Отчего он не может думать о ней, как обо всех остальных — как о просто хорошей жрице, охотно передавшей ему все приношения? Гермес забрал из святилища мясо и все остальное — и это дало ему, Дионису, возможность ответить кое-кому добром на добро. Не то чтобы ему не хватало разменной монеты. Вино любят все маги, а его он получал из всех своих храмов — и этими сокровищами, не отмеченными печатью его Дара, он делился так же бескорыстно, как получил их.
Ну, не совсем бескорыстно, хмыкнул он про себя. Золотой кратер с камнями привел к нему в постель Афродиту. Он не ждал этого и ни на что не надеялся, преподнося ей чашу. Это было просто способом сказать ей «спасибо» за ее доброту. Из всех великих магов одна только Афродита не боялась его, не спрашивала, едва он появлялся, что ему надо, чтобы поскорее от него отделаться. Потому, возможно, что в ней не было неистовства, которое он мог бы разбудить, — или потому, что она понимала, что и как он делает, — если даже не понимала, зачем. В конце концов, она, как и он, пользовалась для наказания и управления людьми тем, что жило в них самих.
Дионис вздохнул. Даже Афродита, столь похожая на него в способности использовать чувства других, как кнут и пряник, не понимала — зачем. Только Ариадна чувствовала то же, что и он, и умела смягчать его. Афродита... Ариадна... Нет, Ариадна всего лишь дитя. Но и Афродита выглядела немногим старше ребенка. Он улыбнулся, позабыв на миг свои сомнения и страхи.
Та ночь была откровением — полная тепла, смеха и радости, столь не похожая на оргии, когда его ревнители совокуплялись с ним и друг с другом, как распаленные звери. И все же Дионису не хотелось повторять игр с Афродитой. Даже смеясь с ней и любя ее, он чувствовал раздражение. Пусть легкое, но все же...
Дионис был ревнив; он жаждал возлюбленной, которая принадлежала бы только ему — Афродита же, хоть и была изумительна, просто не смогла бы взять в толк, о чем идет речь. Она принадлежала всем... И Дионис, как ни старался, не мог выбросить из головы Ариадну. Он спал с Афродитой — и страшно хотел увидеть танец Ариадны.
И почему нет? — подумал Дионис. Это не повредит никому... кроме, быть может, его самого. Но это уже его дело. На сей раз он поступит не как всегда. Не станет наводнять леса, города и долы смятенными мужчинами и женщинами, в диком экстазе стремящимися развеять печаль своего бога. Теперь он понимал, что вакханалиями делу не поможешь. И вообще — долгие, долгие годы пройдут, прежде чем его Ариадна умрет.
Дионис резко встал и вышел из трапезной в мегарон, а оттуда — в сияющий мраморный портик. Там он остановился, глядя вдоль мощенной камнем улицы на площадь, над которой возвышался дом его отца — самый большой из всех. Почему нет? Дионис рассмеялся и зашагал туда.
По пути он вернулся мыслями к своему первому появлению на Олимпе. Его привела и представила Зевсу Геката. Как она узнала — или догадалась, — что он сын Зевса, Дионис понятия не имел. Он подозревал, что его мать, Семела, сама рассказала ей, когда обнаружила, что в тягости. Если она искала у Гекаты защиты, то либо эта защита не помогла, либо Геката отказала ей. Семела была погребена под грудой золота через несколько дней после рождения Диониса; ее принесли в жертву Гадесу, богу Подземного мира. Чувствовала ли Геката свою вину за то, что такая судьба постигла Семелу, или ей просто было любопытно — но она все время присматривала за Дионисом; он знал об этом и был ей благодарен. Когда он достиг зрелости и к нему начали приходить Видения, он сошел бы с ума, если бы она не поддерживала его, успокаивая и объясняя, что происходит. Она не умела толковать его Видения, не могла и избавить его от них, как могла Ариадна, — но ей удалось убедить его, что он не сошел с ума, и научить разделять грезы и явь. Потом она бежала от гнева собственного отца, и Дионису пришлось самому противостоять своей все возрастающей Силе, пока наконец Геката не появилась снова — чтобы протянуть ему руку помощи и сказать, что она отыскала его отца и тот зовет Диониса в новый дом.
Дионис усмехнулся, поднимаясь к кованым бронзовым дверям Зевсова дворца. Зевс наверняка не раз горько жалел о посланном с Гекатой приглашении — ведь явно сглупил тогда, поступая назло жене: надо было лучше проверять, что за сына ты породил, прежде чем призывать его. Но теперь уже поздно.
Двойные двери были распахнуты — как почти всегда в дневное время, — и Дионис вошел. К нему тут же метнулся слуга с вопросом — что прикажет господин.
— Я желаю видеть отца, — сказал Дионис.
— Разумеется, — отвечал слуга. — Я провожу. Идем.
Вот так с ним всегда и говорили: отвечали «разумеется», давали то, о чем он просил, и ждали, чтобы он убрался. Диониса обдало жаром. Слуга съежился.
