Льстивый комплимент был слегка подпорчен ядовитым тоном, которым он был произнесен.
– Ну давай же, выкладывай! – нетерпеливо торопил Джеймс. – Ты же умираешь от желания поделиться.
Сара рассказала ему все. Он слушал молча, потягивая из бокала, и, когда Сара умолкла, улыбнулся улыбкой Эда.
– Да, просто сказка братьев Гримм, – резюмировал Джеймс.
Сара, чувствуя его замешательство, со смехом сказала:
– Вот и он отреагировал точно так же.
– Да, ему, наверно, было что сказать. По тебе видно.
– Неужели?
Джеймс нахмурился. По его виду Сара поняла, что чем-то обидела его. Джеймс не мог скрыть удивления и досады. Он впервые увидел мать как женщину – не мать, но женщину, которая может чувствовать эмоциональное и сексуальное влечение к мужчине. И это ему не нравится. Совсем не нравится. Он вырос рядом с матерью, которая давно похоронила сексуальность вместе с любовью, и вот теперь гробницу открыли, а в ней, оказывается, скрывалась прекрасно сохранившаяся женщина из плоти и крови. Это поразило его до глубины души.
– А что же он? – с неприятным ударением на последнем слове спросил Джеймс. – Он чувствует то же, что и ты?
– Да.
– Ничуть не угас? – недоверчиво переспросил он.
Сара промолчала.
– Все страньше и страныше, – процитировал он «Алису в Стране Чудес». Верь не верь, а правда глядит прямо тебе в глаза, струится от сияющего лица матери, так неузнаваемо преобразившейся в мгновение ока. Благодаря некоему Эдварду Джеймсу Хардину, полковнику военно-воздушного флота США, ветерану второй мировой войны, бывшему пилоту «Девушки из Калифорнии» и «Салли Б.», человеку с фотографии, которую мать хранила в потаенной шкатулке у себя наверху, а также в своем сердце. И вот он вернулся и открыл это сердце своим ключом.
Сара знала своего сына лучше, чем он сам себя знал. Она могла читать его мысли по лицу, как бы он ни старался их скрыть. Он был оскорблен в лучших чувствах, хотя старался прятать истинные эмоции за мальчишеской бравадой.
– Мы поговорили в субботу на празднике, понедельник вместе пообедали, тогда я и рассказала ему о тебе. Вот и все, – мягко сказала Сара. – Больше ничего не было.
«Пока не было», – подумал Джеймс, не сводя глаз с бокала. Он только теперь начинал что-то по-настоящему понимать. И это ему тоже не нравилось. Он был еще слишком маленьким, когда мать впервые сказала ему про Эдварда Джеймса Хардина, и для него это казалось чем-то вроде голливудской мелодрамы времен войны. Отважный американский пилот-красавец и юная английская аристократка, страстная романтическая любовь... Ему тогда было невдомек, что такое подлинная страсть. В тех старых голливудских картинах никогда не показывали мужчину и женщину в постели. И теперь эта женщина, сидевшая напротив него, не могла быть его матерью. Слишком сексуальна для такой роли.
Подумать только – его мать! Он воспринял историю как те сказки, которые мать читала ночь, она соседствовала в его сознании с легендами о короле Артуре и рыцарях Круглого стола или о героических защитниках форта Аламо. Быть сыном полумифического летчика, сделавшего двадцать пять боевых вылетов, а может, и больше, который сражался в небе с «мессершмиттами» и «фокке-вульфами» и посадил «Салли Б.» на двух моторах, гораздо больше льстит самолюбию мальчишки и больше говорит его воображению, чем быть сыном неподвижного калеки. Родной отец представлялся Джеймсу чем-то вроде одинокого рейнджера, о котором можно читать в книжках, которым можно восхищаться, нов которого нельзя поверить как в реального человека. Реальными были человек в инвалидной коляске и милая, святая мама, которая жертвенно-преданно ухаживала за ним.
Какой ценой это ей давалось – об этом Джеймс задумался впервые. Раньше это просто не приходило ему в голову. Бедная его голова! С ума можно сойти. И это его мама! Господи милостивый! Да какое она имела право? Уже двадцать четыре года замужем! И самой целых сорок четыре года!
Понимая гигантскую разницу между двумя мужчинами в ее жизни, Джеймс никогда не придавал значения тому факту, что Джайлз Латрел приходился ему неродным отцом. Их отношения были настолько близкими, что это было не важно. Он не считал свою мать прелюбодейкой. Вплоть до этого момента. Его мать, его любимая мамочка, ложилась в постель с другим мужчиной, лежала голая в его объятиях, позволяла ему проникать в себя и брюхатить– и в результате появился на свет он, Джеймс Джайлз Латрел.
Он впервые осознал себя продуктом незаконной связи, ублюдком. Мерзость какая. Да как же она осмелилась? Как она могла? У него комок подкатил к горлу. Господи, если она так преобразилась после беседы с ним, как же она выглядела после занятий с ним любовью? Любовью, с отвращением подумал он. Через двадцать-то лет?
– Так что же он? – переспросил Джеймс, с ядовитой иронией произнося последнее слово, – Как ему понравились твои милые откровения?
