машинкой,
и мы встаем из-за столиков! Кочевника от оседлых
отличает способность глотнуть ту же жидкость дважды.
Не говоря об ангелах, не говоря о серых
в яблоках, и поныне не утоливших жажды
в местных фонтанах. Знать, велика пустыня
за оградой собравшего рельсы в пучок вокзала!
И струя буквально захлебывается, вестимо
оттого, что не все еще рассказала
о твоей красоте. Городам, Теодора, тоже
свойственны лишние мысли, желанья счастья,
плюс готовность придраться к оттенку кожи,
к щиколоткам, к прическе, к длине запястья.
Потому что становишься тем, на что смотришь, что близко
видишь.
С дальнозоркостью отпрыска джулий, октавий, ливий
город смотрит тебе вдогонку, точно распутный витязь:
чем длиннее, тем города счастивей.

ПОСЛЕСЛОВИЕ
I
Годы проходят.На бурой стене дворца
появляется трещина. Слепая швея, наконец, продевает
нитку
в золотое ушко. И Святое Семейство, опав с лица,
приближается на один миллиметр к Египту.
Видимый мир заселен большинством живых.
Улицы освещены ярким, но посторонним
светом. И по ночам астроном
скурпулезно подсчитывает количество чаевых.

II
Я уже не способен припомнить, когда и где
произошло событье. То или иное.
Вчера? Несколько дней назад? В воде?
В воздухе? В местном саду? Со мною?
Да и само событье - допустим взрыв,
наводненье, ложь бабы, огни Кузбасса -
ничего не помнит, тем самым скрыв
либо меня, либо тех, кто спасся.

III
Это, видимо, значит, что мы теперь заодно
с жизнью. Что я сделался тоже частью
шелестящей материи, чье сукно
заражает кожу бесцветной мастью.
Я теперь тоже в профиль, верно, не отличим
от какой-нибудь латки, складки, трико паяца,
долей и величин, следствий или причин -
от того, чего можно не знать, сильно хотеть, бояться.

IV
Тронь меня - и ты тронешь сухой репей,
сырость, присущую вечеру или полдню,
каменоломню города, ширь степей,
тех, кого нет в живых, но кого я помню.
Тронь меня - и ты заденешь то,
что существует помимо меня, не веря
мне, моему лицу, пальто,
то, в чьих глазах мы, в итоге, всегда потеря.

V
Я говорю с тобой, и не моя вина
если не слышно. Сумма дней, намозолив
человеку глаза, так же влияет на
связки. Мой голос глух, но, думаю, не назойлив.
Это - чтоб слышать кукареку, тик-так,
в сердце пластинки шаркающую иголку.
Это - чтоб ты не заметил, когда я умолкну, как
Красная Шапочка не сказала волку.
ЭЛЕГИЯ
Прошло что-то около года. Я вернулся на место битвы,
к научившимся крылья расправлять у опасной бритвы
или же - в лучшем случае - у удивленной брови,
птицам цвета то сумерек, то испорченной крови.
Теперь здесь торгуют останками твоих щиколоток, бронзой
загорелых доспехов, погасшей улыбкой, грозной
мыслью о свежих резервах, памятью об изменах,
оттиском многих тел на выстиранных знаменах.
Все зарастает людьми. Развалины - род упрямой
архитектуры, разница между сердцем и черной ямой
невелика - не настолько, чтобы бояться,
что мы столкнемся однажды вновь, как слепые яйца.
По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит,
я отправляюсь пешком к монументу, который отлит
из тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель.
Но читается как "завыватель". А в полдень - как
"забыватель".
* * *
Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
нет! как платформа с вывеской Вырица или Тарту.
Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
местности, нанесенные точно вчера на карту,
и заполняют вакуум. Видимо, никому из
нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
недостаточно извести. "В нашей семье - волнуясь,
ты бы вставила - не было ни военных,
ни великих мыслителей". Правильно: невским струям
отраженье еще одной вещи невыносимо.
Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлинняемой жизнью сына!
То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
тает, ссылаясь на неспособность клеток -
то есть, извилин! - вспомнить, как ты хотела,
пудря щеку, выглядеть напоследок.
Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда
города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
дребезжа, как сдаваемая посуда.

-1-
ОСЕННИЙ КРИК ЯСТРЕБА РАЗВИВАЯ ПЛАТОНА
* * * I
Как давно я топчу, видно по каблуку. Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
Паутинку тоже пальцем не снять с чела. высовывалась бы из-под моста, как из рукава - рука,
То и приятно в громком кукареку, и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
что звучит как вчера. как Шопен, никому не показывавший кулака.
Но и черной мысли толком не закрепить,
как на лоб упавшую косо прядь. Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
И уже ничего не сниться, чтоб меньше быть, тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
реже сбываться, не засорять чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
времени. Нищий квартал в окне бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
глаз мозолит, чтоб, в свой черед,
в лицо запомнить жильца, а не В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
как тот считает, наоборот. По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
И по комнате точно шаман кружа, я узнавал бы о наступлении воскресенья
я наматываю как клубок и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог. Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные - пенальти и угловой.

