Чудо,но письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно.Тем не менее не одиноко :
рядом два дикаря,и оба играют на укалеле.
Главное,что темно.Когда напрягаю зренье,
различаю какие-то арки и своды.Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеварения.
Это - единственный путь к свободе.Целую.Твой верный Жак."
"Вероятно,так было в утробе...Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно,либо - попасть к акуле.
Все еще в поисках.Дикари,увы,не подмога :
о чем я их не спрошу,слышу странное "хули-хули".
Вокруг бесконечные скользкие вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная,переплетающаяся система.
Вероятно,я брежу,но вчера на панели
мне попался некто,назвавшийся капитаном Немо."
"Снова Немо.Пригласил меня в гости.Я
пошел.Говорит,что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества.Раньше была семья,
но жена и т.д. И ему ничего иного
не осталось.Говорит,что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно - Ося )карает жестокосердье
и гордыню,воцарившиеся на земле.
Обещал,что если останусь,то обрету бессмертье."
"Вторник.Ужинали у Немо.Были вино,икра
( с "Принца"и с "Витязя" ).Дикари подавали,скаля
зубы.Обсуждали начатую вчера
тему бессмертья,"Мысли"Паскаля,последнюю вещь в "Ла скала".
Представь себе:вечер,свечи.Со всех сторон - осьминог.
Немо с его бородой и глазами голубыми,как у младенца.
Сердце сжимается,как подумаешь,как он тут одинок..."
(Здесь обрываются письма к Бланш Деларю от лейтенанта Бенца ).
X
Когда корабль не приходит в определенный порт
ни в назначенный срок,ни позже,
директор компании произносит:"Черт!" -
адмиралтейство:"Боже !"
Оба они не правы.Но откуда им знать о том,
что приключилось.Ведь не допросишь чайку,
ни акулу с ее набитым ртом,
не направишь овчарку
по следу.И какие вообще следы
в океане ? Все это сущий
бред.Еще одно торжество воды
в состязании с сушей.
В океане все происходит вдруг.
Но потом еще долго волна теребит скитальцев:
доски,обломки мачты и спасательный круг;
все - без отпечатков пальцев.
И потом наступает осень,за ней - зима.
Сильно дует сирокко.Лучше адвоката
молчаливые волны могут свести с ума
красотою заката.
И становится ясно,что нечего вопрошать
ни посредством горла,ни с помощью радиозонда
синюю рябь,продолжающую улучшать
линию горизонта.
Что-то мелькает в газетах,толкующих так и сяк
факты,которых собственно,кот наплакал.
Женщина в чем-то коричневом хватается за косяк
и оседает на пол.
Горизонт улучшается.В воздухе соль и йод.
Вдалеке на волне покачивается какой-то
безымянный предмет.И колокол глухо бьет
в помещении Ллойда.
* * *
Осенний вечер в скромном городке,
гордящимся присутствием на карте
( топограф был,наверное,в азарте
иль с дочкою судьи накоротке ).
Уставшее от собственных причуд
Пространство как бы скидывает бремя
величья,ограничиваясь тут
чертами Главной улицы;а Время
взирает с неким холодком в кости
на циферблат колониальной лавки,
в чьих недрах все,что смог произвести
наш мир:от телескопа до булавки.
Здесь есть кино,салуны,за углом
одно кафе с опущенною шторой,
кирпичный банк с распластанным орлом
и церковь,о наличии которой
и ею расставляемых сетей,
когда б не рядом с почтой,позабыли.
И если б здесь не делали детей,
то пастор бы крестил автомобили.
Здесь буйствуют кузнечики в тиши.
В шесть вечера,как вследствие атомной
войны,уже не встретишь ни души.
Луна вплывает,вписываясь в темный
квадрат окна,что твой Екклезиаст.
Лишь изредка несущийся куда-то
шикарный "бьюик" фарами обдаст
фигуру Неизвестного солдата.
Здесь снится вам не женщина в трико,
а собственный ваш адрес на конверте.
Здесь утром,видя скисшим молоко,
молочник узнает о вашей смерти.
Здесь можно жить,забыв про календарь,
глотать свой бром,не выходить наружу,
и в зеркало глядеться,как фонарь
глядится в высыхающую лужу.
