Вокруг головы жандарма порхала белая бабочка. Внезапно раздался грохот, заглушив квохтанье куропатки. Рвали гору. Жандарм, застигнутый врасплох, невольно спрятал голову за куст. Староста поступил точно так же. И от страха, и следуя за быстрым нырком жандарма, он поспешно присел за куст. За свой куст, разумеется. И оставался там, пока грохот не улегся. Тогда он оторвал голову от земли и увидел, что жандарм осторожно и медленно приподнимается.
Сначала жандарм чуть привстал, потом, обнаружив, что ничего не видит, поднялся во весь рост и успел разглядеть, как чайханщик уходит под землю. Боясь, как бы чайханщик не заметил его, он опять пригнулся, присел, с натугой проглотил слюну: «Наверняка у него здесь тайник с героином!» Когда он снова поднял голову, чайханщик был уже под землей.
Добравшись до отверстия колодца, чайханщик прежде всего услышал доносившуюся из пещеры сказку про удода. Он был озадачен: «Что делает женщина в этом колодце, о чем это она говорит?» У него и в мыслях не было, что это радио. Но потом, когда ювелир в пещере запел от радости, приплясывая и прищелкивая пальцами, чайханщик перепугался, он подумал: «Не дай Бог, там в колодце джинны и пери…» Сколько лет он и думать забыл про джиннов и пери, не боялся ничего такого, даже сомневался в их существовании. А сейчас, оказавшись в непривычной обстановке, в чужом месте, он словно перенесся назад, во времена своего детства, фантастические образы, наводя страх, снова ожили в его душе… Но тут хохот, щелканье пальцами и пение старика прекратились. Ювелир же, отсмеявшись и поплясав вдоволь вокруг изваяний, совсем задохнулся. Он опустился на землю, прислонился к каменной гробнице и, прислушиваясь к тому, что там натворил удод, обдумывал, как ему поступить с таким богатством, как вдруг – тук! Какой-то шорох. Это крупная песчинка упала на надгробный камень, отскочила и полетела на землю, на разбросанный вокруг гравий. От неожиданности ювелир так и подскочил, прихватив в горсть щепоть гравия, он задрал голову, чтобы посмотреть, откуда тот падает, но услышал новый шум, раскатистый и глухой, доносившийся, казалось, издалека. Постепенно гул затих, теперь в пещере звучали лишь история удода и музыкальное сопровождение к ней. Ювелир поглядел на гравий, который сжимал в руке. И внезапно вздрогнул. Даже в этой темноте опыт подсказывал ему, что на его ладони золотой песок, это золото! Он осторожно запрокинул голову, чтобы хорошенько рассмотреть свод пещеры. Поднялся на ноги, обошел вокруг гробницы, уставившись в одну точку на потолке, откуда, он полагал, сыпался песок, – он заметил там трещину. С опаской влез на гробницу, стремясь подняться поближе к желанному месту. Надежды, которые подавала ему эта щель в потолке, были так велики, что страх перед гробницей улетучился: наверху поблескивали золотом еще несколько крупинок. Ювелир сполз вниз, не сводя глаз с потолка, 'отправился на поиски лопаты, которая валялась где-то поблизости. Притащил ее, примерился – расстояние от надгробия до свода было порядочное, дотянуться до трещины нелегко. Ювелир покрепче ухватил лопату и с размаху, сильно ударил острым металлическим краем по своду, потом еще, еще и еще, пока вниз не упало четыре-пять комочков золота. Ювелир засмеялся, его охватило блаженство, силы его прибывали, глаза сверкали, он бил, и бил, и бил лопатой, снова и снова наносил удары по своду, как вдруг – ш-р-р-р! Под хриплые старческие вздохи вниз устремился щедрый золотой поток, настиг, захватил его. Лопата вывалилась из рук ювелира. Комочки золота колотили его по голове, царапали и ранили кожу, но боль не могла вытеснить радость. Он смеялся. Смеялся долго-долго, до головокружения, так что ноги его ослабели, подкосились, и он упал. А золотой дождь все лил. То ли на потолке помещалось хранилище, то ли прежде существовал обычай засыпать золотым песком пустоты в сводах пещерных гробниц – как бы там ни было, по какой причине, по какому случаю – от глупости чьей-то или от большого ума – но это был поток чистого золота. Золото текло, а старик все смотрел, как оно льется. Он опрокинулся на спину, его ноги, руки, грудь, живот все глубже погружались в золотой песок, так что он уже не мог шевельнуться, а золото все лилось и лилось. Торчала лишь голова, которая еле-еле поворачивалась. Золотой дождь все продолжался, а он все смотрел, смотрел, как тот сыплется, смотрел, как погребает его. Каждое мгновение тяжесть покрова увеличивалась, ювелир чувствовал, что она прибывает, но тяготы золотого плена не могли заглушить ощущение изобилия, восторг и радость при виде такого несметного богатства. Тело покидала возможность двигаться и даже дышать, но отступала под натиском золота, и созерцание золота мешало старику осознать, что он испустит дух под этим грузом. И он все еще смеялся, хотя смех становился все слабее, пока не замер совсем. В этот миг шлепнулась и последняя крупинка: иа месте упавшего ювелира вырос золотой холм.
