Оуэн потянулся к нему, и голубой камень, не принимавший никаких других религиозных артефактов, не стал возражать.
– Благодарю вас, – сказал Оуэн. – Для меня это огромная честь.
ГЛАВА 10
Зама, Новая Испания
Октябрь 1556 года
По спокойной воде, сверкающей в лучах полуденного солнца, «Аврора» медленно вошла в естественную гавань, чуть ниже города Зама, названного так благодаря рассветам, которые можно было из него наблюдать.
Белые известняковые скалы, точно стражи чистоты, вздымались по обе стороны от корабля, приближающегося к городу из удивительного кроваво-красного камня. С трех сторон городские постройки были окружены стенами, с четвертой высилась громадная красная башня в форме пирамиды, служившая маяком.
Команда собралась на палубе, по левому и правому борту от носа до кормы, и пыталась с помощью навощенного лотлиня измерить глубину и оценить природу морского дна под ними.
Тихие голоса докладывали результаты де Агилару, который стоял вместе с Хуаном-Крузом около штурвала; левый борт, корма, третий матрос, пять фатомов, песок; левый Порт, нос, четвертый матрос, четыре с половиной фатома, песок исчез, наверное, камень. Правый борт, нос, первый матрос, три фатома, водоросли и грязь.
Из этой неизвестности дюйм за дюймом капитан осторожно привел свой корабль в место, где смог спокойно бросить якорь и спустить маленькую лодочку, чтобы вместе с соратниками ступить на землю.
Их появление не осталось незамеченным. В течение последних нескольких часов, с того самого момента, как они смогли разглядеть гавань, они видели растущую толпу местных жителей, которые ждали их на берегу, разодетые в яркие, словно оперение птиц, наряды, в украшенных огромным количеством зеленых перьев шляпах, так что Седрик Оуэн, проведший много дней в море, с удовольствием представил себе, что это женщины и им есть что продать.
Впрочем, теперь его радостное предвкушение померкло, потому что отсюда, с близкого расстояния, стало ясно, что все до единого на берегу – мужчины, причем с оружием в руках. По крайней мере дюжина в передних рядах держали ружья с таким видом, будто умели с ними обращаться. Остальные по большей части были вооружены копьями или длинными деревянными дубинками с черными сторонами.
– Они называют их макуавитль, – тихо проговорил де Агилар, который стоял рядом с Оуэном на носу маленькой лодочки, держа в руке моток веревки и готовясь спрыгнуть на берег.
У него за спиной шестеро матросов сидели на веслах, с привычной и уверенной синхронностью поднимая и опуская лопасти в воду.
– Мой двоюродный дед объяснял мне, что это величайшее из ручного оружия, какое он когда-либо видел в действии. Их делают из твердого дерева, в которое вставляют острые обсидиановые лезвия. Воины из племени майя не отличаются крупным телосложением, поэтому они держат его двумя руками, что позволяет сделать широкий замах и придает дополнительную силу удару. У Педро де Морона, который сражался вместе с Кортесом, одним ударом такого оружия снесло голову лошади. Кортес предложил тем, кто перешел на его сторону, железные мечи, но они заявили, что обсидиан надежнее и острее. Он им поверил, только когда увидел обезглавленную лошадь.
– А теперь они собираются доказать то же самое нам, – заключил Седрик. – Они так столпились, что их трудно сосчитать, но, думаю, они превосходят нас числом в соотношении по меньшей мере три к одному, и я не вижу радушия на их лицах, несмотря на яркие одежды и перья.
Де Агилар спокойно кивнул.
– Тогда мы умрем быстро, успев увидеть восхитительный восход солнца. Я бы предпочел это другому варианту. Человек, который идет сквозь толпу, весь в черном, с серебряными украшениями на шее, – отец Гонсалес Кальдерон. В его присутствии нам остается надеяться, что, если местные жители нас невзлюбят, нам грозит быстрая смерть от черного обсидиана, а не та, что принята в Европе, – от пыток и огня. Что говорит ваш голубой камень?
– Что он возвращается домой и с нетерпением ждет момента, когда окажется на земле, – сказал Оуэн, которому с трудом удавалось собраться с мыслями, так громко звучала дикая песнь у него в голове. – Он ничего не говорит о том, как нас примут, когда мы доставим его туда. Вы собираетесь бросить веревку священнику?
– А кому еще? – ухмыляясь, спросил де Агилар. – Смотрите внимательно и учитесь правильно разговаривать с туземцами.
Деревянная пристань была такой новой, что еще не успела обрасти ракушками. Священник в черном одеянии остановился на краю и ловко поймал веревку, которую ему бросил капитан. Двое местных жителей замерли в двух шагах у него за спиной. У них единственных из всех собравшихся на берегу штаны и куртки были из простой ткани, и они были без оружия.
