Надеюсь, вы не огорчились?
– Я не понял, куда он гнул, – отвечает Петворт, намыливая блюдце.
– Когда двое исстрадались, – говорит Баджи, оттаскивая его от мойки, – есть лишь один выход. Ты не мальчик, Энгус, ты человек искушенный, опытный. Это самый центр дома, думаю, телескопическим прицелам труднее сюда заглянуть. Ты хочешь на кухонном столе или на полу?
– Мне кажется, это не очень удачная мысль, – отвечает Петворт.
– Ты беспокоишься насчет Феликса? – спрашивает Баджи, – Не надо, у нас с ним договоренность. Он простит мне даже убийство.
– Я вообще-то о другом.
– Боишься, что я не предохраняюсь? Поверь, я не просто предохраняюсь, у меня дипломатический иммунитет.
– И не об этом.
– У тебя другие интересы? Меня они нисколько не касаются.
– Но это может быть опасно…
– Разумеется, опасно! Однако Англия ждет, дорогой. Положение гостя обязывает.
– Я вызову такси, – говорит Петворт.
– Ты не вызовешь такси, – отвечает Баджи. – Ты останешься здесь и покажешь себя в деле. Я только включу музыку, ты ведь говорил, что любишь Вагнера? Ты человек с тонким вкусом, уверена, тебе должно нравиться эротическое белье. Сейчас я тебе покажу.
Петворт стоит в кухне; из глубины квартиры доносятся низкие раскаты – Вагнер, этот метафизический дебошир, гремит на проигрывателе, а также, без сомнения, на магнитофонных лентах, кинопленке и на экранах, мерцающих в каком-то технологичном помещении неподалеку, где сидят сотрудники ХОГПо, низводя Петворта, добродетельного субъекта, до мимолетного образа. По счастью, есть время домыть блюдце, прежде чем в коридоре хлопает дверь спальни.

IV

– Вообще-то, – говорит Стедимен, ведя «форд-кортину» обратно через городскую тьму к гостинице «Слака», – о Баджи очень легко составить ложное впечатление. Здешняя жизнь не по ней, вот она и бу-бу-бунтует. Кроме того, она из аристократической семьи, дочь герцога, понимаете, привыкла, чтобы все ее желания исполнялись. Думаю, того же она ждала и от вас.
– Да, – отвечает Петворт, с трудом ворочая разбитой губой, – понимаю, о чем вы.
– Лю-лю-люди часто неверно представляют себе жизнь дипломатов, – продолжает Стедимен. – Она может быть жу-жу-жутко замкнутой. Против этого Баджи и восстает. Ей хочется чего-то сверх. Живи мы в Париже, Афинах или Вашингтоне, я бы не очень возражал. Однако беда в том, что здесь, в Слаке, всё иначе. Надеюсь, я не вывихнул вам запястье.
– Не думаю, – отвечает Петворт. – Просто синяк.
– Жу-жу-жутко извиняюсь, – говорит Стедимен. – Не хотелось бы изувечить почетного гостя. Видимо, я не рассчитал. Понимаете, Баджи немножко проказница. На самом деле ей просто нравится дразнить тайных агентов, которые слушают нас сутками напролет. Ей больно думать, как невыносима скучна их мерзкая маленькая жизнь, вот она и старается добавить им чуточку разнообразия. По крайней мере так я объясняю для себя ее поведение. Поверьте, по отношению к вам тут не было ничего личного.
– Вот как? – произносит Петворт, придерживая запястье. – Что ж, понимаю.
– Очень сожалею насчет костюма, – продолжает Стедимен, ведя машину сквозь стену дождя. – Надеюсь, он у вас не один. Да и наверняка в гостинице кто-то сможет зашить.
– Наверное, – говорит Петворт. – Только объяснить это будет трудно.
– Скажите, что были на футбольном матче, – советует Стедимен. – Сейчас этим можно объяснить что угодно.
Впереди льет дождь; ночь в Слаке выдалась ненастная.