— Передай ему, где я, — процедил Дионис, входя в первый пустой чертог.
Через несколько мгновений появился Зевс.
— Что стряслось, Дионис? — осведомился он.
— Ничего особенного, — отозвался Дионис. — Я хочу на пару часов стать критянином.
— Преображение? — Плечи Зевса опустились, мышцы на руках расслабились. — На один раз или этот облик понадобится тебе снова?
Дионис отвел взгляд.
— Мне бы не стоило им пользоваться второй раз, — сказал он. — Но, возможно, я снова этого захочу.
Зевс облегченно рассмеялся.
— Женщина, — определил он, и в улыбке его были и понимание, и радость. Он подошел к дверям, крикнул: — Жертвенную чашу мне! — и, когда слуга вбежал с сосудом, передал ее Дионису. — Покажи, как ты хочешь выглядеть, — сказал он, — и дай образу имя.
На священной площадке шествие остановилось. Толпа радостно вопила, приветствуя божеств в их земных воплощениях. Минос и Пасифая, повернувшись к зрителям, запели в ответ. За спинами отца и матери Ариадна пошатывалась, пытаясь устоять на ногах, она понимала, что колени ее вот-вот подогнутся, — и наконец сдалась. Она попыталась крикнуть, сказать, что не сможет танцевать, — но гром ритуальных песнопений, подхваченных толпой, заглушал все. Танцоры повернулись — и вытолкнули ее вперед.
И — свершилось! Едва ноги Ариадны коснулись гладких плиток священной площадки, как тепло затопило ее — ноги девушки мгновенно окрепли, мышцы сделались упругими, тело подтянулось, руки стали сильны и гибки. Изумление и радость оживили ее: Ариадна готова была спрыгнуть с лестницы и начать кружиться и хохотать, но для пришедших почтить Мать это стало бы таким же потрясением, как если бы Ариадна споткнулась или упала. Она изо всех сил сжимала зубы и кусала губы, стараясь удержаться от смешков.
Привычка удержала ее в рамках обряда. Она встала у подножия лестницы, лицом к священной площадке, остальные танцоры — за ней. Прижав кулак ко лбу в приветственном жесте, она ждала, когда Минос и Пасифая займут свои места меж священных рогов — символа одновременно и растущей луны, и Матери, и, как бычьи рога, мужской силы бога воинов.
Царь и царица — «бог» и «богиня» — сидели бок о бок, освещенные лучами заходящего солнца. По углам танцевальной площадки четыре жрицы — черные сборчатые юбки расшиты алым и золотым, груди гордо приподняты, высокие прически убраны в золотые сетки — одна за другой подняли свои систры. Звонко раскатились в воздухе удары, сливаясь в захватывающем дух ритме, — и наступила полная тишина. По краям площадки, меж углов, стояли жрецы. Они поднесли к губам флейты — и полилась переливчатая мелодия, вплетаясь в звон систр.
Ариадна с улыбкой опустила руку. Медленным, скользящим шагом, стараясь не поддаваться завораживающему ритму музыки, вышла она в центр площадки. Рано, твердила она себе, еще рано. В центре девушка остановилась, давая время танцорам сплести узор по обе стороны от нее. Когда все заняли свои места, она — снова впереди всех — повернулась к священному возвышению и медленно, ладонями вверх, подняла руки к «богу» и «богине».
Не прошло и мига — и в руках ее будто оказались невесомые ленты. Ариадна всегда ощущала их, но сегодня она их еще и видела — тонкие, как паутинка, нити золотистого света. Она подбросила их и шагнула вперед — под их ливень. И лишь теперь позволила музыке захватить себя. Богиня коснулась ее волос. Ариадна кружилась и прыгала — радуясь, приветствуя, узнавая, — и ленты вились и сплетались вкруг ее тела. Вот она замерла — и кругом нее пришел в движение хор: в их танце были мольба и покорность. Потом танцоры вернулись на свои места и застыли, и звучала одна только музыка — а затем Ариадна начала Танец Жизни. В плотном мареве золотого закатного света она вилась, склонялась, порхала и прыгала, изображая рождение и взрастание, работу и отдых.
Золото дня сменялось вечерней тенью — и систры стали бить реже, а флейты умерили звук. Движения Ариадны замедлились, изгибы лент стали мягче, но горели они все ярче и ярче, пока она кружилась в танце любви и смерти, прославляя эти дары Матери, и медленно, следом за темнотой, опускались на плиты площадки, сворачиваясь клубком.
Ленты опутали ее, накрыли с головой, но их прикосновение было мягким и теплым и совсем не сковывало ее. Ариадна не противилась ласке Матери; она просто лежала, дожидаясь, пока взойдет луна. Вокруг нее полумесяцем встали певцы: один рог — мужской, другой — женский. Полилась песнь. Мужские голоса пропели первую молитву обряда. Им ответила Пасифая. Потом запели женщины. Минос, играя роль юного «бога», ответил им, заигрывая с «богиней». Она приняла ухаживания. Вслед за этим хор завел древнюю песнь о том, как медленно сменяются времена года и как быстро умирает и возрождается луна.
