– Конечно, имеет! Вы позволили музыке умереть в этой комнате. Неужели вас так сильно пугают чувства?
– Почему, черт возьми, вы думаете, что вам известно, что пугает меня?
– Вы утверждали, что я прячусь за шелковыми одеждами. Что англичане могут знать о чувственности? Посмотрите на свою одежду! Вы заперты внутри плотных слоев ткани и скованы ею, как цепями. Вы лишены свободы движений. Ваша кожа не дышит. В Индии тело считается священным храмом. Ему позволено быть естественным. Даже мужчины носят просторные одежды, чтобы дать своим мышцам свободу.
– Вы хотите сказать, – перебил Найджел, открывая глаза, – что они не крахмалят одежду?
– Они не идут наперекор природе и ее дарам. – Разъяренная тем, что он укрывается броней сарказма, Фрэнсис подошла и ударила его по щеке концом своего пояса. – Вот какие ощущения дает шелк, который прядут живые существа.
Она сбросила свой пешваз и провела им по ладоням Найджела.
– А вот прикосновение тончайшей ткани, сотканной из хлопка. Англия много веков назад познакомилась с этими тканями, но во что они превращаются в руках ваших портных? Швы, строчки, такие узкие фасоны, что человек кажется затянутым в корсет.
Его пальцы сомкнулись на пешвазе, удерживая его.
– Мода предполагает определенный силуэт…
– И ткань связывает вас, подобно путам, и не дает расслабиться. Какой смысл в этом тугом воротнике? В узкой талии?
Она выпустила из рук тонкую ткань, в уголке его рта залегла складка.
– В моем случае это, к счастью, означает, что мне не требуется корсет – несомненно, благодаря утомительным упражнениям по утрам. – Голос Найджела звучал сухо, но Фрэнсис чувствовала, что внутри у него клокочут чувства, похожие на гнев. Он пропустил мягкую хлопковую ткань между пальцев и быстро скрутил из нее подобие жгута. – Сапоги и брюки позволяют мне удобно сидеть на лошади. Это правда, что одежда обтягивает меня, как перчатка. Она такой и должна быть.
Пешваз выскользнул из его пальцев и петлей взметнулся над головой девушки. Найджел опустил импровизированную веревку на ее талию и потянул к себе, заставив сопротивлявшуюся Фрэнсис выгнуть спину.
– Мы, англичане, намеренно сковываем тело одеждой. Вызов природе – это составная часть цивилизации. Мода требует подчинения и тем самым сдерживает основные инстинкты.
Чем сильнее стягивала ее ткань пешваза, тем в большее смятение приходила она. Достаточно было поднять руку, чтобы коснуться Найджела. Жесткость его воротника, завитки волос, спадавшие на накрахмаленную рубашку, – все это завораживало Фрэнсис. Ее ноздри трепетали от исходящего от него чистого мужского запаха. Локон волос спадал ему на лоб, как бы входя в противоречие с тем, что он говорил. Он не выглядел цивилизованным. Его лицо сияло дикой и смертельно опасной демонической красотой.
– Это чепуха. Цивилизованность может не только сосуществовать с чувственностью, но и подчеркивать ее.
Найджел медленно усиливал давление. Фрэнсис тщетно пыталась успокоиться, призвав на помощь равномерное дыхание. Непреодолимая сила тянула ее к нему, пока она наконец не оказалась между его коленями. Во рту у нее пересохло.
– Но без напряжения, – с нажимом произнес Найджел, – не будет и расслабления.
Он резко отпустил ткань.
Девушка упала бы, не поймай он ее за руки. Затем он посадил ее рядом с собой на кушетку. Все в ней трепетало от волнения.
– Именно поэтому вы позволяете заточить свое тело во все это? – Она поочередно коснулась лацкана его куртки, жилета, рубашки и накрахмаленного воротника.
– Разве чувственность ассоциируется только с мягкостью, Фрэнсис? – Он взял руку девушки и провел ее пальцами по куртке: по высокому жесткому воротнику, обтянутым тканью пуговицам, небольшим складкам на плечах. Прикосновение к грубой ткани вызвало воспоминания о том, что скрывается под ней. – Моя куртка совсем не мягкая. Но ведь я мужчина. – Он передвинул ее руку на свой шелковый жилет, зажигая огонь в ее крови. – Хотя этот шелк не менее нежен, чем ваш, не правда ли?
Она застыла, очарованная и возбужденная, а он провел ее пальцами по своему лицу. Кожа на его щеках была тугой и гладкой. Фрэнсис ощутила покалывание подстриженных бачков, легкую шероховатость подбородка. Совершенные, абсолютно мужские формы. Он повернул голову и поцеловал подушечку ее указательного пальца. У него были мягкие, приятные на ощупь губы. Фрэнсис непроизвольно издала стон – остановившийся в горле вздох. Девушка опустила голову и закрыла глаза.
Он положил ее руку себе на горло.
