Так, должно быть, радуются каннибалы в преддверии вкусной еды. Враг повержен, истреблен, стерт с лица земли. Но албанцам этого было мало. Бойня, что свершилась по их воле и у них на глазах, но на расстоянии и без их прямого участия не принесла удовлетворения. Они жаждали чего-нибудь более впечатляющего и щекочущего нервы. Последние слова Марко сулили именно такое развлечение, и все охотно последовали за своим предводителем туда, где лежали связанные Жоаннес, Михаил и Паница.
– Послушайте, братья! – прошептал Жоаннес. – Нас преследует злой рок. Все кончено. Теперь остается одно – достойно встретить свой смертный час!
– Не волнуйся, командир! Все будет в порядке. Мы покажем этим животным, как умирают настоящие мужчины.
– Пусть считают, что мы на самом деле турецкие жандармы. Вряд ли кто-нибудь узнает нас. Возможно, к мусульманам они отнесутся с меньшей жестокостью и просто убьют, не прибегая к пыткам.
– Да, ты прав. Поговори с ними сам и скажи то, что считаешь нужным.
– Я очень благодарен вам за все, друзья! Спасибо и прощайте! Но вот что разрывает мне сердце: я потерял Никею, втянул вас в это дело!
– Не раскаивайся ни в чем, Жоаннес. Разве человек, который погибает, выполняя свой долг, не достоин ничего другого, кроме уважения? Что делать, такова наша судьба.
– Тихо! Они идут!
Марко, окруженный толпой, приблизился к пленникам. Те смело взглянули ему в глаза.
Бей долго рассматривал их, внимательно изучая, но только пожал плечами. Ничего удивительного. Фески, надвинутые на глаза, исцарапанные и запачканные кровью лица – все это делало наших друзей совершенно неузнаваемыми. Кроме того, атаман видел их всего раз во время сражения в Салько. Да и кто мог бы предположить, что под мундирами солдат отборных частей оттоманской армии скрываются восставшие крестьяне из разоренной славянской деревни! А мысль о Жоаннесе вообще не могла прийти Марко в голову. Ведь он имел все основания считать его утопленником, лежащим на дне реки.
– Кто ты? – грубо обратился он к юноше.
– Долгих лет жизни падишаху! – произнес тот по-турецки. – Я унтер-офицер жандармов его высочества.
– А эти?
– Жандармы, мои подчиненные.
– Почему ваши войска атаковали меня?
– Не могу знать. Высшее начальство не посвящает меня в свои планы.
– Почему вы убегали?
– Как мы могли убегать, если шли впереди эскадрона?
– Однако за вами гнались, в вас стреляли!
– Не знаю. Может быть, это был отвлекающий маневр?.. Заставить тебя подумать, что охотятся за нами, и таким образом добраться до твоего родового гнезда.
– Возможно. Тебе не дали никакого приказа относительно меня?
– Нет. Не припоминаю.
– Ты лжешь!
– Не помнить – не значит лгать!
Поразмыслив немного, Марко подергал себя за длинный ус.
– А это мы сейчас проверим.
Он наклонился к Жоаннесу, расстегнул на нем мундир и начал искать. Засунув руку во внутренний карман, разбойник вытащил оттуда большой конверт, запечатанный красным сургучом.
– Ты хотел скрыть от меня эту бумагу?! – усмехнулся бей.
– Я совсем забыл о ней. После всех этих передряг у меня голова раскалывается и круги перед глазами.
Марко разорвал конверт и начал вполголоса читать:
«Бея Косова, нашего уважаемого друга Марко, просят по получении сего незамедлительно прибыть в Приштину. Было бы очень хорошо, если бы бей Марко отправился в вилайет тотчас же в сопровождении подателя письма.
Подписано: Омар-паша, главный правитель Приштины».
Больше ничего не было: ни даты, ни каких-либо других пометок, но внизу, под подписью, красовалась имперская печать.
Албанец расхохотался.
– Теперь понятно. Готовилась западня! Я выехал бы с небольшой охраной и нарвался на целый эскадрон! Хорош бы я оказался! Они меня либо убили бы, либо взяли в плен!.. Но почему же тогда они преследовали вас?
– Не знаю, – уклончиво ответил Жоаннес, хотя именно это он знал очень хорошо…
…Жандармы обнаружили мертвых лошадей, раздетый труп унтер-офицера и догадались о случившемся.
Поняв, что важный приказ, касающийся Марко, попал в чужие руки, и подозревая в содеянном трех беглецов, они решили на всякий случай изменить первоначальный план и предприняли атаку. Чем все закончилось, уже известно…
– Значит, ты участвовал в подлом заговоре против меня, истинного мусульманина и верного подданного его величества падишаха! – возмутился бей.
– Я солдат, и мне не положено обсуждать приказы командиров.
– Ты прежде всего дурак! Тебе следовало предупредить меня, продать мне эту бумагу, сообщить все, что знаешь. Я хорошо заплатил бы!
