В полдень она ненадолго заглянула к Астериону. Как всегда, он обрадовался ей, и она позволила ему похвастаться игрушками. Там были и совсем новые, подаренные двумя опекунами — и Астерион даже позвал их поиграть вместе с ним, чем немало обрадовал Ариадну. Она поблагодарила их и Астериона и в глубокой задумчивости вернулась в святилище. Возможно, в не столь отдаленном будущем Астерион перестанет нуждаться в ней.
Мысль обрадовала ее и подхлестнула интерес к олимпийцам. В глубине души она понимала, что либо ей придется отказаться от Диониса, либо тесно общаться с ними. Если там опять заваривается какая-нибудь каша... Ариадна с возросшим рвением взялась за «Историю олимпийцев» — автор ее, описав новых укрывателей Зевса и уловки, которыми они пользовались, чтобы защитить его, вернулся к деяниям Крона.
Здесь в рассказе о погоне Крона за Реей, Посейдоном и ее еще нерожденным ребенком, девушка обнаружила первые упоминания об Эросе. Он был непревзойденным соблазнителем и шпионом. Он предал многих — и все они пострадали, а иные и умерли, от рук Крона. Но Рея всегда ожидала от Крона чего-то подобного. Она не доверяла никому на Олимпе, ни к кому не обращалась за помощью. Никто — как бы ни нравился он детям или ей самой — ничего не знал. Посейдон и Зевс спаслись от гнева отца и возмужали.
Мятеж детей был предопределен. Ариадна поразилась лишь тому, что начали его женщины. Лишившись Реи, подозрительный даже к ближайшим союзникам обоего пола, Крон обратил взгляд на женщин своего двора, которых почитал беззащитными. Гестия была слишком тиха и незаметна, а Крон любил ломать непокорный дух — но имелась еще Лето, дочь его старого врага.
Крон недооценивал женщин. Гестия, из года в год наблюдавшая за отцом, могла прочесть его мысли прежде, чем он сам успевал понять их, а Гера была провидицей и умела управлять событиями. Вместе они убедили Деметру сделать так, чтобы им всем троим понадобилось спуститься в долину — позаботиться о тамошнем урожае. Они захватили с собой Лето — и ни одна из них не вернулась. Деметра с радостью поселилась в святилище, возведенном для нее, а Гера и Лето бежали к Фемиде.
То, что Лето и Гера искали Зевса, а не Посейдона, который был старше и более ожесточен, озадачило Ариадну. Для критян Посейдон являлся главным богом — ведь именно он сотрясал землю и вздымал океанские валы, обрушивавшиеся на их остров. Молнии, что били с небес в вершины гор и деревья — или даже в крыши домов, — не вызывали такого священного трепета.
Зевс был молод и легкомыслен; он, конечно, собирался отомстить — когда-нибудь, но совсем не торопился с этим, пока Лето не соблазнила его, пробудив разом и ненависть, и страх, семена которых посеяла в его душе Рея. А потом Лето понесла, и Зевс понял, что пути назад нет, потому что Гера открыла ему, что Крон вожделеет Лето — ей поведало об этом Прозрение. Когда Крон узнал, что его сын овладел Лето, охота на Зевса, и куда более яростная, началась снова.
Ариадна с интересом следила за приключениями Зевса — как он искал братьев и убеждал их помочь ему уничтожить отца. Она уже добралась до места, где Зевс заручается помощью Гадеса — тот согласился открыть землю, чтобы Зевс и его сторонники смогли незаметно подобраться к Олимпу, — когда в святилище появился Дионис. Он заслонил собой свет от окна, у которого устроилась в кресле Ариадна. Девушка вскинула взгляд — и вскочила, вскрикнув одновременно виновато и радостно, уронила с колен свиток и протянула навстречу Дионису обе руки.
Он с улыбкой взял ее ладони в свои, а когда она забормотала извинения за то, что продолжает читать «Историю», поцеловал их и отпустил. На сей раз он не был изможден — ни духовно, ни физически. Волосы его оказались расчесанными, туника — свежей, а глаза — не такими тусклыми, как недавно. Туман лепестков неспешно потянулся к нему — с ласковым приветом, а не для защиты.
— Ты была весьма прилежна, как я вижу, — заметил Дионис, наклоняясь, чтобы поднять свиток, и отмечая толщину перемотанной части пергамента и совсем тонкий остаток его на веретене. — Я должен был с самого начала понять, что если мне хочется, чтобы ты что-то прочла, — надо просто запретить тебе это делать. — Он усмехнулся. — А если я запрещу тебе являться на Олимп — уж не начнешь ли ты уговаривать меня перенести тебя туда?
Ариадна забрала у него свиток и, словно не услышав последнего вопроса, сказала:
— Это нечестно. Обычно я во всем послушна тебе. Но ты заставил меня заинтересоваться... и ничего мне не запрещал. Ты сказал только, что, возможно, мысль дать мне прочитать эту книгу была не так уж и хороша. И тебе вовсе ни к чему поднимать для меня с пола вещи.
Он коснулся ее щеки.