Все ее ощущения сосредоточились на этом нежном закруглении под подбородком. Сильные мускулы были обтянуты шелковистой кожей. Твердые края галстука и воротника рубашки неожиданно грубо царапнули ее пальцы. Накрыв руку Фрэнсис своей, Найджел помог ей распустить узел галстука. Затем отпустил ее ладонь, которая вдруг соскользнула с жесткой накрахмаленной ткани и легла на скрывавшуюся под рубашкой гладкую кожу. Контраст был просто поразительным. Фрэнсис вся дрожала и понимала, что больше не может отрицать правду: в сочетании с жесткой тканью его кожа казалась еще более нежной.
– Думаете, англичане постоянно скованны? Возможно, вы правы. Но когда красное сочетается с зеленым или пурпурное с желтым, цвета дополняют друг друга и делаются еще ярче. Поэтому я ношу грубую куртку поверх шелкового жилета. Для своих рубашек я выбираю самую тонкую ткань, какую только могу найти, чтобы затем накрахмалить ее в том месте, где она касается моей шеи. Полагаете, это делается специально? Или это лишь каприз моды? Только не говорите, что одежда англичан лишена чувственности.
Она ощущала ладонью биение его сердца и такое желанное тепло. Ей хотелось просунуть руку под его рубашку. Ее пальцы как будто бы обладали памятью, и ее тело реагировало точно так же, как в библиотеке Фарнхерста, когда она оставила метку на его груди. Дыхание ее стало прерывистым и напряженным, и она никак не могла справиться с ним.
Фрэнсис отдернула руку от его обнаженной кожи.
– Ваша одежда не что иное, как разновидность брони.
Найджел улыбнулся. Его губы изогнулись в ленивой гримасе, но Фрэнсис чувствовала скрытую за ней напряженность.
– А почему бы и нет? Разве мы не должны защищать от мира нашу бренную плоть? – Он отбросил галстук и распахнул рубашку. Его кожа влажно поблескивала. Темные глаза Найджела по-прежнему не отрывались от ее лица, веки чуть опустились, пряча его взгляд под густыми ресницами. Затем он откинул голову. – Когда животное сдается врагу, то подставляет ему мягкое и незащищенное горло. Поэтому я защищаю свое крахмалом.
Охваченная смущением, Фрэнсис встала.
– Но вы подставляете его мне? – Ее голос дрожал. – Вы не считаете меня своим врагом, Найджел?
– Это не важно. – Он поставил ногу в сапоге на валик кушетки, а другую положил на обтянутое тканью сиденье. – Я достаточно хорошо защищен. – Он отстегнул шпоры и, подержав их в руке, отбросил. – У меня даже есть металл на пятках. – Шпоры с грохотом упали на пол. – А от пальцев ноги до колена я заключен в панцирь, как краб. Мне всегда нравилось прикосновение хорошо выделанной кожи.
Он поймал запястье Фрэнсис и опять притянул девушку к себе. Гладкая и мягкая поверхность его сапога касалась ее бедра. Кожа чувственно скользила по тонкой ткани ее шаровар. Контраст был ошеломляющим.
– Это все ловушка. Ваша капитуляция – обман. Вы похожи на тигра, который, оскалясь, подставляет живот своей жертве. Фасоны и моды цепями сковывают вас. Эти великолепные строчки и петли для пуговиц сделаны не для того, чтобы ими пользовались. Ваша одежда отвергает требования тела и лишь демонстрирует богатство и власть.
– Натяжение струн рождает музыку, Фрэнсис. То же самое моя одежда. Я плачу своему портному огромные деньги, чтобы она облегала меня, как перчатка. В результате она ничего не скрывает. Под широкими восточными одеждами мужчина может прятать правду о себе, которую я вынужден открывать всему миру. Одежда англичанина не годится для брони. – На его сильной шее заметно пульсировала жилка. – А насколько я помню, именно вы связали меня во время нашей первой встречи в Фарнхерсте.
– Сожалею об этом, – сказала Фрэнсис.
Напряженность бочонком пороха лежала между ними, готовая взорваться в любую секунду. Фрэнсис была потрясена силой этого чувства. Ее сердце бешено колотилось, как в первую ночь летнего зноя. Ноги, казалось, отказывались держать ее.
Пальцы Найджела, пробежавшись по руке, легли на ее плечо. Все ее чувства устремились вслед за этим прикосновением, как за огоньком фитиля. Она таяла. Эти прикосновения воспламенили ее. Его губы приоткрылись, и Фрэнсис увидела, что его взгляд сосредоточился на ее губах. Тем не менее он отстранился, тяжело дыша, взял ее ладони в свои, а затем встал, позволив ей опуститься на кушетку на его место.
Фрэнсис молча смотрела, как он пересек комнату и подошел к арфе. «Мода предполагает определенный силуэт?» Одежда только подчеркивала его необыкновенную физическую красоту: широкие плечи, мощные ноги – все это было исключительно притягательным и мужественным. Она ясно сознавала, что ее тянет к нему.
– Сожалею, – повторила она, понимая, что значат для нее самой эти слова.
