.
– Объясни.
– Нимитака всего лишь видимость поцелуя. Девушка… – Она с усилием сглотнула.
– Продолжай!
– Девушка касается губ своего возлюбленного, но сама ничего не делает.
Его дыхание обожгло ее щеку, и он легко коснулся губами уголка ее рта.
– А следующий?
– Спиритака – это трепетный поцелуй. – Его тело прижалось к ней, гибкое и желанное. – Она ласкает его прижатые губы, но двигает при этом только нижней губой.
Он снова поцеловал ее.
– А дальше?
– Хаттитака. Она закрывает глаза и прижимает ладони к его глазам, а затем касается языком его нижней губы.
– Вот так? – спросил он, поднимая ее руки.
Поцелуй был сладким, как медовые лепешки в пустыне. Она закрыла ему глаза, а он ласково теребил ее губы, пока она, застонав, не приоткрыла их ему навстречу. Хаттитака – язык любовника на нижней губе. Он целовал ее все жарче и жарче, заставляя отвечать ему, и колени у нее подогнулись. Она прильнула к нему, не в силах оторваться от его губ. Слезы жгли ей глаза, во рту пересохло, кровь вскипела.
– А какой поцелуй следующий? – безжалостно спросил он, касаясь губами ее губ.
– Не надо, – взмолилась она, прекрасно понимая, что не имеет на это права.
Он взял ее за руки и заставил отступить на шаг.
– А почему? Потому что все твои шестьдесят четыре искусства, Фрэнсис, – всего лишь теория вроде познаний в кулинарии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49