Ариадна лежала в золотистом коконе — и улыбалась. Ей радостно было дожидаться восхода луны, чтобы с наступлением нового дня приветствовать Мать и чувствовать, как путы лент становятся частью ее самой. Цветок вокруг ее сердца раскрылся, и каждый лепесток был обрамлен золотистой каймой. Дионис? — мысленно окликнула она — и услышала очень тихий, словно он боялся отвлечь, шепот: это время Матери, Ариадна должна думать о ней. Новая радость добавилась к прежней. Лежа на спине, Ариадна чувствовала, что пожелай она только — и полетит.
Когда луна залила серебристым, трепетно-сияющим светом пустую площадку, Ариадна развернулась, поднялась на колени — ее вытянутые руки и пальцы говорили об удивлении, надежде, стремлении к вечному возрождению. Она творила танец встречи, танец радости, легконогая, беззаботная, разом избавленная от всех сомнений и страхов. А потом, когда обряд завершился и она снова стояла в центре площадки, приветствуя жестом фигуры на священном возвышении, Ариадна отважилась поискать глазами Диониса.
Она не смогла найти его. Все собравшиеся на празднестве были критянами — смуглыми, темноволосыми, иные даже красивыми, — но ни один не сиял золотистым пламенем солнца. Впрочем, Ариадну это не расстроило. Напомнив ей, что это день Матери, он дал понять, что не явит себя. Такого благородства она не ожидала и теперь могла только радоваться, хоть он и отказался предстать пред ней. Но он был здесь; он видел ее танец и одобрил его; в этом Ариадна ничуть не сомневалась.
На вершине лестницы Ариадна снова отсалютовала «богу» и «богине». Теперь она свободна. Большинство танцоров, окруженных родней и друзьями, поглотала толпа. Ариадне удалось ускользнуть. У нее не было ни малейшего желания праздновать со всеми. Она уже отпраздновала — и от всей души. Окутанная теплом, хранимая полученной от Матери Силой, спокойная и довольная она вернулась к себе.
Назавтра Ариадна проснулась рано, но — ведь обязанностей в храме у нее было немного, да и те легкие — не стала вставать и снова погрузилась в сон. Однако желудок — он как будто прилип к позвоночнику и настоятельно требовал, чтобы его наполнили — в конце концов вынудил девушку подняться. Одежный ларь вызывал у нее теперь одни только вздохи. Юбка для занятий танцами измялась, в нескольких местах ее пятнала кровь — один раз Ариадна промедлила с наложением на жертву стазиса. Девушка бросила ее на крышку сундука: рабы заберут и почистят. Оставалась еще юбка для посвящения, чистая и аккуратно сложенная; но только сумасшедший стал бы носить кипенно-белую вещь в будни.
Подстегиваемая голодом, Ариадна пожала плечами и облачилась в килт. Может, он и не особенно подходил для ее нового положения, но ничего другого у нее не было. Ладно. Сегодня у нее должно найтись время сходить к отцу и попросить у него женскую одежду. Замужем ей все равно не быть, но приданое сгодится и для жрицы. Размышляя, просить ли ей одежду прямо с порога или после небольшой беседы — и если разговаривать сначала, то о чем, — Ариадна дошла до туалетной комнаты, умылась, причесалась и отправилась в трапезную — которая была уже почти пуста.
Однако, к ее удивлению, там оказалась Федра. Обычно, если только с ними не занимались наставники, Пасифая всегда находила дочерям дела — приглядеть за домашними рабами, отнести записку в мастерские или что-нибудь еще в этом же роде. Ариадна подозревала, что теперь, когда она занята храмовыми делами, Федру совсем загоняли. Ей так и не удалось выкроить время позаниматься с сестрой танцами, но теперь в этом не было нужды. Хотя — кто знает? В жизни ни в чем нельзя быть уверенным.
Ариадна взяла свой завтрак, решив устроиться рядом с сестрой. Подойдя, она заметила, как Федра подавлена; глаза ее покраснели, а губы покусаны. Ариадна ощутила укол совести. Как бы занята она ни была, как бы ни уставала, работа приносила ей только радость. Федра же трудилась за двоих на неблагодарную и безжалостную хозяйку.
— Ох, сестренка, — вздохнула Ариадна, садясь рядом, — прости, что бросила на тебя все эти дела по дворцу. Клянусь, я совсем замоталась, исполняя волю моего бога, ни минутки свободной не было. Но сейчас дела в храме закончены, и я с радостью помогу тебе.
— Я ничем не занята, — угрюмо произнесла Федра. Ариадна, готовая выслушать длинный перечень забот, чуть не подавилась куском сыра.
— Ничем? — переспросила она, откашлявшись. — Тогда почему ты плачешь? Я подумала — от усталости.
— Мне страшно, — прошептала Федра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52