Медленными движениями он стал расточать поцелуи на открытые места отпрянувшего тела.
Уитни быстро поняла, что сдаться в теории и сдаться на практике — разные вещи. Первое включает в себя прекращение сопротивления в уме, второе — о, второе! — в него входит гораздо больше. Когда Каттер успел перейти от грубого подавления к искусительному соблазнению непокорного тела? Он сменил тактику так неуловимо, что она это не сразу поняла.
Как она могла хоть на миг забыть движения этих опытных рук, эту умелую ласку, которая вызовет отклик даже у репы?
— Что… ты… делаешь? — прерывисто сказала она, когда этот убийца стал медленно распускать шнурок рубашки. Жалкий кусок ткани был последним, что разделяло нагие тела, и она хотела еще теснее прижаться к земле, пытаясь уйти от искусных, уверенных пальцев, которые управлялись со шнуровкой с ловкостью горничной.
Мелькнула смутная мысль: а как же иначе, у негр, видимо, большой опыт в деле развязывания шнурков на платьях леди.
— Ты велела мне поторопиться, моя радость, а я ненавижу заставлять леди ждать, когда она такая горячая и уже готова, — пророкотал Каттер у нее над ухом, отчего Уитни еще больше напряглась.
В отчаянии она сказала:
— Но я… вовсе не горячая! — И словно в подтверждение этих слов по телу пробежала дрожь, охватив ее всю, от корней светлых волос до пальцев босых ног.
Слегка насмешливо Каттер сказал:
— Есть разница между горячая — и горячая.
— Ты говоришь загадками, и я не знаю, что ты имеешь в виду!
Каттер все еще придерживал ее связанные руки над головой, теперь он опустил их вниз, руки легли между телами, и он стал разглядывать гладкие, наманикюренные пальчики и нежные розовые ладошки, никогда не знавшие мозолей.
— Может, и не знаешь, — задумчиво сказал он, вдруг осознав, что есть такая возможность. — Вообще-то я начинаю думать, что ты в самом деле понятия не имеешь, о чем я говорю.
Он слегка подвинулся, опустил ее руки ниже, они оказались как бы в ловушке, сдвинул их по гладкому, плоскому животу, раздвинул края оленьей кожи, и Уитни дернулась.
— Нет! О, не надо! Если тебе надо… делать то, что ты собираешься, не жди, что я буду в этом участвовать!
— Участие предполагается, — сказал Каттер прямо в ухо, от его дыхания взлетели пряди белых волос, и ее опять охватила дрожь. — Вообще-то участие просто необходимо. Я не могу… создавать… один.
— Создавать что? — Голое был жалкий, но она считала, что если будет заставлять его говорить, то это отсрочит неизбежное.
— Создавать звезды, рассыпать лунную пыль и магию — в таком роде. Ты знаешь все эти эвфемизмы для прелюбодеяния, они встречаются в любовных романах, которые вы, женщины, обожаете читать. — Рот скривился в улыбке. — Разве что ты их не читаешь. Похоже, ты предпочитаешь приключенческую литературу, сказки про убийц и раскрашенных дикарей. Для того и приехала сюда, да? Исследовать? Что ж, мисс Брэдфорд, я намерен помочь вам в исследованиях. И ты сможешь вернуться в Нью-Йорк, забиться в укромный уголок, где реальность тебя не потревожит, и написать о том, как апачи тебя похитили, затащили в горы и… насиловали до утра, пока не встало солнце.
Губы опять оказались возле ее уха и наказующе выжгли личное клеймо, игнорируя тихий всхлип, потом передвинулись на губы, сначала мягко, успокаивая, потом крепче и захватили рот и душу с жаркой жестокостью, прикрытой личиной желания.
Прежде Каттер был таким наглым и ненавидящим, что заставлял ее откликаться на близость, хотя тело этому противилось, но теперь те прикосновения показались детской забавой. В них не было пытки изнасилования, которая была сейчас; изнутри ее лизали языки пламени чего-то нового, незнакомого и неистового, они разбегались по всему телу так, как метеорит, вращаясь, беззаботно и бессмысленно стремится к саморазрушению.
Это была жестокость в ее худшей форме, хуже простого, голого изнасилования. Потому что она смирилась с иссушающим душу сознанием, что побеждена более мощной силой. Никто не сделает тебе так плохо, как ты сам, жалобно подумала она.
— Ты безучастна, — сказал Каттер прямо в мягкий окат груди. Его рот добрался до затвердевшего соска, губы обхватили его с эротической чувственностью, и Уитни невольно прогнулась и всхлипнула. — Так-то лучше, — пробормотал он, когда ее охватила боль желания, и Уитни почти услышала звук неизбежной капитуляции.