– Я такими вещами не занимаюсь!
– Значит, ты один такой и представляешь исключение из общего правила. Но я не верю тебе, ведь в этом мире все продается и все покупается, вопрос только в цене, а я щедр.
– Это щедрость бандита и вора! Ты одной рукой даешь, а другой еще больше отбираешь. Убийца!
– Врешь, свинья!
– Трус!
– Я! Марко! Трус?!
– Да, ты всего лишь жалкий трус!
Снести такое оскорбление в присутствии членов своего клана бей не мог. На какой-то момент он потерял самообладание: лицо исказила гримаса, глаза налились кровью, усы топорщились, на щеках появились белые пятна. Он заскрипел зубами от ярости, сжал кулаки и затопал ногами.
– Замолчи, сукин сын! Я сейчас велю своему леопарду растерзать тебя. Хадж, сюда! Хадж!
В ту же минуту зверь подскочил к хозяину, прижав уши к затылку и нетерпеливо скребя землю когтями. Отчаянным усилием Жоаннесу удалось подняться на ноги. Он стоял, гордо выпрямившись перед двумя хищниками, человеком и леопардом, и ждал своей участи.
Но следующий приказ для зверя так и не последовал.
– Нет! – прорычал Марко. – Это была бы слишком легкая смерть. Я изрежу тебя на куски, чтобы насладиться твоими мучениями, упиться видом твоей крови, услышать, как ты будешь униженно молить меня о пощаде! Только так можно отомстить за оскорбление!
С этими словами бандит выхватил из ножен кривую турецкую саблю и замахнулся. Клинок сверкнул на солнце.
Юноша даже не вздрогнул, хотя сильно побледнел. Глядя прямо в глаза своему разъяренному противнику, он в третий раз отчетливо произнес: «Трус!» В наступившей тишине это прозвучало как пощечина.
Было совершенно очевидно, что Жоаннес стремится вывести Марко из себя, спровоцировать в нем безудержный гнев, что заставило бы того потерять самообладание и толкнуло на убийство. Тогда друзьям вместо изощренных пыток и нечеловеческих страданий грозила бы страшная, но зато быстрая смерть.
Лезвие сабли должно было вот-вот опуститься на голову молодого человека. Присутствующие замерли.
Вдруг Марко отступил на шаг, и рука с занесенной саблей начала медленно опускаться, как в торжественном воинском салюте. Словно опомнившись, бей усилием воли взял себя в руки.
– Ты храбр! – сказал он уже более спокойно, и в голосе его зазвучали уважительные нотки.
– Я – человек! Пощады у тебя просить не стану, но, если мне суждено умереть, я хочу погибнуть, как подобает солдату!
– Да, ты – храбрец и напомнил о моем долге.
– Не следует забывать, кто ты такой. Твои славные предки тоже пролили немало крови, но они были герои и никогда не роняли своего достоинства!
– Ты прав!
– Если в тебе действительно течет их кровь, если эти львы не породили гиену, убей меня, но не оскорбляй! Поскольку это постыдно не только для того, кого унижают, но еще больше для самого обидчика!
– Клянусь Аллахом, ты мне нравишься! И хотя подарить тебе жизнь я не могу, но сделаю все, что ты попросишь, для тебя и твоих товарищей.
– Ты обещаешь?
– Клянусь!
– Поскольку мы оказались в твоей власти и должны непременно погибнуть, я прошу лишь об одном. Мы хотели бы умереть достойно, как солдаты, а не сдохнуть, как истекающая кровью скотина, с которой перепившиеся мужики заживо содрали шкуру.
– Я обещаю это.
– Расстреляй нас, если тебе так хочется, но избавь от связанных рук, повязок на глазах, кляпов во рту и позволь мне самому командовать расстрелом.
– Согласен…
Не следует удивляться сверх меры такому неожиданному проявлению человечности со стороны Марко. Тем более что он вовсе не отказался казнить пленников, а только решил избавить их от пыток! Возможно, кто-нибудь другой отпустил бы их на свободу. Но в албанцах за многие века сформировалось чувство полного презрения к человеческой жизни. Они остались импульсивными дикарями, чья необузданность характера и жестокость несколько умеряется врожденными добродетелями, свойственными еще первобытным людям.
Албанец отважен, неприхотлив, гостеприимен, раб данного им слова.
Об их смелости рассказывают легенды. Недаром говорят: «Храбр, как албанец». Покорение Албании одним из жесточайших завоевателей Али-пашой из Янины может служить великолепной иллюстрацией к сказанному. Когда этот кровожадный правитель отправил своих головорезов в горы, там не нашлось ни одной женщины, ни одного ребенка, ни одного старика, кто склонил бы голову под ударом сабли или попросил о пощаде. Там жестоко и методично истребили массу народа, но покорить его так и не смогли!