Когда пыль улеглась, ювелир увидел на потолке пустое отверстие, дыру – больше любоваться было нечем. Теперь дыра следила за ним – словно слепой оборотень пустой глазницей. Теперь он почувствовал тяжесть. Он ничего не видел – золотой вал окружал его со всех сторон. Попробовал повернуть голову – песок начал беззвучно осыпаться. Казалось, стоит ему кивнуть головой, и холм придет в движение, окончательно завалит его. Молча, твердо, пристально глядел он на захватившую его золотую гору. Но в страхе не смел и подумать, сколько будет продолжаться этот плен, сколько будет длиться его бытие. Радио все еще передавало сказку про удода. С другого конца пещеры до ювелира донесся шум. Это упал чайханщик, вывалился из шахты колодца в пещеру.
Чайханщик приземлился на ноги, но блеск мрамора, золота, мерцание драгоценных камней так потрясли его, что ноги под ним подломились. Не веря своим глазам, он подскочил, хотел вернуться, посмотрел вверх. Над колодцем синело высокое небо. Он отринул его.
Жандарм приближался к колодцу, когда вдруг наткнулся на юношу. Сначала внимание его привлекли нелепые длинные волосы парня, потом он заметил, что тот спит. Но почему он спит сидя, почему так громко храпит? Жандарм в сомнении подошел ближе. Осторожно положил руку на плечо сидящему, тот шевельнулся. Но движение было таким вялым, сонным, полуживым, что жандарм засомневался еще больше. Он поискал следов крови или удара, но не обнаружил никаких улик, кроме преступного окурка, сделавшего свое дело. Окурок валялся на земле под бесчувственной рукой спящего. По запаху жандарм определил: гашиш. Его охватили негодование, жгучая жалость к этому молодому поколению, которое, вместо того чтобы следовать традиционным дедовским путем, курит гашиш (хотя, честно говоря, гашиш тоже должен считаться древней дедовской традицией). Отшвырнув окурок, он припечатал его каблуком, словно одним ударом уничтожил грубость, злобу и агрессивность всего порочного поколения, стер эти пороки в порошок и развеял по ветру. Потом зашагал к колодцу. Подойдя к нему, он похлопал рукой по пистолету, затянул потуже пояс, поправил фуражку, нагнулся и решительно и осторожно полез вниз.
Староста тоже сдвинулся с места. Прихватил покрепче четки, вопрошая себя: неужели слежка за людьми непременно связана с лазаньем в ганат?
Жандарм, осторожно спускаясь по стволу колодца вниз, тоже задавался вопросом: неужели там, в ганате, сидит ребенок, ради которого передают по радио эту сказку? Разум и опыт подсказали ему, что голос из колодца – радио, что вещает оно сказку. Но в голове у него никак не укладывалось, какое отношение радио имеет к колодцу, терьяку или героину. Тут до него донеслись голоса двух людей, прерываемые смехом: голоса слышались у него из-под ног.
Это был ювелир, звавший чайханщика на помощь. Когда чайханщик добрался до дальнего конца пещеры, то оказался перед золотым холмом. Ошеломленный видом несметных богатств, открывшимся ему, величиной золотой горы, да и темнотой тоже, он сначала и не приметил посреди кучи человеческую голову. Но ювелир так изнемогал от тяжести золотого песка, что ему было все равно, человек перед ним или джинны, он жаждал лишь вырваться из-под гнета, давившего и душившего его. Со стоном он выговорил:
– Ох, на помощь, мусульманин! Вытащи меня отсюда… Обалдевший чайханщик так и застыл перед кучей.
Но понемногу понял, что старикашку завалило звонким металлом. А ювелир пищал:
– Вон той лопатой… Откинь его той лопатой. Вай!…
Чайханщик быстро огляделся, схватил лопату и принялся отгребать золотой песок от лица пострадавшего. Старик стонал. Чайханщик весь вспотел от усилий, но вдруг глаза его выкатились, рот искривился, ноздри дрогнули. Он перестал копать песок. Старик опасливо глянул на него: чайханщик был неподвижен. Мысль, мелькнувшая в его мозгу, указывала дорогу к богатству, и ему внезапно открылось, что он сейчас делает и что должен делать. На лице его заиграла злорадная усмешка, он снова принялся за работу. С силой глубоко вогнал лезвие в золотой песок, поднатужился, высыпал содержимое лопаты. Но не в сторону, не от головы старика, нет, наоборот – прямо ему на макушку. И захохотал.
Ювелир в ужасе пролепетал:
– Мусульманин, что же ты делаешь?… Но тот продолжал.
– Ох, смерть моя пришла-а, – заскулил ювелир.
А тот все сыпал на него золото. Ювелир застонал. Чайханщик засмеялся. Ювелир жалобно взмолился:
– Поделимся!…
Чайханщик, всаживая лопату глубже в песок, рявкнул:
– Ишь ты, мерзавец! Поделимся?!