* * *
Ниоткуда с любовью,надцатого мартобря,
дорогой,уважаемый,милая,но не важно
даже то,ибо черт лица,говоря
откровенно,не вспомнить уже,не ваш,но
и ничей верный друг,вас приветствует с одного
из пяти континентов,держащегося на ковбоях;
я любил тебя больше,чем ангелов и самого,
и позтому дальше теперь от тебя,чем от них обоих;
поздно ночью в уснувшей долине,на самом дне,
в городке,занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне -
как не сказано ниже по крайней мере -
я взбиваю подушку мычащим "ты"
за морями,которым нет конца и края,
в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало,повторяя.

* * *
Узнаю этот ветер,налетевший на траву,
под него ложащуюся,точно под татарву.
Узнаю этот лист,в придорожную грязь
падающий,как обагренный князь.
Растекаясь широкой стрелой по косой скуле
деревянного дома в чужой земле,
что гуся по полету,осень в стекле внизу
узнает по лицу слезу.
И,глаза закатывая к потолку,
я не слово,а номер забыл,говорю полку,
но кайсацкое имя язык во рту
шевелит в ночи,как ярлык в Орду.
* * *
В городке,из которого смерть расползалась по школьной карте,
мостовая блестит,как чешуя на карпе,
на столетнем каштане оплывают тугие свечи,
и чугунный лес скучает по пылкой речи.
Сквозь оконную марлю,выцветшую от стирки,
проступают ранки гвоздики и стрелки кирхи;
вдалеке дребезжит трамвай,как во время оно,
но никто не сходит больше у стадиона.
Настоящий конец войны - это на тонкой спинке
венского стула платье одной блондинки,
да крылатый полет серебристой жужжащей пули,
уносящей жизни на Юг в июле.
Мюнхен
* * *
Около океана,при свете свечи;вокруг
поле,заросшее клевером,щавелем и люцерной.
Ввечеру у тела,точно у Шивы,рук
дотянуться желающих до бесценной.
Упадая в траву,сова настигает мышь,
беспричинно поскрипывают стропила.
В деревянном городе крепче спишь,
потому что снится уже только то,что было.
Пахнет свежей рыбой,к стене прилип
профиль стула,тонкая марля вяло
шевелится в окне;и луна поправляет лучом прилив,
как сползающее одеяло.
* * *
Время подсчета цыплят ястребом;скирд в тумане,
мелочи,обжигающей пальцы,звеня в кармане;
северных рек,чья волна,замерзая в устье,
вспоминает истоки,южное захолустье
и на миг согревается.Время коротких суток,
снимаемого плаща,разбухших ботинок,судорог
в желудке от желтой вареной брюквы;
сильного ветра,треплющего хоругви
местолюбивого воинства.Пора,когда дело терпит,
дни на одно лицо,как Ивановы братья,
и кору задирает жадный,бесстыдный трепет
пальцев.Чем больше платьев,тем меньше платья.
Квинтет
I
Веко подергивается.Изо рта
вырывается тишина.Европейские города
настигают друг друга на станциях.Запах мыла
выдает обитателю джунглей приближающегося врага.
Там,где ступила твоя нога,
возникают белые пятна на карте мира.
В горле першит.Путешественник просит пить.
Дети,которых надо бить,
оглашают воздух пронзительным криком.Веко
подергивается.Что до колонн,из-за
них всегда появляется кто-нибудь.Даже прикрыв глаза,
даже во сне вы видите человека.
И накапливается как плевок в груди:
"Дай мне чернил и бумаги,а сам уйди
прочь !" И век подергивается.Невнятные причитанья
за стеной (будто молятся)увеличивают тоску.
Чудовищность творящегося в мозгу
придает незнакомой комнате знакомые очертанья.
II
Иногда в пустыне ты слышишь голос.Ты
вытаскиваешь фотоаппарат запечатлеть черты.
Но - темнеет.Присядь,перекинься шуткой
с говорящей по южному,нараспев,
обезьянкой,что спрыгнула с пальмы,и,не успев
стать человеком,сделалась проституткой.
Лучше плыть пароходом,качающимся на волне,
учавствуя в географии,в голубизне,а не
только в истории - этой коросте суши.
Лучше Гренландию пересекать,скрипя
лыжами,оставляя после себя
айсберги и тюленьи туши.