Фанатичную самоотверженность проявляли в этой борьбе женщины. Они взрывали порох, поджигали хлеба, предавали огню собственные жилища. Когда не оставалось никакой надежды на спасение, они брались за руки и, образовав траурный хоровод, запевали прощальную песню, а потом бросались вниз со скал или в бурные горные потоки.
Албанцы чрезвычайно неприхотливы. Во всяком случае, те, что живут в полной изоляции высоко в горах. Их жилища напоминают орлиные гнезда. Питаются они рисом, кукурузной мукой, разведенной в молоке, сыром и хлебом. Изредка – немного вареного мяса с горохом. Лишь по праздникам или в особо торжественных случаях на их столе можно увидеть турецкий плов или особым образом приготовленное мясо. Тушу козы, барана или поросенка зажаривают целиком и подают на огромном деревянном блюде. Каждый из гостей подходит и сам отрезает кинжалом кусок согласно своему вкусу и аппетиту.
Жилища их отличаются удивительной простотой, исключающей даже самые элементарные удобства. Глиняные домики, почти ничем не огороженные. Вместо трубы – дыра в потолке, откуда выходит дым. Грубо сколоченная мебель в минимальном количестве. Кроватей нет вовсе, спят прямо на земляном полу, подстелив соломенные циновки или коврики. Только бейским гаремам свойственны некоторые элементы роскоши.
И еще, когда речь идет об одежде или оружии, албанцы испытывают настойчивую потребность в пышности и блеске, стремятся выставить напоказ свое богатство, не зная в этом никакой меры.
Их гостеприимство и верность данному слову вошли в пословицы. Кроме того, они очень суеверны. Албанец убежден в существовании вампиров, этих жутких таинственных мертвецов, что по ночам являются к живым и сосут их кровь, отчего те потом умирают. Он не сомневается, что есть видения. Почитает и боится колдунов, предсказателей судьбы. И до сих пор иногда еще албанцы сжигают заживо стариков, заподозренных в том, что их дыхание смертельно.
Сумасшествие вызывает у албанцев особое уважение, смешанное с ужасом. Все, что делают, говорят или хотят умалишенные, для них непререкаемо.
Из всего сказанного можно понять, что люди этой европейской нации одновременно и очень просты, и очень сложны. Они живут рядом с нами, принадлежат к той же человеческой расе, но сколь отличны от наших их привычки и образ мыслей!
Таков и Марко. От своих предков он унаследовал не только отвагу, вспыльчивый и жестокий характер, привычку к грабежу и насилию, но также некоторое врожденное благородство души, правда, больше внешнее, чем внутреннее. Ни за что на свете он не хочет прослыть трусом, но при этом готов стать палачом, хладнокровно убивающим свои безвинные жертвы…
Бей отдал приказ отвести узников в темницу, примыкающую к его дому, и добавил:
– Обращайтесь с ними хорошо, давайте пить и есть, но, если попробуют бежать или оказать сопротивление, убейте на месте.
Итак, друзья оказались запертыми в каменном мешке.
Время от времени к ним заходил тюремщик, мрачный албанец, основательно вооруженный, и приносил поесть. Пища была простая, но в достаточном количестве.
Разбитые от усталости и ушибов, трое сразу повалились на циновки, устилавшие пол камеры, и тут же уснули.
Сон вернул им силы и внес некоторое успокоение в страдающие души. Теперь они могли с честью выдержать последнее испытание, стать под пули с высоко поднятой головой и смело глядя в глаза своим палачам.
День прошел спокойно, потом ночь. Встало солнце. Еще через час охранник доставил пищу. Возможно, это была последняя трапеза в их жизни. Они не стали расспрашивать тюремщика ни о чем, ведь он мог принять такое любопытство за слабость.
Наконец за ними пришли. Македонцы братски обнялись, и Жоаннес твердым голосом произнес:
– Мы готовы.
И больше ни одного слова, ни одного упрека, ни одной жалобы. Конечно, они страдали: Жоаннеса мучила мысль о погибшей любви; Михаил и Паница думали о своей деревне, которую они никогда больше не увидят, о стариках родителях. Но лица их оставались спокойны. Каждый переживал боль в себе и не показывал остальным.
Перед домом Марко при полном боевом параде был выстроен отряд. Легким наклоном головы албанцы приветствовали осужденных. Со всех сторон шумной толпой сбежались женщины и дети. Им было любопытно поглядеть на казнь.
Подошел пышно разодетый Марко, как всегда, в сопровождении леопарда. За ним, переговариваясь между собой, следовали женщины в белых шелковых одеждах. Лица их были тщательно скрыты от посторонних глаз. Вероятно, это были жены бея и их служанки. Весь клан оказался в сборе.
Несколько человек из тех, кому предстояло исполнить приговор, подвели узников к самому краю площадки. Их поставили спиной к пропасти, которой предстояло принять тела несчастных. Ведь на этих голых скалах, где практически нет земли, могилу вырыть невозможно.
Албанцы с карабинами наперевес выстроились шагах в пятнадцати.
Трое молодых людей стояли под ярким солнцем с непокрытыми головами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31