Ухватившись за собственную косу, я вытащил из болота как
самого себя, так и коня, которого крепко стиснул между колея.
Несмотря, однако, на мое мужество и сообразительность, несмотря на
свойственные мне и моей лошади быстроту, ловкость и силу, не все в эту
турецкую войну сходило мне благополучно. На свою беду, мне пришлось даже,
благодаря численному превосходству врага, попасть в плен. И, что еще хуже,
я был продан в рабство - таков уж был обычай у турок.
Работа моя в этом унизительном положении была не столь мучительна и
тяжела, сколь необычна и скучна. В мои обязанности входило каждое утро
выгонять на пастбища пчел турецкого султана, целый день стеречь их, а
затем под вечер загонять обратно в ульи.
Однажды вечером я заметил, что недостает одной пчелы, но тут же увидел,
что на нее напали два медведя, которые, желая полакомиться медом,
собираются ее растерзать. Так как при мне не было ничего похожего на
оружие, кроме серебряного топорика - отличительного знака всех полевых
рабочих и садовников султана, - я швырнул этим топориком в обоих
разбойников с единственной целью отогнать их. Бедняжку пчелу я таким путем
действительно освободил. Но мне не повезло: я чересчур сильно размахнулся,
топорик взлетел вверх и не переставал подниматься, пока не упал на Луну.
Как же мне было вернуть его? Где найти на земле такую высокую лестницу,
чтобы его достать?
Тут мне пришло на память, что турецкие бобы растут ужасно быстро и
достигают удивительной высоты. Я сразу же посадил такой боб, который и в
самом деле стал расти и сам по себе уцепился за один из рогов Луны. Тогда
я спокойно полез вверх на Луну, куда, наконец, благополучно и добрался.
Трудно было разыскать мой серебряный топорик в таком месте, где все
другие предметы блестели, как серебряные. Наконец я нашел его в куче
мякины и рубленой соломы.
Я собрался спуститься обратно. Но - увы! - солнечная жара успела
высушить мой боб так, что нечего было и думать сползти по нему вниз. Что
было делать? Я сплел из рубленой соломы веревку такой длины, как только
было возможно. Веревку я прикрепил к одному из лунных рогов и стал
спускаться вниз. Правой рукой я держался за веревку, а в левой держал
топорик. Спущусь немного, отрубаю излишний конец веревки надо мной и
привязываю его к нижнему концу. Так я спустился довольно низко. Но от
постоянного отрубания и связывания веревка не становилась крепче, а до
поместья султана было все еще довольно далеко.
Я находился еще в облаках, в нескольких милях от земли, как вдруг
веревка разорвалась, и я с такой силой грохнулся вниз, на нашу родную
землю, что был совсем оглушен. Благодаря тяжести моего тела, летевшего с
такой высоты, я пробил в земле яму глубиной по меньшей мере в девять
сажен, на дне которой и очутился. Постепенно я, правда, пришел в себя, но
не знал, как мне выбраться оттуда. Однако чему только не учит нужда!
Своими собственными ногтями, которым было уже сорок лет, я выкопал некое
подобие лестницы и по ней благополучно выбрался на свет.
Наученный горьким опытом, я стал другими способами отделываться от
медведей, которые охотно гонялись за моими пчелами и лазали по ульям. Я
вымазал медом дышло телеги и ночью залег в засаде неподалеку от нее. Все
произошло именно так, как я ожидал. Огромный медведь, привлеченный запахом
меда, принялся с такой жадностью лизать передний конец дышла, что втянул
его в себя через глотку, желудок и кишки, и оно сзади вылезло наружу.
Когда медведь с такой ловкостью нанизал самого себя на дышло, я подбежал к
нему и заклинил отверстие в дышле. Тем самым я отрезал лакомке путь к
отступлению и оставил его в таком виде до утра. Великий султан, случайно
проходивший мимо, чуть не умер от хохота над этой проделкой.
Вскоре после этого русские заключили с турками мир, и меня, в числе
других пленных, отправили в Санкт-Петербург. Но я вскоре ушел в отставку и
покинул Россию во время великой революции, лет сорок тому назад, когда
император, еще покоившийся в колыбели, вместе со своей матерью и отцом,
герцогом Брауншвейгским, фельдмаршалом фон Минихом и многими другими был
сослан в Сибирь.
В тот год во всей Европе свирепствовал такой мороз, что солнце,
по-видимому, пострадало от холода, отчего оно с тех самых пор и до
сегодняшнего дня хворает. Мне поэтому при возвращении на родину пришлось
испытать более тяжкие злоключения, чем по пути в Россию.
