– Давай сюда, я его сейчас прикончу! Жандарм охнул и пришел в себя.
Староста спрятал руку с пистолетом за спину, чтобы, не дай Бог, чайханщик не выхватил, возмущенно поглядел на него и сказал:
– Ты говорил, что хочешь заведение в нашей деревне открыть, затем, мол, и приезжаешь!
По голосу жандарм узнал человека, напавшего на него, и простонал:
– Ты меня ударил…
Хотя от слабости он едва мог говорить, но все-таки постарался выделить голосом слова «ты» и «меня» и, опираясь о надгробие, попытался приподняться.
Чайханщик опять настойчиво проговорил:
– Как только он оклемается, за нас обоих примется, не отвяжешься от него. Разделайся с ним!
Староста подозрительно поглядел на него и покачал головой:
– Не поладили, значит. А были компаньонами…
Жандарм еще не оправился от удара по голове, он не чувствовал, что из-под волос по виску у него течет струйка крови, – так он был поглощен своим новым открытием.
– Вот уж никогда бы не подумал, что староста с вором компанию водит! – еле ворочая языком, выговорил он.
Чайханщик решил, что такое оскорбление старосты ему на руку: оно облегчит ему расправу с жандармом, и нетерпеливо заорал:
– Говорю тебе, кончай его!
Но старосту клевета жандарма только расстроила; жилы у него на шее вздулись, и он– с горечью воскликнул:
– Да вы уж год целый как сделку заключили, а теперь вот повздорили, так ты, сволочь, меня ругаешь?!
При слове «сволочь» он сильно пнул ногой беспомощное тело. Жандарм опять потерял сознание, голова его со стуком упала на белый камень гробницы. Камень окрасился кровью. Староста угрожающе повел пистолетом:
– Год целый ты за мною следом таскался!
– Разделайся с ним! – не отставал от старосты чайханщик. Он сгорал от нетерпения. Если староста сейчас же – из страха, из осторожности или по глупости – не выстрелит в жандарма, так хоть бы жандарм поднялся на ноги и любым способом отомстил бы старосте за свою разбитую голову! Такой поворот, пожалуй, вообще был бы наилучшим, ведь жандарм все равно был ранен, если бы он теперь убрал старосту, чайханщик с ним одним справился бы… В любом случае надо избавиться от одного из них. Он завопил: – Ну давай, развяжись ты с ним!
Староста презрительно смерил его взглядом, покачал головой:
– А ты хочешь моими руками с ним покончить!
Чайханщик придвинулся еще ближе, хотя староста с пистолетом в руках следил за каждым его шагом, и сказал:
– Все дело в том, что вдвоем с тобой мы договоримся.
Жандарм, опершись о локоть, провел рукой по виску и по волосам, нащупал теплую кровь и, совсем обессилев, простонал:
– Мне до тебя вообще дела не было. Я вот за кем охотился. – И он указал пальцем на чайханщика.
Чайханщик опять принялся настаивать:
– Да стреляй же ты, не бойся! Если б он сюда не заявился, можно было бы ему зубы заговорить, а теперь он приперся, все видел.
Староста, только теперь оглядевшись по сторонам, спросил чайханщика:
– А что это такое? – и повел вокруг пистолетом.
– Я откуда знаю! – зло ответил чайханщик, как бы давая понять, что сейчас не время для таких вопросов, а потом добавил: – Я полчаса назад это все отыскал.
Тут староста вышел из себя:
– Полчаса?… Да ты год целый сюда ходишь! – Потом, уже мягче, обратился к жандарму: – Так ты, значит, за мной не следил?
– Честью клянусь, никогда этого не было! Неужели я в чужие дела суюсь? – простонал тот.
Чайханщик уловил, что тон старосты изменился, и испугался, поспешил вмешаться:
– Врет он, во все нос сует. Слушай, староста, если тебе жизнь дорога, слушай меня, правду говорю: он всюду лезет, во все вмешивается. А иначе что ему здесь делать? – Глаза его налились кровью, он погрозил жандарму пальцем: – А ты не беспокойся, я тебя схороню!
Он повернулся спиной к ним и быстро зашагал в глубь пещеры.
– Куда пошел? – заорал староста.
– Пригляди за ним, – взмолился жандарм. Староста трубным голосом приказал:
– А ну-ка возвращайся! Тебе говорю – вернись! – Потом, словно попав в тупик, забормотал: – Ух, во рту все пересохло, язык не ворочается…
Чайханщик добежал до последней могилы, туда, где в разгар своих плясок и прыжков за несколько минут до столкновения с жандармом он приметил кинжал с золотой рукояткой. Схватив его, сунул за пазуху и вернулся. Его возвращение успокоило старосту. А чайханщик, переведя дух, снова подступился к нему:
– Раз ты боишься, давай я стрельну. – Он протянул руку (а вдруг староста надумает отдать пистолет?) и добавил: – А ты садись, покури пока.
Жандарм из последних сил потянулся куда-то за спину, пробормотал:
– Ой, не давай ему…
Но предлагавший перекур чайханщик неожиданно объявил:
– У меня сигарет нету. Старосте это не понравилось.