– Понравились.
– Значит, ты кругом довольна. Что очевидно. – Он допил бокал до дна. – А па?
– Он первым сказал о тебе Эду.
– Подумать только! Мне просто ничего не остается в этой ситуации, кроме как радоваться за вас всех. У вас сложился чудный уютненький брак втроем!
– Глупо и грубо, – холодно сказала мать. – Мне всегда хотелось сказать о тебе Эду. Ты прекрасно об этом знаешь.
– Это была мечта. Я никогда не верил в реальность всего этого, если хочешь знать. Он никогда не был для меня реальным. Только героем твоих историй. Я и предположить не мог, что когда-либо услышу о нем иначе, чем из твоих уст, и никогда не хотел его увидеть! – Он неприязненно посмотрел на мать. – В отличие, видимо, от тебя.
– Я хотела этого всегда, – призналась Сара.
Джеймс был совершенно обескуражен.
– Зачем он явился?
– Просто почувствовал, что может это наконец сделать.
– У него все еще зудит – через столько-то лет?
– Не хами, Джеймс, – резко оборвала его Сара.
– Но это же смешно! Столько лет прошло! И что же мне теперь прикажешь делать?
– Никто ничего тебя не просит делать.
– К чему тогда вообще все эти разговоры?
– Эти разговоры давно у нас велись.
– Да, шесть тысяч миль и двадцать лет долой, и теперь, очевидно...
– Что очевидно?
– Завел тебя, – грубо бросил Джеймс. – Разве не так? С первого взгляда видно.
Мать неожиданно улыбнулась в ответ, и эта улыбка его окончательно вывела из себя.
– Ты прав.
В нем закипала злоба. Больше всего злило ее самообладание, даже какое-то высокомерие. В ней чувствовалась такая уверенность в себе, какой раньше он никогда не замечал. Еще одно доказательство влияния на нее этого человека.
– Я отвечу на вопрос, который ты не решаешься задать, – спокойно сказала мать. – Да, я все еще люблю его. И всегда любила. И всегда буду любить.
Он потерянно глядел на нее.
– И чем же он тебя взял? – с отвращением спросил он. – Я просто не узнаю тебя.
– Уймись, – мягко сказала мать.
– А что прикажешь делать нам – твоему мужу и твоему сыну? Удалиться, чтобы не портить картину?
– Оставаться на месте.
– Ну спасибо, успокоила.
– Я не собираюсь бросать ни мужа, ни сына. Эд вовсе не за этим явился.
– Откуда ты знаешь? Может, до него дошли слухи, что па дышит на ладан.
Взгляд матери стал ледяным.
– Довольно, Джеймс. Ты забываешься.
– Я забываюсь? Это ты забыла обо всем на свете и еще смеешь меня осаживать!
– Замолчи!
Ее голос прозвучал как удар хлыста. Джеймс отпрянул. Сара изо всех сил сдерживалась, чтобы не вскипеть.
– Я тебя шокировала, да? Оказалась не только твоей матерью, но еще и женщиной. Ты уже достаточно взрослый и достаточно понятлив, чтобы иметь представление о том, каким кошмаром был всегда мой брак. Мы с твоим отцом никогда не спали в одной постели, и не только потому, что ему нужна специальная ортопедическая кровать. Ты не видел во мне женщину, потому что последние двадцать лет я ею и не была. Я была нянькой, Джеймс, компаньонкой, горничной, другом. Но женой в буквальном смысле слова я не была.
– Но вы казались такой хорошей парой...
– Потому что я прикладывала к этому много усилий, и мы действительно всегда были добрыми приятелями. Мы с Джайлзом верили друг другу и в определенном смысле друг друга любили – как два человека, которым приходится делить кров. Я рассталась с единственным в мире человеком, с которым мне хотелось быть вместе, ради Джайлза, потому что видела в этом свой долг. Я каждую минуту была у него под рукой, днем и ночью, дома или в больнице.
Сара говорила сдержанным тоном, но за ним чувствовалось волнение.
– Я могла бы давным-давно бросить его и взять тебя с собой, но не делала этого, потому что он во мне нуждался. А кого интересовало то, в чем нуждалась я сама, Джеймс? Тебе никогда не приходило в голову, что я тоже могу чего-то хотеть? В этом доме все держалось на мне; я должна была обо всем думать, обо всех заботиться. Отдавать всю себя, всегда только отдавать. Я должна была довольствоваться тем, что всем нужна. А мне будто ничего не было нужно. Ты никогда не задумывался над тем, что я чего-то лишена? Нет?
Он неохотно качнул головой.
– Нет, конечно, ты об этом не задумывался.
– Но па тебя любит, и ты нужна ему! – выкрикнул Джеймс.
– Это мне очень хорошо известно. Я предпочла ему Эда, потому что мало его любила. А Эда я любила очень. Любовь не выбирает – кого любить, кого не любить. Любят не из уважения и не по необходимости, у любви собственные законы и правила, и ты должен играть по этим правилам, а не по своим собственным. Ты вряд ли понимаешь меня, потому что еще не знаешь жизни, и объяснять что-либо бессмысленно. Эд стал для меня открытием. Фантазия сделалась реальностью. Это редкостная вещь. Для большинства людей их реальность – всего лишь плод воображения.