Комната наполнилась вибрирующими звуками аккорда. Украшенная резьбой рама арфы дрожала, гася колебания струн. В наступившей тишине раздался голос Найджела:
– Господь свидетель, я тоже. Вы правы. Я связан. Но меня сковывает совсем не одежда. – Он повернулся к девушке, едва сдерживая себя. – Это только моя вина, а не ваша, что в наших отношениях не может быть ничего, кроме горя. Тем не менее вам нет нужды волноваться за свое будущее, Фрэнсис.
– Неужели? Кому из английских герцогов я нужна?
Он опустил взгляд на струны арфы, как будто раздумывал над ее словами. Потом поднял голову, и в его голосе зазвучало неподдельное веселье:
– Полагаю, любому из дюжины.
Фрэнсис больше не могла угадывать его мысли, но твердо знала, чего хочет сама. Она хочет его. Хочет, чтобы этот мужчина, Найджел Арундэм, сделал ее своей любовницей. То, что он к ней безразличен, было ужасным оскорблением. Она отчаянно пыталась ответить ему в тон.
– Но я понятия не имею, чего от меня ждут. Как живут лондонские куртизанки?
Он медленно отошел от арфы.
– Они разбираются в драгоценностях, всегда в курсе последних сплетен, мастерицы льстить, знают толк во французских винах и умеют раздвигать ноги.
Фрэнсис тоже знала, как держать себя в руках. Она все еще чувствовала себя ошеломленной и растерянной, а кончики ее пальцев еще хранили память о прикосновении к его коже, однако ей удалось спрятать свою беззащитность за внешней невозмутимостью.
– Я умею все это…
– Правда?
– …за исключением, возможно, вина. Во дворце махараджи мы не пили французских вин.
На губах его еще играла улыбка, но темные глаза стали бездонными.
– Я могу научить вас разбираться в винах. Остальное, разумеется, вы уже знаете.
Она не дрогнув встретила его взгляд.
– Благодарю вас, Найджел. Поскольку у меня нет другого будущего, кроме обещанного мне герцога, с вашей стороны будет очень мило рассказать мне о винах.
Фрэнсис подхватила лежавший на диване пешваз и вышла из комнаты.
«Ловите нам лисиц, лисят, которые портят виноградники». Боже милосердный! Как он хотел заключить ее в объятия прямо здесь, на диване, и целовать до тех пор, пока она не раскроется ему навстречу. Каждая клеточка его тела жаждала слиться с ней. Желание бурлило в его крови, ломая защитные барьеры. Он победил страсть, доказал, что может противостоять ей, и остался один со своей бесполезной победой. Она бы не отвергла его. Это для нее ничего не значит. Почему же ему кажется, что это было бы так важно для него?
Найджел коснулся рукой клавесина. На его полированной крышке лежала балалайка. На ней играл в Китай-городе человек, состоявший на службе у французов. Найджел знал, что вскоре должен будет лишить его жизни. Парень пел русские народные песни и предлагал Найджелу помочь выучить слова. Уроки сопровождались взрывами смеха: все песни были непристойного содержания.
Найджел повесил балалайку на стену, услышав, как ее струны застонали. Фрэнсис превратила инструмент в нечто иное. Эта необыкновенная музыка не подчинялась математическим законам Запада, она противоречила всему, что он знал о гармонии, обращаясь прямо к его душе.
Фрэнсис! Найджел провел пальцами по шее.
Стоит ему закрыть глаза, как он видит ее танец, каждое движение которого исполнено страсти и грации. В его крови бурлило воспоминание о ее нежных и мягких губах, жаждавших отдать ему свое тепло. Опытные губы. Губы, понимающие все оттенки чувств. Тем не менее ее чувственность странным образом смешивалась с необыкновенной чистотой. Она казалась странно невинной, лишенной даже намека на сладострастие. Каким образом ее этому научили в индийском гареме? Что она знает, кроме музыки, живописи, танцев и умения доводить мужчин до безумия? Что за женщина обучала ее?
Женщина.
В гареме были только женщины. Найджел задумался над этим. Боже мой, это же очевидно! Если с ней не спал сам махараджа, Фрэнсис могла все еще оставаться девственницей. У него не было никакого желания проверять это, но он ухватится за эту возможность. Это единственное, что даст ему силы сопротивляться ей.
Найджел пересек комнату и открыл футляр скрипки. Инструмент мастера Гранчино с четырьмя новыми струнами мягко отсвечивал в пламени канделябра. Все эти последние годы Найджел бежал от себя, даже не сознавая этого. Он дернул за струну. Зазвучало чистейшее и безукоризненное «ми». Найджел взял инструмент и прижал его подбородком. Пальцы сами легли на изогнутый гриф, такой знакомый, как тело любовницы. Он ощутил идущее изнутри желание играть, желание излить свои муки в яростном потоке нот и взялся за смычок.
«Воспойте Господа в новой песне; он творит для нас чудеса».
Приглушенно выругавшись, Найджел положил скрипку обратно в футляр, оставив музыку запертой внутри изящного корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49