— Да правда, я ничего тебе не запрещал. — Он засмеялся — Но разве то, что ты прочла, ничему не научило тебя? Ты по-прежнему веришь, что мы такие изнеженные создания, что не в силах поднять с пола оброненный свиток?
— До упоминания об этом я еще не дошла — если тут вообще говорится о чем-то таком. Пока же я поняла только, что олимпийцам неведомо, что такое семья. Отец охотится на сына, сын восстает на отца... Кошмар! Критяне — даже если они ненавидят друг друга — думают, и всегда думали, иначе: семья должна быть единым целым, выступая против чужаков.
Дионис понимающе взглянул на нее.
— Когда ты отреклась от матери и отца, чтобы стать моей жрицей, это была куда большая жертва, чем я тогда думал. — Он прошел к креслу и сел; Ариадна привычно опустилась рядом на подушку. — Я явился и предложил заменить тебе семью, и ты согласилась. — Он усмехнулся. — Такая наивность. А что, если б я не пришел?
Она отвела взгляд.
— Мои родители продолжали бы считать меня частью семьи. Кстати, они и считали — даже после твоего прихода. Они ждали, что для меня интересы семьи по-прежнему будут на первом месте. Отец был потрясен, когда я объяснила ему, что скорее выполню твои повеления, чем его. И мне было очень одиноко, когда я прогневила тебя и ты от меня отвернулся... — Ариадна вздрогнула, а потом, вспомнив, что примирило их, поинтересовалась: — Как Эрос?
— Жив, но ему очень плохо — и будет плохо еще какое-то время. Бедняга. И прибавь сюда душевные муки — он все пытается понять, зачем Психея это сделала с ним.
— Хотела бы я сказать тебе больше, — чуть нахмурясь, вздохнула Ариадна. — Но я знаю только, что Психея хотела рассеять тьму, потому что испытывала любовь к тому, что скрывалось в ней, но больше ничего твое Видение мне не открыло. — Она вопросительно наклонила голову: — А что, Дар Эроса — скрывать себя?
— Нет, изначально Дар Эроса — влюблять в себя всех, кто его видит.
— И он использовал его, чтобы шпионить для Крона, хотя знал, что Крон почти наверняка убьет тех, кого он предал? — Ариадна перевела дыхание. — И об этом создании ты печешься так, что довел себя едва ли не до болезни?
— Сейчас он не таков, — возразил Дионис. — То, о чем ты читаешь, происходило зоны назад. Бедняга Эрос был страшно наказан. Афродиту заставили зачаровать его так, что вместо любви он стал вызывать столь же сильное отвращение.
— Афродита? — повторила Ариадна. — Та самая Афродита, что едва не убила Психею за то, что та причинила Эросу боль? Зачем она это сделала?
— Потому что так решили все остальные и потребовали от нее наложить чары. Афродита не умеет сопротивляться. И он действительно творил зло. Он заслужил наказание.
— Верно, но зачем заставлять наказывать его Афродиту, которая так его любит? Почему этого не сделали Зевс или Гадес, которых его поступки могли погубить?
Вид у Диониса стал озадаченным донельзя.
— Потому, полагаю, что Дар Эроса еще действовал, и для них была непереносима мысль убить его. В конце концов, все, что мог бы сделать Зевс, — это поразить его молнией, а Гадес — погрузить в землю и сомкнуть ее над его головой, но тогда он умер бы, а они не хотели терять его навсегда — ни убивать, ни иссушать его силу, ни изгонять с Олимпа.
Пришел черед Ариадне выглядеть озадаченно.
— Но если Афродита смогла так изменить его Дар, что вместо того, чтобы обольщать, он отвращал, почему Зевс или Гадес не могли сделать того же?
— Потому что внушать и прогонять любовь — не их Лао. — Дионис склонил голову набок. — Любой из них, конечно, мог бы взять заклинание у Афродиты и наложить его сам, но, во-первых, оно было бы не таким действенным, как если бы его творила Афродита, а во-вторых, — Дионис хмыкнул, — по-моему, имея дело с Даром Эроса, никто из них не доверял самому себе, не верил, что вообще сумеет заколдовать его. А Афродита, чей Дар — тоже внушать Любовь, совершенно неподвластна Эросу.
— Однако она ему очень предана.
— Да — как другу. Они вместе уже многие тысячелетия. Как ее не трогал его Дар, так не затронуло и обращение этого Дара. Она предоставила ему приют, когда никто не мог вынести его присутствия, а он отдал ей свое служение и преданность. Они не делят друг с другом ложе и не желают этого. Друг для друга они — тихая пристань.
Ариадна быстро, искоса глянула на Диониса. Эроса и Афродиту это, может, и устраивает, а вот ее роль тихой пристани для Диониса не подходит никак. Она поспешно заговорила, стремясь отвлечь его от опасной для себя мысли:
— И все же я не понимаю. Если у Зевса хватило могущества защититься от Крона...
— Но то был его Дар. Зевс может призывать молнии. Обычно он пользуется одиночными — чтобы поразить, как стрелой, устрашить, потрясти, уничтожить. Но против Крона он возвел щит из зарниц, так что Крон, пытаясь вытянуть Зевсово тепло, поглотил его слишком много — и был выжжен сам. Когда он ослабел, Зевс лишил его Силы.