-2-
II Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
под'езд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых и портрет висел бы в гостинной, давая вам
я листал бы тома с таким же количеством запятых, представленье
как количество скверных слов в ежедневной речи, о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне, не имеющих отношенья к ужину при свечах,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне. и огонь в комельке, Фортунатус, бросал бы багровый
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний отблеск
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне. на зеленое платье. Но под конец зачах.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно, Время, текущее в отличие от воды
я б скучал в Галлерее, где каждое полотно горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
- особливо Энгра или Давида - и стирало бы собственные следы.
как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада IV
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою И там были бы памятники. Я бы знал имена
прической, не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
безмятежно белеющих на фронтоне Суда. истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
III населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже, как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.

-3-
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж, ПОСВЯЩАЕТСЯ СТУЛУ
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными : "Не наш!" - I
я бы в тайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри, Март на исходе. Радостная весть:
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри день удлинился. Кажется, на треть.
то, на что ты так долго глядел снаружи; Глаз чувствует, что требуется вещь,
запоминай же подробности, восклицая которую пристрастно рассмотреть.
"VIVE LA PATRIE!" Возьмем за спинку некоторый стул.
Приметы его вкратце таковы:
зажат между невидимых, но скул
пространства (что есть форма татарвы),
он что-то вроде метра в высоту
на сорок сантиметров в ширину
и сделан, как и дерево в саду,
из общей (как считалось в старину)
коричневой материи. Что сухо
сочтется камуфляжем в Царстве Духа.

II
Вещь, помещенной будучи, как в Аш-
два-О, в пространство, презирая риск,
пространство жаждет вытеснить; но ваш
глаз на полу не замечает брызг
пространства. Стул, что твой наполеон,
красуется сегодня, где вчерась.
Что было бы здесь, если бы не он?

-4-
Лишь воздух. В этом воздухе б вилась IV
пыль. Взгляд бы не задерживался на
пылинке, но, блуждая по стене, Четверг. Сегодня стул был не у дел.
он достигал бы вскорости окна; Он не переместился. Ни на шаг.
достигнув, устремлялся бы вовне, Никто на нем сегодня не сидел,
где нет вещей, где есть пространство, но не двигал, не набрасывал пиджак.
к вам вытесненным выглядит оно. Пространство, точно изморось - пчелу,
вещь, пользоваться коей перестал
III владелец, превращает ввечеру
(пусть временно) в коричневый кристалл.
На мягкий в профиль смахивая знак Стул напрягает весь свой силуэт.
и "восемь", но квадратное, в анфас, Тепло; часы показывают шесть.
стоит он в центре комнаты, столь наг, Все выглядит как будто его нет,
что многое притягивает глаз. тогда как он в действительности есть!
Но это - только воздух. Между ног Но мало ли чем жертвуют, вчера
(коричневых, что важно - четырех) от завтра отличая, вечера.
лишь воздух. То есть, дай ему пинок,
скинь все с себя - как об стену горох.
Лишь воздух. Вас охватывает жуть. V
Вам остается, в сущности, одно:
вскочив, его рывком перевернуть. Материя возникла из борьбы,
Но максимум, что обнажится - дно. как явствуют преданья старины.
Фанера. Гвозди. Пыльные штыри. Мир создан был для мебели, дабы
Товар из вашей собственной ноздри. создатель мог взглянуть со стороны
на что-нибудь, признать его чужим,
оставить без внимания вопрос
о подлинности. Названный режим
материи не обещает роз,
но гвозди. Впрочем, если бы не гвоздь,

-5-
все сразу же распалось бы, как есть, VII
на рейки, перекладины. Ваш гость
не мог бы, при желании, присесть. Воскресный полдень. Комната гола.
Составленная из частей, везде В ней только стул. Ваш стул переживет
вещь держится в итоге на гвозде. вас, ваши безупречные тела,
их плотно облегавший шевиот.
Он не падет от взмаха топора,
VI и пламенем ваш стул не удивишь.
Из бурных волн под возгласы "ура"
Стул состоит из чувства пустоты он выпрыгнет проворнее, чем фиш.
плюс крашенной материи; к чему Он превзойдет употребленьем гимн,
прибавим, что пропорции просты
как тыщи отношенье к одному. язык, вид мироздания, матрас.
Что знаем мы о стуле, окромя, Расшатан, он заменится другим,
того, что было сказано в пылу и разницы не обнаружит глаз.
полемики? - что всеми четырьмя Затем что - голос вещ, а не зловещ -
стоит он, точно стол ваш, на полу? материя конечна. Но не вещь.
Но стол есть плоскость, режущая грудь.
А стул ваш вертикальностью берет.
Стул может встать, чтоб лампочку ввернуть,
на стол. Но никогда наоборот.
И, вниз пыльцой, переплетенный стебель
вмиг озарить всю остальную мебель.

-6-
ШОРОХ АКАЦИИ Вереница бутылок выглядит как Нью-Йорк.
Это одно способно привести вас в восторг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70