– Сигарет у тебя нет, а лопата есть? И радио тоже есть. Говоришь, ты сюда полчаса назад попал, а?
Когда староста рухнул из колодца в пещеру, радио еще говорило, но таз, которым он ударил жандарма, отлетев, попал сначала на надгробие, потом покатился под ноги чайханщику, а по пути зацепил за приемник, сбил его, и тот выключился. Молчащий приемник теперь валялся на земле возле жандарма. Жандарм вытащил из заднего кармана пачку сигарет, щелкнул по ней, вытряхивая одну, затем предложил старосте:
– Прошу, пожалуйста!
Едва староста протянул руку, чтобы взять сигарету, чайханщик подскочил и заслонил его.
– Не подходи к нему близко! Берегись, а то каратэ ударит!
Староста отшатнулся в ужасе, жандарм злорадно усмехнулся. Староста спросил:
– Каратэ – это что?
Жандарм вытащил сигарету из пачки, сунул в рот, чиркнул спичкой, закурил, чайханщик тем временем ответил:
– Я почем знаю! Штука такая. Японская.
– На транзисторах? – спросил староста.
От такого невежества чайханщик совсем разозлился.
– Господи прости! – воскликнул он. – Ну, вроде борьбы это. Японская борьба.
– Не болтай чепухи, – оборвал староста. – При чем тут борьба?
Жандарм тем временем перебросил зажженную сигарету старосте и тут же извинился:
– Прошу прощения!
Староста поймал сигарету, церемонно поблагодарил:
– Да не оскудеет ваша рука…
Жандарм отвечал столь же учтиво и обходительно:
– Рад служить, не стоит благодарности. Чайханщик, смекнув, что такой обмен любезностями
для него опасен, возмущенно воскликнул:
– У, подхалим поганый!
Староста, усаживаясь на землю, показал пистолетом, чтобы чайханщик тоже сел.
– Ну-ка объясни мне. Мы где?
Теперь все трое располагались на земле вокруг гробницы. Жандарм опирался на локоть, староста сидел, подвернув под себя ноги, чайханщик – на корточках. Чайханщик пытался сообразить, что бы еще предпринять. Староста дымил как паровоз, жандарм опять начал стонать: бедняга ведь был ранен, кровь текла по его щеке, капала с подбородка. Чайханщик сверлил взглядом старосту, но никак не мог догадаться, что у того на уме. Он пробормотал:
– Не знаю.
– Не знаешь, однако здесь сидишь?
– Ты сам тоже здесь, а ты знаешь? – возразил чайханщик.
– Может, ты знаешь? – обратился староста к жандарму.
– Я за ним следом сюда пришел, – ответил тот.
– Ты пришел следом за ним, я – следом за тобой… – Он обернулся к чайханщику: – А ты за кем?
Чтобы избежать ответа, чайханщик сделал вид, будто испуган новой догадкой:
– Не дай Бог, он в эту сигарету гашиш подложил…
Староста выдернул изо рта сигарету, словно это была змея или скорпион, брезгливо отшвырнул ее подальше и взвизгнул:
– Вы мне голову не морочьте, сукины дети!…
Чайханщик тоном уличного мальчишки, скликающего дружков поиграть в бабки, предложил:
– Закопаем его, а?
Потерявший от страха голос, староста только прохрипел:
– А ты заткнись! Только и знаешь: прикончи его, закопай его. Ах ты злыдень, что я тебе – Азраил или палач? Может, могильщик или обмыватель трупов? Староста я, понял?!
– Какая разница? – возразил чайханщик. – Что тут понимать? Нам надо от него отделаться. А мертвецов поверх земли оставлять грех.
Но староста нащупал слабое место в его доводах.
– Да разве мы сейчас поверх земли?
Чайханщик бросил взгляд на своды пещеры и понял, что тот прав.
– Ну и что? Здесь тоже земля, все равно надо его упрятать. Главное дело – закопать. Ну чего ты расселся, поднимайся давай, сходи обгляди тут все!
Жандарм снова напряг все силы, чтобы удержать старосту, слабо замахал рукой:
– Стой, не ходи! Ты ведь не знаешь, куда он тебя заведет…
Чайханщик нарочито небрежным тоном, которому он старался придать почтительность, заявил:
– Неужто староста – ребенок? Чего зря говорить? Он сам пойдет, один. Ты что, думаешь, если эта дыра под землей, так он уж и не разберется? Чтоб ты ослеп! Староста, он везде староста, хоть на земле, хоть под землей!
Жандарм понял, что должен противопоставить этим лицемерным речам все свое красноречие, и начал:
– Эх, такому длинному языку ножа не миновать! Гляди, староста, не попадись на крючок! Это все – древние творения, памятники твоим предкам. А этот тип сюда нагрянул, окопался тут, чтобы себе их забрать. Не позволяй ему сделать это. Не давай изломать здесь что-нибудь или, еще того хуже, вынести отсюда. Ты должен охранять все это. Должен гордиться памятниками. Такая у тебя задача – сохранить, сберечь заветы предков и передать их следующим поколениям.