Священник налег на веревку, и она натянулась. Лодка стукнулась о причал, а в следующее мгновение Фернандес де Агилар ловко выпрыгнул на деревянную пристань и остался стоять, слегка раскачиваясь, словно море еще не выпустило его из своих объятий. Затем на глазах у всех он отвесил самый низкий и изящный поклон, какой Седрик Оуэн когда-либо видел в жизни.
– Позвольте представиться, сэр, я Фернандес де Агилар, простой капитан корабля, но я привез с собой сэра Седрика Оуэна, нашего корабельного врача и сведущего астролога. Он приехал с рекомендациями самой Екатерины де Медичи, королевы Франции. Я представляю его вам и вашим друзьям. Вы, разумеется, отец Гонсалес Кальдерон, служитель нашей церкви в Заме, в Новой Испании. Мы только сегодня утром говорили о вас и о том, как вы будете рады познакомиться с нашим уважаемым пассажиром. Подождите немного, мы положим доску, чтобы доктор смог сойти на землю.
– Нет.
В следующее мгновение вокруг воцарилась гробовая тишина, даже чайки перестали кричать.
Священник оказался крупным мужчиной, широкий в корпусе и мускулистый. На шею его свешивались многочисленные подбородки. На груди красовалось распятие из необработанного серебра, самое большое и тяжелое из всех виденных до сих пор Оуэном.
Одно произнесенное им слово заставило гавань замереть. На глазах у всех, кто находился в лодке, на корабле и на земле, он свернул веревку и с размаху швырнул ее точно к ногам Седрика Оуэна.
– Вам следует знать, что у нас здесь была эпидемия оспы, – сказал он громко, чтобы все его услышали. – Она закончилась, но прежде Господь забрал к себе половину мужчин, женщин и детей города. Поэтому мы опасаемся чужестранцев, которые могут привезти к нам что-нибудь подобное. Может ли ваш знаменитый врач поклясться именем Господа, что вы не принесете нам никакой болезни?
Священник обращался к де Агилару, но его глаза, остановившиеся на Оуэне, метали сердитые молнии, словно оспа держала его сознание в плену.
Неожиданный вопль, раздавшийся в голове Оуэна, был таким пронзительным, какого он еще никогда не слышал. Пытаясь унять его, он посмотрел мимо священника в черном одеянии на двух туземцев, стоявших позади…
…и оцепенел, потому что внезапно утратил способность двигаться.
Мужчины, сопровождавшие священника, были одеты очень просто, в самые обычные штаны и куртки из неотбеленного хлопка; оба гладко выбриты, с широкоскулыми лицами, большими глазами и густыми волосами до плеч. Тот, что слева, гладил пальцами маленький деревянный крест, висевший у него на груди, и без особого интереса посматривал на «Аврору» и ее команду.
Другой же не сводил глаз с Седрика Оуэна – и тому показалось, что его взгляд проник сквозь него и достиг голубого камня.
Никогда до сих пор Оуэн не чувствовал себя так, словно ого вдруг выставили напоказ. Резкий, холодный ветер жалил так, будто с него сорвали всю одежду, а вместе с ней и половину кожи.
В это бесконечное, парализовавшее его мгновение Оуэн неожиданно сообразил, что в отличие от своего товарища этот туземец выглядит и держится как воин. Широкий зигзагообразный шрам шел через всю левую щеку и казался искусственным. Глядя Оуэну в глаза, воин коснулся шрама двумя пальцами и отвернулся.
И тут же пронзительный вопль, оглушавший Оуэна, стих. Он снова был в состоянии слышать окружающий мир и слова священника:
– Сеньор Оуэн? Вы врач, а также астролог. Вы можете поклясться именем Господа, что ваш корабль не принес нам никакой болезни?
Священник отбрасывал такую тень, словно был громадной горой. Глядя на него и его могучее тело и понимая, какую опасность он собой представляет, Оуэн сразу забыл о том, как один-единственный взгляд туземца со шрамом сначала раздел его догола, а потом снова вернул ему одежду.
Они ждали его ответа.
– Нет, – проговорил Седрик Оуэн. – Я не могу ничего гарантировать и уж, вне всякого сомнения, не стану клясться именем Господа. Я могу лишь сказать, что провел с этими людьми два месяца в море, и за это время мне пришлось иметь дело лишь с обычными желудочными расстройствами и вывихнутым плечом, когда матрос слишком долго держался за трос. Еще я могу сообщить вам, что мы заходили в Панаму, чтобы взять на борт еду и воду, а также местного юношу, который решил посвятить свою жизнь морю. Мне представляется, что, если бы на борту нашего корабля была какая-нибудь болезнь, он бы ею заразился, и так же точно, если бы он принес болезнь к нам, мы бы уже заболели. Ввиду всего этого я могу дать любую клятву, какая вас устроит, в том, что не видел никаких признаков, указывающих на наличие болезни, но не более того. Если вы хотите, чтобы мы снова вышли в море, несмотря на то что наши трюмы заполнены ружьями и порохом, свинцом и сталью, вы можете так нам и сказать. Я уверен, что подданные короля Филиппа в Кампече с радостью нас примут.