Ввиду того, что мой литовский конь остался в Турции, я был вынужден
отправиться на почтовых. Случилось однажды, что нам пришлось ехать по
узкой дороге, окаймленной высокой изгородью из шиповника, и я напомнил
кучеру о том, что нужно протрубить в рожок, иначе мы рисковали в этом
узком проходе столкнуться со встречным экипажем и застрять там. Парень
поднес рожок к губам и принялся дуть в него изо всей мочи. Но все старания
его были напрасны. Из рожка нельзя было извлечь ни единого звука. Это было
совершенно непонятно и могло кончиться для нас настоящей бедой, так как мы
вскоре увидели, что навстречу нам мчится экипаж, объехать который было
совершенно немыслимо.
Тем не менее я выскочил из кареты и прежде всего выпряг лошадей. Вслед
за этим я взвалил себе на плечи карету со всеми четырьмя колесами и всеми
дорожными узлами и перескочил с этим грузом через канаву и изгородь
вышиной в девять футов. Это было отнюдь не пустяком, принимая во внимание
вес экипажа. Перепрыгнув обратно через изгородь, я снова очутился на
дороге, но уже позади чужой кареты. Затем я поспешил к нашим лошадям,
подхватил обеих и, зажав их под мышками, прежним способом, другими словами
- двойным прыжком туда и обратно, доставил их к карете, приказал запрягать
и благополучно добрался в конце перегона до постоялого двора.
Я мог бы еще добавить, что одна из лошадей, очень резвая и молодая - ей
было не более четырех лет, - чуть было не натворила беды. Когда я совершал
второй прыжок через изгородь, она зафыркала и, выражая неудовольствие
моими резкими движениями, стала брыкаться. Но я справился с ней, засунув
ее задние ноги в карман моего сюртука.
На постоялом дворе мы отдохнули после всех наших приключений. Кучер
повесил свой рожок на гвоздь подле кухонного очага, а я уселся напротив
него.
И вот послушайте только, милостивые государи, что тут произошло!
Внезапно раздалось: "Теренг! Теренг! Тенг! Тент!"
Мы вытаращили глаза. И тогда только мы поняли, почему кучер не мог
сыграть на своем рожке. Звуки в рожке замерзли и теперь, постепенно
оттаивая, ясные и звонкие, вырывались из него, делая честь нашему кучеру.
Этот добрый малый значительное время услаждал наш слух чудеснейшими
мелодиями, не поднося при этом своего инструмента к губам. Нам удалось
услышать "Прусский марш", "Без любви и вина", "Когда я на белильне...",
"Вчера вечерком братец Михель пришел..." и еще много других песен, между
прочим, и вечернюю песню "Уснули леса..."
Этой песенкой закончилась история с тающими звуками, как и я заканчиваю
здесь историю моего путешествия в Россию.
Немало путешественников иной раз утверждают такое, что, если вдуматься
хорошенько, не вполне совпадает с истиной. Нечего поэтому удивляться, если
слушатели и читатели подчас бывают склонны к недоверию. Но если в нашей
компании найдутся лица, которые усомнятся в моей правдивости, мне
останется только сожалеть о том, что они так недоверчивы, и предложить им
лучше удалиться до того, как я начну повествование о моих морских
приключениях. Они, пожалуй, еще более невероятны, хотя столь же
достоверны, как и остальные.

МОРСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА ФОН МЮНХГАУЗЕНА

ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
Первым путешествием в моей жизни, совершенным задолго до поездки в
Россию, о некоторых достопримечательностях которой я только что вам
рассказал, было путешествие по морю.
Я еще "спорил с гусями", как частенько шутливо говорил мой дядюшка,
самый чернобородый из всех когда-либо виденных мною гусарских полковников,
и еще трудно было решить - считать ли белый пушок на моем подбородке
зачатком бороды или гусиного оперения, как я уже бредил путешествиями.
Если принять во внимание, что отец мой в молодости многие годы провел в
путешествиях и нередко коротал зимние вечера правдивыми и неприкрашенными
рассказами о своих приключениях - некоторые из них я, быть может, позже
перескажу вам, - мое влечение с одинаковым успехом можно считать как
прирожденным, так и внушенным.
Одним словом, я пользовался каждым удобным и неудобным случаем, чтобы
мольбами или упорством добиться удовлетворения своей непреодолимой жажды
увидеть свет. Но все было напрасно.
Если мне удавалось пробить хоть маленькую брешь в укреплениях отца, то
тем более яростное сопротивление оказывали мать и тетка. И мгновенно
терялось все, чего я добивался ценой самого хитроумного подхода.