– Ой, только не надо мне пересказывать легенду о Тристане и Изольде! – презрительно отозвался Джеймс.
– Не говори о том, чего не понимаешь! Прибереги свои скороспелые сентенции до тех пор, пока у тебя молоко на губах обсохнет! Я сказала тебе всю правду об Эде. И сказала ему всю правду о тебе.
– Ты известная правдолюбка, – язвительно заметил Джеймс.
~– Ты предпочитаешь, чтобы я была лгуньей? Чтобы обманывала тебя? Притворялась? Я считала тебя взрослым. Так веди же себя как взрослый человек.
– Что это означает в предлагаемых обстоятельствах?
– Каких обстоятельствах?
– В которых выясняется, что твоя мать... Он запнулся и умолк, поняв, что зашел слишком далеко.
– Твоя мать – что? Разве ты впервые услышал эту историю? Откуда вдруг столько желчи?
– То была просто легенда! А это – реальность!
– Ты что же, думаешь, что я собираюсь упаковать тебя в коробку и отправить почтой Эду? Напрасно, Джеймс. Единственное, о чем я прошу, – прими Эда таким, каков он есть, и в качестве того, кто он есть. В качестве твоего отца. Не надо воспринимать его как моего бывшего любовника. Это было, но было давно. Но он был твоим отцом, он и сейчас твой отец и всегда им останется. Это факт, Джеймс, и с этим нужно считаться. Конечно, я не отрицаю, что он был моим любовником. И никто никогда не любил меня так, как Эд.
Джеймса пронзила острая, едкая ревность. Он привык быть для матери центром вселенной, и мысль о том, что она не может забыть его отца, никогда не тревожила Джеймса. Узнать об этом теперь было больно. Джеймс знал, что похож на отца. Ему об этом часто твердили, да и фотографии он видел. Но лицо на фотоснимке, сделанном двадцать лет назад, принадлежало призраку, а не конкретному мужчине, при встрече с которым его мать зажглась, как рождественская елка.
Его охватило любопытство. Ему страшно захотелось увидеть это лицо, понять, в чем тайна его магнетизма. Почему этому человеку удается так долго удерживать в плену его мать.
– Ты хочешь, чтобы мы встретились, так ведь? – выпалил он.
– Да, мне бы очень этого хотелось.
– Ладно.
Он принял решение.
– Я отвезу ему альбом. Годится?
В глазах матери загорелся огонек надежды.
– Ты серьезно?
– Мне любопытно. Хочу взглянуть, что же он собой представляет. Если он произвел такой долгоиграющий эффект, значит, он нечто выдающееся. Это его домашний адрес? – Голос Джеймса звучал спокойно и беспечно, но от матери не укрылась скрытая в нем напряженность.
– Да. Не знаю, правда, где это, я там не была. Но у меня есть номер телефона. Лучше спе-рва позвонить.
Она взяла со стола белую карточку и написала на ней номер.
Джеймс положил карточку в бумажник.
– Как, думаешь, следует ему представиться. Привет, папаша, это твой сынок! Так, что ли?
Голос его прозвучал так похоже на голос Эда, интонации были так одинаковы, что Сара вздрогнула. Кроме того, Джеймс был таким же тонким и восприимчивым, как и его отец.
– В чем дело? Опять поймала меня на сходстве?
– Он точно так и сказал. – Смех замер у нее на губах. – Если бы ты знал, Джеймс, как вы похожи!
– Если не считать американского акцента, – хмуро заметил Джеймс. – А па? С ним-то как быть? Где его место в этом раскладе?
– Он все понимает. И всегда понимал. Он же принял меня назад, в конце концов.
Джеймс помолчал. Потом поднял на Сару взгляд, который пригвоздил ее к месту – столько в нем было враждебности и одновременно мольбы.
– Ты ведь... не сделаешь ему больно, правда? Сара ответила ему взглядом, заставившим Джеймса опустить глаза.
– Он был добр ко мне, – пробормотал Джеймс. – Он лучший из отцов.
Он не осмелился сказать вслух: «И другого мне не нужно».
– Я знаю, что ты любишь его, Джеймс, и я меньше всего хотела бы лишить его твоей любви. Я только прошу тебя... принять Эда. Понять его, оценить по достоинству. Ему тоже все это нелегко. Вы ведь, в сущности, чужие, к тому же Эд в худшем положении, чем ты, – он узнал о тебе только что. А ты знаешь о нем давно.
– О нем – да.
– И Джайлз тоже.
– Почему ты называешь отца Джайлзом? – взорвался Джеймс. – Раньше ты всегда говорила «твой папа». А еще утверждаешь, что не хочешь его обидеть.
Сара выдержала его взгляд.
– Твой отец – Эд, Джеймс.
– Только потому, что он...
– Договаривай.
Мать замолчала. Джеймс не решился закончить фразу. Он отвел глаза и уставился на ковер.
– Ты наполовину Эд, Джеймс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31