– Вообще-то я не хотел, – бормочет Петворт.
– Разумеется, – отвечает Стедимен, – я понимаю. Знаете, в чем бе-бе-беда Баджи? Она не понимает реалий игры, которую ведет. И отчасти я ее не виню. Загвоздка в том, что здесь это неимоверно опасно.
– Да? – спрашивает Петворт, придерживая ушибленную руку.
– Вы ведь знаете дипломатию? – говорит Стедимен. – Она ведь как жизнь. Каждый что-то на что-то обменивает. Беда в том, что здешние ребята ведут очень га-га-гадкие игры. Дипломат – просто фу-фу-футболист, который пытается защитить свои ворота и, если удастся, забить в чужие. И есть всякие темные личности, которые пытаются игрока подловить.
– Ясно, – произносит Петворт.
– Вот этого-то Баджи и не понимает, – говорит Стедимен. – Такими вещами легко погубить мою ка-ка-карьеру.
– Вы преувеличиваете.
– Ничуть. Понимаете, важно не то, что ты делаешь. Важно, как оно выглядит, когда это запишут или заснимут и поместят в смоленский ко-ко-компьютер, или где там они хранят подобные вещи. Таковы нынешние правила игры. Сличить, подшить в досье, сложить в архив, достать в нужный момент.
– На меня тоже есть досье? – спрашивает Петворт.
– Разумеется, – отвечает Стедимен. – Вы много путешествовали, занимаете солидный пост, не очень осторожны… Полагаю, у них в компьютере на вас чертова уйма материалов. Губа еще кровоточит?
– Вроде перестала, – отвечает Петворт.
– Пожалуйста, не думайте, будто это что-нибудь личное, – говорит Стедимен.
И впрямь, отъезд из дипломатической квартиры, с датскими креслами, курдскими сундуками и афганскими коврами по стенам, где-то на пятом этаже в Слаке, был нелегким.
– Вам нравится красное белье? – спросила Баджи под бульканье кофеварки и раскаты «Тангейзера», стоя посреди кухни в Действительно очень дорогом и очень красном белье. – Я купила его в Гамбурге.
– Баджи, мне кажется, мистеру Петворту пора в гости… пора в гостиницу, – сказал Стедимен, входя в мокром пальто и бросая на пол «дворники», чтобы крепко схватить Петворта за руку. – Он очень устал и хочет спать.
– Нет, Феликс, он не хочет уходить, – возразила Баджи. – Разве ты не видишь, что он одинок и несчастен? И я тоже несчастна и одинока. Я хочу, чтобы он остался со мной.
– Ну же, Баджи, отпусти его, будь умницей, – попросил Стедимен, уверенно заламывая Петворту руку. – Если он не будет ночевать в гостинице, администрация наверняка сообщит в милицию. Мы не хотим, чтобы у него были неприятности.
– Одиночество и потребность в утешении, – упорствовала Баджи, крепко держа Петворта за пояс брюк. – Ты не понимаешь, Феликс, в этом весь смысл жизни.
– Баджи не понимает, в чем смысл жизни, – объяснил Стедимен, с хрустом выкручивая Петворту руку и выволакивая его в гостиную. – Она только думает, будто понимает. Мистер Петворт хочет ехать к себе.
– Он хочет провести ночь со мной, – проговорила Баджи, с рыданиями падая в кресло. – Правда, Энгус?
– Ну, да, – отвечал Петворт, дипломатичный в дипломатическом окружении.
– Он очень вежливый человек и не хочет зад… не хочет задеть твои чувства, – сказал Стедимен, – но сейчас он по-по-поедет.
Итак, Петворт сидит теперь с разбитой губой, пульсирующим запястьем, в порванных брюках со сломанной молнией, в буром «форде-кортина», который быстро несется по Слаке. Дождь и грязь из-под колес сводят видимость к нулю, потому что в спешном бегстве вниз, вниз, вниз по лестничному колодцу к машине Стедимен забыл прихватить «дворники».
– Ладно, хорошо, я прошу прощения, – говорит Петворт.