И швырнул лопату песку прямо ему в лицо. Старик, тряся головой, отбрасывал с лица крупинки, приговаривая:
– Половину тебе…
– Половину, говоришь? – Со смехом чайханщик высыпал на него еще одну лопату.
Старик опять затряс головой и со стоном произнес:
– Да ведь все это не мое!
Чайханщик, опрокидывая следующую лопату, возразил:
– Мое это, подлец ты этакий!…
Теперь вокруг ювелира было столько золотого песка, что он уже не мог шевельнуть головой. Он попытался, вытягивая губы, оттолкнуть крупинки ото рта, потом с трудом проговорил:
– Все, что тут есть – твое. Вытащи меня. Ведь я… – Но слова его оборвались, и рот тоже закрыло песком. Вся голова погрузилась в песок, снаружи остался один только глаз, да и то лишь тогда, когда чайханщик убедился, что дело сделано, сплюнул, выпустил из рук лопату и ушел рассматривать статуи, тут несколько крупинок золота соскользнули, и веко заморгало, стараясь высвободить глаз, один-единственный глаз. А сам старик, напрягаясь, втягивал в грудь остатки воздуха, задержанные крупинками песка, чуть погодя с трудом выталкивал воздух назад, только чтобы пейзаж перед его оком подольше не исчезал, не заволакивался пеленой смерти. Под своим тяжким грузом он вспомнил о юноше. И с обидой и страхом спросил себя: «Что же я такого ему сделал, почему он поступил со мной так дурно? Когда, зачем, как сговорился он с этим человеком? Кто этот пришелец, откуда? Зачем парень бросил меня, обманул?… Накажи его Господь!…»
Староста сдернул очки с юноши и сам испугался своей смелости, но юноша был настолько погружен в дурманное оцепенение, что от этого легкого толчка упал, так и не проснувшись. Сначала медленно повернулся, потом, словно отяжелев, стал медленно оседать, пока не повалился, мягко и медленно. Староста, который так и не видал ни ювелира, ни чайханщика, призадумался: чем не угодил жандарму этот бедный парень, что тот с ним сделал? И зачем теперь полез в колодец? Он опасался: а вдруг здесь государственная тайна замешана? Хотел уж повернуть назад, но тут из колодца донеслись пение и прищелкивание пальцами. Простак староста не мог себе представить, в какой связи эти звуки находятся с государственной тайной, да и есть ли между ними связь. Но ведь он своими ушами слышал… От испуга пальцами не прищелкивают. Пришлось старосте взяться за четки. Он зажмурился, прочел молитву, сосредоточился на мысли, спускаться ему в колодец или уходить прочь отсюда, и полностью положился на результат гадания. Ответ вышел положительный: надо спускаться. Однако ему все не верилось, чтобы из подземелья могли доноситься звуки пения и прищелкивания пальцами. Хотя веселые звуки не прекращались.
Песни распевал чайханщик, и пальцами щелкал тоже он. Он был доволен собой. Превозносил себя за то, что сообразил вовремя: незачем зря делиться, незачем создавать жупел из пустых назиданий о помощи людям. Он пустился в пляс. Исполнял танец перед каждой статуей, щекотал их, посылал им воздушные поцелуи и говорил себе, что сейчас пойдет сбросит в колодец и парнишку, тогда он останется единственным хозяином, полным владыкой сокровищ, сможет делать, что ему вздумается, весело заживет. Он брал за подбородок одну статую, трепал за ухо другую. А один раз согнул два пальца и защемил меж ними нос какого-то изваяния – и вдруг почувствовал, что нос мягкий, теплый и жирный. Хотя он кружился в пляске, но тут сразу забыл про танец, отскочил и увидел над выпущенным на свободу теплым носом два зорких глаза, негодующе следившие за ним. Он застыл на месте, струсил. Теперь до него дошло, что эта фигура вроде бы совсем не золотая, хуже того – она одета как жандарм. Он отпрянул, метнулся в дальний угол пещеры, перескакивая через надгробия, пока не спрятался за массивной порфировой гробницей, украшенной большой статуей. Потом осторожно высунул голову из-за камня, окинул взглядом другую часть пещеры: похоже, то, страшное, пошевелилось. Со страха он завопил:
– Кто ты есть?
– А кто тебе нужен? – раздалось в ответ.
«Что голову ломать, покойник это, ожившее изваяние или еще какое колдовство?» – уговаривал себя чайханщик. Он решился спросить:
– Ты джинн или человек?
– Я жандарм.
Чайханщик собрался с духом, хотя ему для этого пришлось напрячь все силы, и выговорил:
– Лжешь! – а себе под нос пробормотал: – Боюсь я, ох, боюсь!
Но в пещере каждый звук отдавался гулко, и это сделанное самому себе признание долетело до жандарма. Тот сказал:
– Правильно делаешь, что боишься. Я давно раскусил, что тут героин замешан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23