Алфавит не даст позабыть тебе
цель твоего путешествия - точку "Б".
Там вороне не сделаться вороном,как ни каркай;
слышен лай дворняг,рожь заглушил сорняк,
там,как над шкуркой зверька скорняк,
офицеры Генштаба орудуют над порыжевшей картой.
III
Тридцать семь лет я смотрю в огонь.
Веко подергивается.Ладонь
покрывается потом.Полицейский,взяв документы,
выходит в другую комнату.Воздвигнутый впопыхах,
обелиск кончается нехотя в облаках,
как удар по Эвклиду,как след кометы.
Ночь;дожив до седин,ужинаешь один,
сам себе быдло,сам себе господин.
Вобла лежит поперек крупно набранного сообщенья
об извержении вулкана черт знает где,
иными словами в чужой среде,
упираясь хвостом в "Последние Запрещенья".
Я понимаю только жужжание мух
на восточных базарах !На тротуаре в двух
шагах от гостиницы,рыбой попавшей в сети,
путешественник ловит воздух раскрытым ртом;
сильная боль,на этом убив,на том
продолжается свете.
IV
"Где это ?"-спрашивает,приглаживая вихор,
племянник.И,пальцем блуждая по складкам гор,
"Здесь"-говорит племянница.Поскрипывают качели
в старом саду.На столе букет
фиалок.Солнце слепит паркет.
Из гостиной доносятся пассажи виолончели.
Ночью над плоскогорьем висит луна.
От валуна отделяется тень слона.
В серебре ручья нет никакой корысти.
В одинокой комнате простыню
комкает белое ( смуглое ) просто ню -
живопись неизвестной кисти.
Весной в грязи копошится труженик-муравей,
появляется грач,твари иных кровей;
листва прикрывает ствол в месте его изгиба.
Осенью ястреб дает круги
над селеньем,считая цыплят.И на плечах слуги
болтается белый пиджак сагиба...
V
Было ли сказано слово ? И если да,-
на каком языке ? Был ли мальчик ? И сколько льда
нужно бросить в стакан,чтоб остановить Титаник
мысли ? Помнит ли целое рой частиц ?
Что способен подумать при виде птиц
в аквариуме ботаник ?
Теперь представим себе абсолютную пустоту.
Место без времени.Собственно воздух.В ту,
и в другую,и в третью сторону.Просто Мекка
воздуха.Кислород,водород.И в нем
мелко подергивается день за днем
одинокое веко.
Это - записки натуралиста.За-
писки натуралиста.Капающая слеза
падает в вакууме без всякого ускоренья.
Вечная неврастения,слыша жжу
це-це будущего,я дрожу
вцепившись ногтями в свои коренья.
Эклога 5-я:летняя
I
Вновь я слышу тебя,комариная песня лета !
Потные муравьи спят в тени курослепа.
Муха сползает с пыльного эполета
лопуха,разжалованного в рядовые.
Выраженье "ниже травы" впервые
означает гусениц.Буровые
вышки разросшегося кипрея
в джунглях бурьяна,вьюнка,пырея
синеют от близости эмпирея.
Салют бесцветного болиголова
сотрясаем грабками пожилого
богомола.Темно-лилова,
сердцевина репейника напоминает мину,
взорвавшуюся как-бы наполовину.
Дягиль тянется точно рука к графину.
И паук,как рыбачка,латает крепкой
ниткой свой невод,распятый терпкой
полынью и золотой сурепкой.
Жизнь - сумма мелких движений.Сумрак
в ножнах осоки,трепет пастушьих сумок,
меняющийся каждый миг рисунок
конского щавеля,дрожь люцерны,
чабреца,тимофеевки - драгоценны
для понимания законов сцены,
не имеющей центра.И злак,и плевел
в полдень отбрасывают на север
общую тень,ибо их посеял
тот же ветряный сеятель,кривотолки
о котором и по сей день не смолкли.
Вслушайся,как шумят метелки
петушка-или-курочки ! Что лепечет
ромашки отрывистый чет и нечет !
Как мать-и-мачеха им перечит,
как болтает,точно на грани бреда,
примятая лебедою Леда
нежной мяты.Лужайки лета,
освещенные солнцем !
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70