– Не стоит, старина, – отвечает Стедимен. – Вы подарили ей замечательный вечер, она просто ожила. Вообще-то мне надо было вас предупредить, что с ней такой бывает. Извиняться надо мне. Я обычно не применяю силу к почетным гостям.
– Для вас правда могут быть серьезные последствия? – спрашивает Петворт.
– О Господи, только не это, – говорит Стедимен. – За нами хвост.
– Почему?
– О, нас преследуют повсюду. ХОГПо – самый крупный работодатель в стране. Так они решают проблему безработицы. За каждым кто-нибудь следит. Надеюсь только, что я никого не задавлю. Видите что-нибудь впереди?
– Там кто-то есть! – кричит Петворт. Темная фигура прыгает с дороги на тротуар.
– Страшно подумать, какой мне вкатили бы срок, после того, как мы гульнули, – говорит Стедимен. – Пру-пру-пруста не хватит.
– Мне самому не следовало столько пить, – соглашается Петворт. – Два приема за один день.
– Да нет, ничего, я люблю, – говорит Стедимен. – Слава богу, отстали.
Перед ними сквозь заляпанное стекло мигает вывеска «ШЬВЕППУУ».
– Это ваша площадь? – спрашивает Стедимен. – Вангьликиii? Я припаркуюсь и прослежу, чтобы вы попали в гостиницу.
Хорошо, что на Петворте плащ поверх лучшего костюма, разорванного от пояса до паха. Они со Стедименом идут ко входу в гостиницу «Слака».
– Замечательный вечер, – говорит Петворт.
– Да, – кивает Стедимен. – Надо будет повторить. Звоните на следующей неделе, как вернетесь в Слаку. Расскажете новости. О черт, гостиницу заперли.
Глядя через стеклянную дверь отеля, они видят, что в вестибюле темным-темно. Время позднее, ближе к трем. Над регистрационной стойкой горит одинокая лампочка, но никто не спит в этот час под портретами Маркса и Банко.
– Заперлись, – повторяет Стедимен. – Звонок видите?
– Нет, – отвечает Петворт, стуча в стеклянную дверь.
На площади ни души, трамваи не дребезжат, дождь молотит по гравию. После долгого ожидания и стука в глубине вестибюля открывается дверь, выпуская сноп желтого света, колченогая фигура ковыляет к дверям, потом отрицательно мотает головой и отворачивается.
– У вас есть иденгьяыии? – спрашивает Стедимен.
Петворт достает гостиничное удостоверение, прикладывает к стеклу и снова стучит. Швейцар оборачивается, надевает очки, всматривается, потом медленно и неохотно достает ключ.
– Дайте ему на ча-ча-чай, – говорит Стедимен. – И не забывайте: если потребуется по-по-помощь, звоните мне в любое время.
– Обязательно, спасибо, – отвечает Петворт. – Всегда спокойнее, когда есть к кому обратиться. Еще раз спасибо огромное.
Он заходит в гостиницу и некоторое время смотрит через стекло, как Стедимен идет совсем не туда, где остался автомобиль, покуда недовольный швейцар изучает идентьяыии. Петворт вынимает пригоршню влосок; швейцар кивает, смотрит на деньги, потом ковыляет к регистрационной стойке, возвращается с ключом от номера и пропадает за дверью.