— Это что — тоже Дар Зевса?
— Лишение Силы? Это не Дар. Столь страшного Дара нет ни у кого, кроме Матери, да и то не наверняка. Это особое заклинание, и ходят слухи, Зевс получил его от смертного — что было нелегко. Заклинание это одноразовое.
— Ты хочешь сказать, что смертный погиб? Дионис пожал плечами.
— Хотела бы я сказать тебе больше, — чуть нахмурясь, вздохнула Ариадна. — Но я знаю только, что Психея хотела рассеять тьму, потому что испытывала любовь к тому, что скрывалось в ней, но больше ничего твое Видение мне не открыло. — Она вопросительно наклонила голову: — А что, Дар Эроса — скрывать себя?
— Нет, изначально Дар Эроса — влюблять в себя всех, кто его видит.
— И он использовал его, чтобы шпионить для Крона, хотя знал, что Крон почти наверняка убьет тех, кого он предал? — Ариадна перевела дыхание. — И об этом создании ты печешься так, что довел себя едва ли не до болезни?
— Сейчас он не таков, — возразил Дионис. — То, о чем ты читаешь, происходило зоны назад. Бедняга Эрос был страшно наказан. Афродиту заставили зачаровать его так, что вместо любви он стал вызывать столь же сильное отвращение.
— Афродита? — повторила Ариадна. — Та самая Афродита, что едва не убила Психею за то, что та причинила Эросу боль? Зачем она это сделала?
— Потому что так решили все остальные и потребовали от нее наложить чары. Афродита не умеет сопротивляться. И он действительно творил зло. Он заслужил наказание.
— Верно, но зачем заставлять наказывать его Афродиту, которая так его любит? Почему этого не сделали Зевс или Гадес, которых его поступки могли погубить?
Вид у Диониса стал озадаченным донельзя.
— Потому, полагаю, что Дар Эроса еще действовал, и для них была непереносима мысль убить его. В конце концов, все, что мог бы сделать Зевс, — это поразить его молнией, а Гадес — погрузить в землю и сомкнуть ее над его головой, но тогда он умер бы, а они не хотели терять его навсегда — ни убивать, ни иссушать его силу, ни изгонять с Олимпа.
Пришел черед Ариадне выглядеть озадаченно.
— Но если Афродита смогла так изменить его Дар, что вместо того, чтобы обольщать, он отвращал, почему Зевс или Гадес не могли сделать того же?
— Потому что внушать и прогонять любовь — не их Лао. — Дионис склонил голову набок. — Любой из них, конечно мог бы взять заклинание у Афродиты и наложить его сам но, во-первых, оно было бы не таким действенным, как если бы его творила Афродита, а во-вторых, — Дионис хмыкнул, — по-моему, имея дело с Даром Эроса, никто из них не доверял самому себе, не верил, что вообще сумеет заколдовать его. А Афродита, чей Дар — тоже внушать Любовь, совершенно неподвластна Эросу.
— Однако она ему очень предана.
— Да — как другу. Они вместе уже многие тысячелетия. Как ее не трогал его Дар, так не затронуло и обращение этого Дара. Она предоставила ему приют, когда никто не мог вынести его присутствия, а он отдал ей свое служение и преданность. Они не делят друг с другом ложе и не желают этого. Друг для друга они — тихая пристань.
Ариадна быстро, искоса глянула на Диониса. Эроса и Афродиту это, может, и устраивает, а вот ее роль тихой пристани для Диониса не подходит никак. Она поспешно заговорила, стремясь отвлечь его от опасной для себя мысли:
— И все же я не понимаю. Если у Зевса хватило могущества защититься от Крона...
— Но то был его Дар. Зевс может призывать молнии. Обычно он пользуется одиночными — чтобы поразить, как стрелой, устрашить, потрясти, уничтожить. Но против Крона он возвел щит из зарниц, так что Крон, пытаясь вытянуть Зевсово тепло, поглотил его слишком много — и был выжжен сам. Когда он ослабел, Зевс лишил его Силы.
— Это что — тоже Дар Зевса?
— Лишение Силы? Это не Дар. Столь страшного Дара нет ни у кого, кроме Матери, да и то не наверняка. Это особое заклинание, и ходят слухи, Зевс получил его от смертного — что было нелегко. Заклинание это одноразовое.
— Ты хочешь сказать, что смертный погиб? Дионис пожал плечами.
— Не знаю. Зевс убивает редко, а тут ему, надо думать, захотелось сохранить столь ценный источник. И Крона ведь Зевс не убил. Я не был тогда на Олимпе, но мне говорили — Крон покончил с собой.
Ариадна многое знала о правителях — и Крита, и других стран, — так что не удивилась и не испугалась. Куда больше интересовали ее Дары и Силы олимпийцев.
— Ты хочешь сказать, что Сила Зевса ограничена одним Даром?
— Ну что ты. Величайший его Дар — молния, а могущество столь огромно, что он может пользоваться любым заклинанием — купленным, взятым взаймы или похищенным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52