Бедняга, несмотря на потерю крови, превосходно справился с ролью лектора. Это была прекрасная речь, но жандарм совершенно обессилел: восторженная любовь к историческим памятникам, равно как и обуревавшее его стремление не только лично исполнить долг перед обществом, но и разъяснить другим лежащую на них моральную ответственность привели его в такое изнеможение, что он весь обмяк, побледнел, задохнулся и закашлялся.
У чайханщика от отвращения и изумления перед подобными разглагольствованиями, которые казались ему сплошным вздором, даже ноздри раздулись, когда он крикнул:
– Да брось зубы заговаривать! Охраняй, передай!… Что староста – сторож, что ли? Ты, подлец, этими разговорчиками хочешь у нас изо рта кусок вырвать. – Потом он повернулся к старосте: – Дай ему волю, он совсем обнаглеет, живо на ноги вскочит, соберет всех богатеев, им все это передаст, ну и сам внакладе не останется. А нам придется издаля завидовать.
Он сделал паузу, чтобы этот глубокий научный анализ оказал воздействие на старосту, что, похоже, и произошло. Потом со всей решительностью, гневно и презрительно продолжал:
– Наши предки! Наши предки! Очень ты предков любишь, да? Вот я сейчас тебя к ним и отправлю!
И он прыгнул прямо на жандарма, но староста с пистолетом в руке был настороже, так что чайханщик хоть и повалил жандарма, но не успел вытащить из-под рубахи кинжал. Он опять повернулся к старосте:
– Прошу покорно, не теряй даром времени. Глядишь, еще какой-нибудь незваный гость объявится.
Он пригнулся к его уху и стал шепотом рассказывать о сокровищах и грудах золота в глубине пещеры, однако жандарм, как ни напрягал слух, от боли – боли в ноге, боли в разбитой голове – ничего не мог разобрать.
Глаза старосты блеснули. Даже если это было наполовину вранье, все равно дело стоящее. А главное – пистолет-то у него в руках. С трудом, упираясь ладонью в покрытый редкими волосами затылок чайханщика, он поднялся на ноги и заявил:
– Ты пригляди тут, пока я схожу.
47
Художник мазками наносил краску на холст, он выписывал брюки крестьянина. Трихвостень в молчании докуривал сигарету, ожидая, чтобы художник снова заговорил. Но тот не намерен был тратить время на разговоры. Он сейчас был занят работой, сейчас не было необходимости отрываться, быть может, он даже предпочитал пустой болтовне воспоминания об ушедших днях, когда Зейнальпур говорил и мыслил по-другому. Он молчал. Знал, что упреки тут не помогут. В жизни есть другие проблемы, другие факторы, более могучие, чем советы и порицания. Он знал, что человек пренебрегает даже своим собственным опытом; чего же ждать от поучений, советов и мудрости из вторых и третьих рук? Он знал, что каждый человек должен создать себе свой собственный критерий, мерку. Понимал, что даже отсутствие критерия представляет собой своего рода мерило, скрытый пробный камень. И тот в свою очередь, под давлением обстоятельств, также постоянно видоизменяется. Для каждого человека основой его критерия должна быть искренность по отношению к самому себе. Если она есть, тогда и разум берется за работу – на то он и разум, чтобы понимать, что запас его собственных познаний ограничен. Разум возьмется за дело, глаза откроются, гипноз страха и привычки потеряет силу – человек станет свободным. Будучи несвободным, человек никогда не обретет себя. Ложь препятствует освобождению. Несвобода не дает власти. Несвободный человек всего лишь животное. Быть человеком – это значит властвовать над собой, а без искренности и правдивости это невозможно. Власть над собой – вот залог свободы. Художник молчал, потому что знал: пока есть работа, незачем попусту болтать.
Трихвостень, чтобы прервать молчание, спросил:
– Ну а что слышно о ребятах из нашей компании?
– Все хорошо, живы-здоровы, – ответил художник. Потом вспомнил о приятеле по имени Абуль и добавил: – Вот только Абуль, бедняга, ногу сломал.
– Да как же это?!
– На лыжах катался.
– А шею не сломал еще? – Трихвостень попытался оживить беседу.
Но художник, очевидно, вспомнил о чем-то своем, да и шутка показалась ему плоской, так что он сухо ответил:
– Это в следующий раз.
Потом задумался, опять сунул в рот сигарету, затянулся, отодвинулся от полотна, окинул его взглядом. Однако, решив, что лучше закончить рассказ, проговорил:
– Я ходил в больницу, навещал его. Как ты думаешь, кого я там встретил?
– Зеленую ветвь ислама, – смеясь, сказал Трихвостень. – Духа зелени!
Этими словами он хотел намекнуть на пристрастие товарища, которого они в давние времена называли Абуль. Тот обожал деревья, цветы и мечтал распространить зеленый цвет по всему миру. Всякий проступок, насилие, глупость он готов был прикрыть зеленым листком.
– Нет, доктора Чистюлю.
– Какого еще Чистюлю? – удивился Трихвостень.
– Ну Чистюлю, который во Франции был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23