— Я тебя ненавижу, — проговорила она в тумане разгоряченного отчаяния, но это прозвучало как ласка, и Каттер продолжал уделять нежное внимание ее грудям, накрывая их ладонями, осыпая поочередно влажными, поглощающими поцелуями. Ей надо бежать, надо исчезнуть, пока последнее унижение со стороны победителя не переполнило ее чашу…
Откуда-то из глубин памяти возникли воспоминания, затаившиеся там, как клыкастый зверь, готовый выскочить и разорвать, и она вспомнила Натана, его грубые, топорные ласки, от которых ее бросало в дрожь. Это было так ужасно, так холодно и безлично, как будто она была затасканной куклой, и она научилась в такие моменты отделять себя от него. От этого он ожесточался, пытался вырвать отклик силой, пытался сорвать с нее пелену замкнутости, которая его изнуряла. Эти долгие, страшные ночи научили ее уходить вглубь себя и там находить спасение, научили, что в ней есть зоны, которых никто не сможет достичь, и с этими воспоминаниями Уитни погрузилась в бархатную пустоту забвения.
Она не спала, но открытые, немигающие глаза ничего не видели. Та ее часть, от которой требовали подчинения и сотрудничества, была тайно похищена и укрыта в безопасном месте, куда никто не может проникнуть.
В серебряном лунном свете, заливавшем горы холодным огнем, Каттер увидел, что он ее потерял, и не понимал, как и почему. Ее тело было еще теплое, влажное от его поцелуев, но нежные руки повисли и не сопротивлялись. Не было ни отклика, ни борьбы — простое принятие, и это подействовало сильнее, чем яростные крики.
Его пыл разом остыл. Он с запозданием сообразил, что должен был сто раз подумать, прежде чем пытаться соблазнить женщину, которая понятия не имеет о похищении людских жизней. Такие, как Джей Уитни Брэдфорд, привыкли требовать и получать все, что им заблагорассудится, они впадают в шок, встречая отказ. А тем более принуждение — хотя, возможно, в этом их манеры совпадают.
Каттер осторожно потряс ее за плечо, его голос прозвучал натянуто:
— Думаю, на сегодня достаточно.
Она его услышала; интуитивно поняла, что он побежден, хотя не совсем понимала причину этого. Может, она что-то сказала или сделала?
Как бы то ни было, она была благодарна судьбе, ее охватило облегчение, а с ним вернулись силы. Она резко сказала:
— Что значит — на сегодня? Ты же не собираешься заставлять меня пройти через это еще раз!
Несмотря на разочарование и острую потребность, еще не отпустившую тело, Каттер уловил едкий юмор ситуации и произнес как можно спокойнее:
— Пока не захочу снова насладиться твоей колючей формой капитуляции.
— Я не капитулировала! — выпалила она; ее гордость была уязвлена, хотя она знала, что он имел в виду ее внезапный побег в забвение.
Он коротко и предупреждающе сжал ее запястья и сказал тем угрожающим тоном, от которого ее снова бросило в дрожь:
— Плохо, что ты такая заноза. Может, я все же передумаю и отдам тебя Одинокому Волку. Он быстро заткнет тебе рот и научит хорошим манерам.
— О, тебе бы этого хотелось, не так ли? — прохрипела Уитни, пытаясь вызволить краткий миг победы из той тени, в которую она снова погрузилась. Ну почему она не может сделать его таким же слабым и беспомощным, какой была в этот момент сама?! — Я думаю, ты не можешь научить других манерам, потому что у тебя их вообще нет!
Каттер засмеялся:
— Откуда тебе знать? Не ты ли требовала, чтобы я снова тебя поцеловал, потому что тебе было интересно узнать, что ты при этом почувствуешь? В каком учебнике по этикету ты это нашла?
Уитни взвилась:
— А ты составь такой учебник!
— А, понял. Хорошие манеры определяет тот, кто в данный момент правит, не так ли?
— Убийца! Полукровка! Негодяй! — выпалила она, подбирая слова пооскорбительнее. Она тут же об этом пожалела.
Выражение его лица стало безразличным, глубокие скобки окружили рот, глаза сузились в щелочки. Уитни преуспела в желании получить отклик, но боялась, что теперь заплатит большую цену за эту победу.
Он долго смотрел на нее — вынашивал месть? — но потом покачал головой.
— Сколько тебе лет? — отрывисто спросил он.
— Двадцать четыре. А что?
— Странно, что тебя до сих пор никто не убил. Я думал, ты моложе. — Каттер выпустил ее, сел, оставив одну руку на распростертом теле. Игнорируя возмущенный возглас, он сказал:
— Не льсти себе мыслью, что я хочу тебя. Я взял тебя как свою женщину, потому что Одинокий Волк имеет обыкновение убивать женщин, которых имел, а ты нам полезнее живая.
Уитни не могла придумать, что сказать, чтобы не разозлить его, поэтому сжала губы и молчала. Ночной воздух холодил голую грудь, но она не осмеливалась прикрыть ее, чтобы не привлекать к себе внимание.
Она молча ждала и впервые с тех пор, как ее, кричащую и брыкающуюся, Каттер отнес на холм, подумала о том, что он, возможно, не желал ей зла. Но сейчас убийца выглядел так свирепо и неприступно, что спрашивать о его намерениях было нельзя.