В вестибюле темно, но откуда-то из темноты слышится шепот: «Деньги меняем?» – «На», – отвечает Петворт, нащупывая кнопку лифта, только чтобы обнаружить, что он выключен. Приходится подниматься по лестнице, темной и длинной, как в доме у Стедимена, уходящей вверх по бесконечной спирали, словно сама жизнь. В коридоре, под тусклой лампочкой, спит горничная; она с удивлением просыпается, когда Петворт открывает дверь. В просторном номере горят все лампы, чернеют трещины в потолке, пижама разложена на кровати. Одиночество и страх, предательство и вина, излучаемые комнатой, входят в Петворта и проецируются на домик в Бредфорде, на его собственное жилое пространство. В огромной зеркальной ванной Петворт снимает безнадежно порванные брюки, потом залезает под одеяло и пробует уснуть. Снова слышатся голоса: очень строгая, специально для вас, это запретный район, вам туда нельзя, волшебница была не добрая, не в таком месте я хотела бы жить. В ночи уходят вверх и вниз лестничные пролеты, свистит ветер, за машиной едет хвост, горничная в перчатках стоит у мавзолея. Двое мужчин разговаривают под мигающей неоновой вывеской «ПЛУК». Появляется военный и наставляет автомат на машину. Мелькает Катя Принцип, она проваливается в яму посреди темного леса, где люди танцуют, а цыгане играют на скрипках. Рука болит, во рту – вкус крови, а по стенам гирляндами, как сардельки, висят секреты.


6 – ЛЕКЦ.

І

Петворт просыпается утром, под большим одеялом, в большом номере, и видит вокруг мир, полностью сменивший погоду. Сквозь просветы в пыльных шторах бьет яркое солнце, теплый ветерок сушит гравий под ногами пешеходов и под трамваями на Пляшку Вангълуку, блики играют на куполах правительственных зданий. Никто не снимает вывеску «ШЬВЕППУУ», на столике внизу лежит вчерашнее меню, и хотя Петворт делает совершенно другой заказ, завтрак приносят тот же. В назначенное время его ждет у регистрационной стойки куда более летняя Марыся Любиёва; на ней платье в цветочек и клетчатая беретка над бледным напряженным лицом. Только поведение не соответствует погожему дню – Петворт вполне резонно угадывает в ее манере горькую укоризну. Что ж, в этом сложном мире, полном ловушек и обманных путей, в мире, где унитаз не спускается, а двери не открываются, человеку нужна руководительница, строгая, но толковая, чтобы дать форму бесформенному, имя – безымянному, объяснение – необъяснимому. Да, он, травмированный вчерашними событиями, рад ее видеть, однако Марыся, очевидно, не разделяет его радости.
– О, сегодня вы вовремя, – резко говорит она. – Вы изумляете, товарищ Петвурт. Ваш завтрак, вы его съели?
– Да, – отвечает Петворт.
– И ваш вечер, вы приятно его провели?
– Очень тихо. Поужинал и лег спать.
– Совсем одни? Не вместе с писательницей?
– О нет. Она проводила меня до гостиницы и уехала. Вряд ли мы еще увидимся.
– Увидитесь, конечно. Она придет на вашу лекцию.
– О нет, – отвечает Петворт. – Она передумала.
– Бедненький товарищ Петвурт! – восклицает Любиёва, заметно веселея. – Какая жалость! У меня есть интуиция, я немного экстрасенс и знаю, что вчера вам очень понравилась товарищ Принцип. Ой, Петвурт, посмотрите на себя, вы провели тихий вечер, я не верю. У вас всё лицо разбито и рот.
– Ах да. Я в темноте налетел на дверь.
– В гостинице? – кричит Любиёва. – Вы должны пожаловаться. Здесь есть доктор, сейчас я подойду к регистрации, и он вас осмотрит.
– Ой, нет, не надо. Просто небольшой синяк.
– Дверь в номер? – спрашивает Любиёва. – Или вы где-то гуляли и делали драки?
– Нет, – отвечает Петворт.
– О, Петвурт, я не знаю, можно ли вам верить. Вы познакомились с писательницей и теперь рассказываете мне сказки. Сможете ли вы читать лекцию, когда у вас разбиты губы?
– Смогу, – отвечает Петворт.
– А ваш телефон жене, вы его пропустили? – Да.
– Вот видите, вы слишком много пьете и куда-то ходили с писательницей, – говорит Любиёва, – а потом не можете делать, что должны. Вечно вы в неприятностях! Ладно, я пойду и договорюсь снова. На какой час? С утра у вас лекция, потом свободное время, а вечером, если помните, мы идем в опер, это будет очень приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47