Он не собирался говорить ничего подобного, слова срывались с его губ, и он слышал их одновременно со всеми остальными и с таким же удивлением.
Фернандес де Агилар метнул в него изумленный взгляд, который тут же стал задумчивым, когда священник склонил голову, будто бы в молитве, а потом проговорил:
– Прекрасно сказано, англичанин. Если бы вы поклялись именем Господа, что ваши люди совершенно здоровы и не несут в себе никакой заразы, я бы приказал вас пристрелить, а ваш корабль сжечь в открытом море. Пристань тоже была бы уничтожена – именно так мы поступили с предыдущей, через которую к нам пришла болезнь.
– И совершенно напрасно, – заметил Оуэн. – Вы стоите достаточно близко к дону Фернандесу, чтобы стать источником болезни, если бы он был болен. Вы вернулись бы к своему народу, распространяя болезнь повсюду, куда ступила бы ваша нога.
– Только я бы не вернулся к своему народу. Мой служитель, Диего… – священник махнул рукой в сторону воина со шрамом, – получил приказ перерезать мне горло, а потом и свое собственное. Доминго… – он показал пальцем на другого, более сдержанного служителя, – вышел бы в море, он выбрал именно такую смерть. После нашей смерти воины, стоящие во втором ряду, подожгли бы огненными стрелами ваш корабль. Ни один сын не станет охотно убивать своего отца, но они бы выполнили мой приказ, и я в это верю.
Оуэн заметил, как напрягся Фернандес де Агилар.
– Эти люди считают вас своим отцом? – спросил он.
Лицо Гонсалеса Кальдерона оставалось непроницаемым.
– Я считаю себя их отцом во имя Бога, – ответил он. – Я уверен, что, если я скажу им, что вы не принесли с собой болезнь, а пришли с дарами и знанием, которое поможет нам восстановить потерянное, они позволят вам высадиться на берег. Дальнейшее в руках Бога. Я могу гарантировать вашу безопасность не больше, чем доктор гарантировал здоровье ваших людей.
ГЛАВА 11
Колледж Бидз, Кембридж
Июнь 2007 года
Единственная ветка лилий, оставшаяся после свадьбы, стояла в комнате Кита, на низком столе из ясеня.
Благодаря мастерству архитектора тюдоровских времен примерно половина комнаты нависала над рекой Кем. Окна с трех сторон впускали внутрь яркое летнее солнце, внизу катила свои зеленые воды река. В открытое окно вливался запах почти неподвижной воды, который смешивался с мимолетными ароматами цветов, принесенных друзьями по случаю возвращению Кита домой из больницы и расставленных по всей комнате.
Поскольку они были его друзьями, им хватило такта не присутствовать при том, как он вернулся, с помощью Стеллы выбрался из машины «скорой помощи», опираясь на две палки, и поднялся вместе с ней по лестнице в большое, светлое пространство, которое называл своим домом.
Кит стоял, слегка покачиваясь, около стола с цветами, но смотрел на реку, текущую внизу; движение серо-зеленой воды было еле заметно, а мерцающий над ней воздух и диковинная игра света на стекле создавали впечатление, будто та часть комнаты, что выступала над рекой, становилась больше и парила, «подвешенная между небом и водой», как и задумали архитекторы времен Тюдоров.
Кит повернулся вокруг своей оси, глядя на небо, тонкие полоски облаков и опаленную солнцем траву Мидсаммер-Коммон; река, заполненная туристами в плоскодонных яликах и студентами, празднующими сдачу экзаменов; идеальная лужайка Ланкастерского двора с ее оградой и бронзовой статуей Эдуарда III, Плантагенета, чей сын основал колледж Бидз в порыве сыновней благодарности по случаю победы отца над французами в Креси, в 1346 году.
Стелла наблюдала за тем, как Кит вернулся в комнату и в свою жизнь и вспоминал о том, кем он был и кем стал. Его палки замерли и остановились.
Он встретился с ней глазами, каре-зелеными, беспокойными, наполненными новыми чувствами, которых она не понимала.
– Я помню лилии, – сказал он.
– Кит…
Она не могла сдвинуться с места, и по спине у нее пробежал холодок. С того самого момента, как она встретилась с ним в больничной палате, он держался холодно, казался далеким и совсем не таким, каким она его знала.
Сейчас она видела, как он собирается с силами, чтобы сказать что-то заготовленное заранее, то, чего она слышать не хочет.
Его лицо походило на маску клоуна – одна сторона неподвижная, сплошной зеленый синяк, другая – живая и очень бледная. Он заставил себя улыбнуться этой половиной.
– Ты должна от меня уйти. Сейчас, пока у тебя есть только хорошие воспоминания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47