Но вот, на мое счастье, случилось так, что к нам приехал погостить один
родственник с материнской стороны. Я вскоре стал его любимцем. Он часто
говорил, что я славный, живой мальчишка и что он готов сделать все
возможное, чтобы помочь мне осуществить мое страстное желание. Его
красноречие оказалось убедительнее моего. И вот после бесконечных
убеждений и возражений, отговорок и споров, наконец, к моей неописуемой
радости было решено, что я буду сопровождать нашего гостя в поездке на
Цейлон, где его дядя много лет был губернатором.
Мы подняли паруса и отплыли из Амстердама с важными поручениями
правительства Голландских штатов. Ничего достопримечательного в пути не
произошло, если не считать сильнейшего шторма. Об этом шторме мне все же
приходится упомянуть ввиду его удивительных последствий. Ураган поднялся в
то время, как мы стояли на якоре возле какого-то острова, где должны были
пополнить наши запасы воды и дров. Он свирепствовал с такой силой, что
вырывал с корнем множество необычайно толстых и высоких деревьев и швырял
их в воздух. Невзирая на то, что многие из этих деревьев весили сотни
центнеров, они снизу казались ввиду невероятной высоты - их подбросило по
меньшей мере миль на пять вверх - не крупнее птичьих перышек, которые
иногда порхают по воздуху.
Но стоило урагану утихнуть, как каждое дерево вертикально опустилось
вниз, прямо на свое место, и сразу же пустило корни. Таким образом, не
осталось почти никаких следов опустошения. Только одно, самое высокое
дерево составило исключение. Когда бешеной силой ветра оно было вырвано из
земли, на ветвях его как раз сидел крестьянин со своей женой. Они собирали
огурцы - в той части света эти дивные плоды растут на деревьях. Честная
супружеская пара совершила полет с такой же покорностью, как баран
Бланшара (*3). Тяжесть их тел, однако, заставила дерево отклониться от
своего старого места. Кроме того, оно опустилось в горизонтальном
положении. Все жители острова, а также их всемилостивейший царек, во время
бури покинули свои жилища, боясь, что будут погребены под обломками. Царек
как раз собирался, возвращаясь к себе домой, пройти через сад, как сверху
рухнуло дерево, на котором сидели супруги, и, к счастью, убило царька
наповал.
- К счастью?
- Да, да, к счастью! Ибо, милостивые государи, этот царек был, с
позволения сказать, самым гнусным тираном, а жители острова, не исключая
даже и любимцев его и любовниц, самыми несчастными созданиями под луной. В
его кладовых гнили съестные припасы, в то время как подданные, у которых
эти припасы были силой отобраны, умирали с голоду!
Его острову не приходилось бояться иноземных врагов. Тем не менее он
забирал каждого молодого парня, собственноручно избивал его, пока не
превращал в героя, и время от времени продавал свою коллекцию тому из
соседних князей, кто готов был дороже заплатить. Это давало ему
возможность к миллионам ракушек, оставленных в наследство отцом, добавить
новые миллионы...
Нам рассказали, что такие возмутительные принципы он привез из поездки
на Север. Мы не решились, несмотря на самый горячий патриотизм, оспаривать
подобное мнение уже по одному тому, что у этих островитян "путешествие на
Север" может с таким же успехом означать как поездку на Канарские острова,
так и увеселительное путешествие в Гренландию. Требовать уточнения мы по
ряду причин сочли нежелательным.
В награду за великую услугу, оказанную, хотя и случайно, своим
согражданам, пара собирателен огурцов была возведена ими на освободившийся
трон. Эти добрые люди, правда, во время полета по воздуху настолько
приблизились к светилу мира, что утратили свет своих очей, а впридачу еще
и частицу своего внутреннего света. Но это не помешало им так хорошо
управлять своим островом, что все подданные, как мне позже стало известно,
никогда не съедали огурца, не проговорив при этом: "Бог да сохранит нашего
господина!"
Приведя в порядок наш корабль, сильно пострадавший от шторма, и
почтительно распрощавшись с монархом и его супругой, мы подняли паруса и
отплыли, подгоняемые довольно сильным ветром. Через шесть недель мы
благополучно достигли Цейлона.
Прошло недели две после нашего прибытия, когда старший сын губернатора
предложил мне отправиться вместе с ним на охоту, на что я с удовольствием
дал свое согласие.
Мой друг был высокий и сильный мужчина, привыкший к местному климату и
жаре. Зато я, несмотря на то, что не позволял себе лишних движений, очень
быстро ослабел и к тому времени, когда мы добрались до леса, значительно
отстал от своего спутника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12