Серебряный луч луны отразился в неуверенных глазах Уитни, Каттер разглядел в них надежду и сказал:
— Не рассчитывай, что если я не овладел тобой, то и не сделаю этого. Мне не нужны проблемы с Одиноким Волком, и я тебе ничего не обещал. То, что ты оказалась здесь, в первую очередь твоя вина.
Уитни осторожно спросила:
— Почему ты говоришь, что это моя вина? Я не просила себя похищать.
— Разве? — Глаза Каттера выглядели опасно. — Могу напомнить: я несколько раз предупреждал тебя, что ты ходишь по краю пропасти, но ты со своей надменностью меня игнорировала. Наверно, думала, что папочка может меня купить. Это был твой выбор, и выбор неразумный.
Ненавидя себя за то, что спрашивает, Уитни все же не удержалась:
— Но ведь ты отпустишь меня? Я хочу сказать, не можешь же ты держать меня вечно.
Властный взгляд задержался на ней.
— Почему нет? Кто меня остановит? Только, пожалуйста, не приплетай сюда папочку. Я с ним никогда не встречался, но уже ненавижу.
Чувствуя, как под веками собираются слезы, Уитни закрыла глаза. Почему он ее мучает? Почему не отпустит?
Словно прочитав ее мысли, Каттер нагнулся к ней, так что лицо оказалось в нескольких дюймах от нее. Он говорил обыденным тоном, почти беседовал, но спокойный тон не мог скрыть жало его речей.
— Женщины вроде тебя, которые добиваются всего, чего хотят, с помощью денег и мягкого тела, заставляют меня искать свежий воздух. Может быть, я займусь твоим образованием — покажу, как живут остальные люди, мисс Великая-Всемогущая Брэдфорд. Может, у тебя откроются глаза, но я в этом сомневаюсь. — Он взял ее за подбородок. — Ты так эгоистична, что думаешь только о себе. Ты никогда не задумывалась о том, чего хотят другие? Ты даже не знаешь, что есть люди, которые каждую ночь ложатся спать голодными. А если бы и знала, тебе было бы все равно. Вот и сейчас ты больше всего беспокоишься о своем мягком белом теле, и знаешь что? У тебя есть все основания беспокоиться, потому что я не знаю, когда наконец устану от тебя и решу получить свой шанс от армии США.
Гибким движением Каттер встал и рывком поднял за собой Уитни, не дав ей возможности воспротивиться. Он обвел ее изучающим, оскорбительным взглядом, она чувствовала, как краска смущения заливает ей лицо и шею, но не сделала попытки прикрыть руками голую грудь.
Этого удовлетворения она ему не доставит.
Он, кажется, распознал бунт, и слабая улыбка смягчила твердые линии рта.
— Возьми одеяло. Скоро я тебя разбужу, чтобы твой ревностный обожатель не начал думать, что я не свершил свой суд.
Уитни молча кивнула, чувствуя облегчение и в то же время опасение. Когда Каттер движением руки приказал ей лечь у его ног, она легла, завернулась в одеяло и подумала, что всю ночь не сомкнет глаз. Она лежала, глядя на лунные тени от кустов и деревьев.
Она совсем не понимала Каттера. Он по-прежнему был убийцей, теперь она знала, что он еще и вор, и все же она не могла бы сказать, насколько он порочен. Есть ли разные степени зла? Раньше она об этом не задумывалась. Зло было зло, все просто и ясно, есть черное и белое, серого нет. Но теперь она была не так в этом уверена. Каттер спокойно мог отдать ее Одинокому Волку или взять сам, но он не сделал ни того ни другого. Возможно ли, что когда он сказал, что не хочет ее, он сказал правду?
Почему-то это ее терзало, и Уитни разозлилась. Конечно, он ее хочет. Она чувствовала в нем желание, когда впервые с ним встретилась, и потом, когда он вошел к ней в номер в отеле. Но он ничего ей не сделал. Она подумала, что Каттер в некотором отношении похож на нее: когда он что-то хочет, он это берет. Почему же он не захотел ее взять?
Она повернулась и посмотрела на него. Он был в нескольких футах от нее, как будто не совсем ей доверял; сидел на земле, скрестив длинные ноги. На нем была набедренная повязка и сапоги-мокасины — костюм такой лаконичный, как будто его вовсе нет, и Уитни подумала, не холодно ли ему. Если да, то он ничем этого не выдавал. Он сидел с бесстрастным лицом, глядя перед собой.
Она слегка вздрогнула. Каттер гораздо больше индеец, чем белый, засыпая подумала она. Если бы не зеленые глаза, она бы поклялась, что он апачи…
Проснувшись от прикосновения к плечу, Уитни вскрикнула, но узнала Каттера. Вокруг было темно; она поняла, что луна спряталась за пик высокой горы. Каттер засмеялся, блеснули белые зубы.
— Кричи громче. Не хочу, чтобы Одинокий Волк подумал, что я недостаточно мужчина, если не овладел тобой еще раз.
Уитни уставилась на него:
— Одного раза мало? Я должна устроить представление?
В ответ Каттер выдернул из-под нее одеяло, она не успела его схватить. Когда она попыталась сесть, он толкнул ее обратно, сел рядом и сгреб руками голые груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30